Цумэ понял, зачем Эней выпил столько водки. Ему нужно было притупить чувства, чтобы спокойно подумать.

— Не то чтобы я возражал… — он покрутил в пальцах опустевшую рюмку и вернул ее в «гнездышко» на продолговатом деревянном подносике. — Думаю, ты это решение принял не в последние полчаса. Но ты уверен, что настроение, в котором ты его принял — не следствие все того же стресса и привычки затыкать своим афедроном все пробоины?

— Тогда я тем более должен это сделать, — Эней помешал трубочкой в стакане. — И… я обещал, что займусь своей головой. А крайним сроком назначил — сегодня. Будем считать это счастливым знамением.

На этот раз человек в светлом костюме сидел в «Трех попугаях» один. Он приезжал сюда уже четвертый день, подходил, заметно прихрамывая, к столику на краю террасы, почти у самого термополога, заказывал «зимний» черный ванильный чай и сидел с пяти до шести. Ровно час. Одно удовольствие для хвоста, если бы таковой присутствовал. Но хвоста нет. Служба наблюдения в последнее время стала очень внимательна и предупредительна и прямые приказы выполняет без звука.

Посетитель пил чай, читал разнообразную документацию и ждал. Глушилка в его планшетке работала на полную мощность.

Сегодня он засиделся — и не зря. В четверть седьмого к его столику подошел невысокий крепенький человек лет сорока, тоже в деловом костюме, и попросил разрешения присесть.

— Да, конечно, господин Тымиш, — сказал Габриэлян, — очень приятно вас видеть.

Со времен Днепропетровска киевлянин сильно постарел. То, что когда-то казалось особенностью прически, оформилось в лысину, под глазами и у крыльев носа залегли морщины. А вот его собеседник, кажется, совсем не изменился — вплоть до нездорового цвета лица и причин оного нездоровья.

— Слушайте, майор, — весело сказал Тымиш, — это вами так часто пытаются закусить, или мы так редко встречаемся?

— Редко встречаемся, — улыбнулся Габриэлян. — Как раз первый случай за все это время.

Подошла официантка, киевлянин заказал черный кофе, москвич — еще чаю, на этот раз с кардамоном.

— Я рад, что вы задержались в Москве.

— Я слышал, майор, что вы искали меня.

— Искал. Покойный господин Андриевич всегда был неумеренно любопытен. Но в последнее время его любопытство стало более эффективным. Поскольку сам он ничуть не изменился, оставалось предположить, что у него сменился консультант. Я поискал и круг довольно быстро сузился до одного.

— И вы ждали две недели.

— У меня отпуск по болезни. Это некоторым образом традиция.

Чай и кофе материализовались практически сами. Пауза длилась не больше минуты.

— Вы хотели знать, — сказал Тымиш, — кто придет ко мне и к кому пойду я.

— Вы не пошли никуда, а человек из Омска не нашел вас. Но они упрямые люди — за Уралом и далее.

— У них есть основания для упрямства. — констатировал киевлянин, — Нелегальная евгеника, связь с подпольем, убийство старшего. Вы там, конечно, все убрали, но лаборатория, особенно работающая, не может исчезнуть совсем бесследно.

Габриэлян потягивал чай и мысленно проклинал тот день, когда он опрометчиво пообещал Суслику перестать развлекаться с биостимуляторами. Если он сейчас заснет, Тымиш наверняка обидится.

— Вы хотели бы посмотреть на новое расположение лаборатории?

— У меня будет такая возможность?

— Скорее обязанность. — Габриэлян поднял ладонь, останавливая собеседника. — Видите ли, по очевидным причинам я больше не могу работать ночным референтом. Меня переводят обратно в управление. Служба внешней безопасности.

Очевидные причины… Неет, варкоiжко моя, неочевидные причины. У меня ведь все-таки есть знакомства в управлении. Пост начальника внешбеза — прямая дорога в председательское кресло. Твой предшественник, Ставский, считался отменным специалистом — ему сунули золотую пайцзу, сдвинули его в сторону, освободив место для

постороннего, а управление… молчит. И сам Ставский молчит. Он был хорош, он был лоялен, его убрали — а он молчит. У этой задачки только один ответ. Ставский годился для мира. А советнику нужен консильери для войны. Ему нужен консильери для войны, но ты все еще носишь стальную блямбу, майор. Или не майор — раз сидишь на генеральской

должности?

— Майор. — сказал Габриэлян, оправдывая очередную порцию слухов. — Мне еще год не положено. А табель о рангах переживет. А вот вам я хочу предложить понижение, подполковник. У господина советника трагически пустует место ночного референта.

Если бы на стол перед Тымишем уронили живого птеродактиля, он вряд ли бы удивился больше.

— Вы с самого начала были в списке кандидатов. У меня нет сомнений в ваших профессиональных качествах. Если бы и были, они бы рассеялись две недели назад. Вы очень хорошо обошли нас с «Незабудкой», вас засекли в последний момент — и я думаю, что вы на той стадии против этого ну никак не возражали. Я знаю, чем вас держал Андриевич — с его смертью этот вопрос решен. Ваше имя известно в Омске и далее — но это, — улыбнулся Габриэлян, — можно пережить. Вы уже частично в курсе вещей. Вы чужой в здешней иерархии.

Да, такой кусок сыра мог уместиться только в очень большую мышеловку.

— И в чей стол ляжет бумага с моим признанием в государственной измене?

— Ни в чей. Если вас беспокоит отсутствие компромата и, соответственно, доверия, то судя по моему опыту, за первые полгода работы на вас вырастет дело толщиной с Эверест.

— У господина советника.

— Да. А референт господина советника и особенно офицер для поручений может быть лоялен только по отношению к одному человеку, вернее, старшему. Так что начинайте подбирать свою команду, потому что мои люди уходят со мной.

Чужой в здешней иерархии, — подумал Тымиш. — Да. Референт Волкова может быть лоялен только по отношению к Волкову, а я буду зависеть от советника всецело. Я не смогу смотреть ни в чью сторону — в том числе и в твою — даже если захочу, потому что только советник может прикрыть меня и моих от «Омска и далее».

Консильери для войны… что будет, когда кончится война? Я «хорошо обошел его с „Незабудкой“»…

— Майор, а ведь в один прекрасный день…

Габриэлян поправил очки, посмотрел на Тымиша поверх почти пустой чашки…

— До чего ж вы, украинцы, медлительный народ.

— Ну да, — поморщился Тымиш, — на Кавказе за это время уже три урожая собрали бы.

Карта Сибири из космоса выглядит так, словно ее взяли за северные края, встряхнули как следует — и все города и селения ссыпались вниз, к югу. Наверху остались только те, что зацепились по берегам рек. Из них половина — мертвы, вторая половина — живет лишь постольку, поскольку работает. Сланцевая нефть, газ, золото, алмазы. И многое другое, не числящееся в официальном реестре экспортных товаров. Заметная часть персонала — старшие. Неблагополучные старшие, кто из-за фронтира, кто бежал от родных властей, кто и вовсе экс-нелегал… В Сибири натурализуют всяких. Северней Уренгоя никакой Аахен не станет как-то особенно тебя искать, так что если ты не наследил как-то особенно — живи, работай. Десять лет среди медведей и людей, которые мало чем отличаются от медведей — и возвращайся в Омск за аусвайсом. Если выжил, конечно. Закон — тайга, слыхал такое выражение?

Господин Титов его, конечно, слыхал — и нисколько не завидовал сибирским старшим. Он и так-то старшим не очень завидовал, но Сибирь, пожалуй, была тем самым местом, где, несмотря ни на что, людям, в целом, приходилось легче. Не потому что людям было так уж хорошо. Просто старшим — совсем плохо. Титова же вполне устраивало гражданство ЕРФ и статус временного жителя, начальника транспортного отдела в Красноярском филиале компании «Паллада».

За год он привык к этому месту. Прирос к нему, освоился и с Новосибирском, и с Красноярском, и с монорельсом «Ермак». Вот только по плечу «Новосиб-Омск» он ехал «Ермаком» второй раз в жизни. Первый — когда только прибыл в Сибирь и в омской штаб-квартире «Паллады» получил назначение и пайцзу.