— А какая разница? — спросил кто-то.

— Тебе, может, и никакой.

— Это тебе никакой.

— Ша! — Оксана снова подняла руку. — Примета настоящего искусствоведа — это способность дискутировать о прекрасном, не переходя на личности. Действительно, искусством мы называем не просто красоту, но именно красоту как следствие осмысленной деятельности. Природную красоту мы не называем искусством.

— А она есть? — опять Макаров. — Природная красота есть — или мы ее делаем, создаем, когда ее видим?

— Прекрасно, Макаров. Ты только что показал на себе, почему эстетика не может оставаться в рамках чистого искусства. Ты задал вопрос, который относится к области философии и отчасти задевает область религии. Потому что некоторые люди думают, что красота — она в глазах смотрящего, и то, что мы называем красотой природы, является не более чем нашей способностью эстетически переживать увиденное. А другие люди считают, что и мы, и наша способность эстетически переживать увиденное, и сама красота, которую мы могли бы эстетически переживать — являются опять-таки продуктом целенаправленной деятельности некоего высшего существа.

Был еще третий вариант, который Оксана озвучивать не стала — что оная способность может являться и следствием нашего развития в данной среде помимо всякого высшего существа. Но три варианта — для них пока много.

— А кто из них прав? — спросил сосед Регины справа.

— А это относится к разряду так называемых вечных вопросов, Кирилл. Ими задаются из поколения в поколение, а общего для всех ответа нет, каждый должен найти его сам.

— Но все равно получается, — медленно сказал Макаров, — что лучше видеть красоту, где можно, чем не видеть, потому что если ты не замечаешь, то ее для тебя все равно что и нет, даже если вообще она есть.

— Ты сам-то хоть понял, что сказал? — спросил кто-то.

— Да вроде понял, — нимало не смущаясь ответил Макаров. — Мы — хомо сапиенсы, потому что пользуемся языком даже тогда, когда нас некому слушать. А искусство — тоже язык. Вот.

— Ну тогда все язык… потому что мы что видим, о том и думаем.

Ёлки-палки, подумала Оксана. Какие молодцы. Мы, кажется, такими не были… Она глянула на часы — ах, жаль, в школе средней ступени урок длится 45 минут, а не академический час.

— Представьте себе, и такая точка зрения тоже есть. Подведем итог, — она выключила проектор. — Я тоже склоняюсь к той точке зрения, что искусство — язык. И что человека — в принципе почти любого — можно научить понимать этот язык, если даже не говорить на нем. Но язык — уж такова его природа — не существует в отрыве от мышления, а мышление — в отрыве от человека. И человек языком одновременно и пользуется — и создает его.

Школьная программа предлагает вам… нечто вроде разговорника к этому языку. Разговорник — штука полезная, если ты в чужой стране на неделю-две и не хочешь от нее слишком многого: так, спросить, где самые знаменитые достопримечательности и почем в этом кафе чашка кофе. Но это совсем не то, что владеть языком.

И передо мной сейчас выбор. Я могу ограничиться разговорником. Вы сможете, например, подобрать достойную картину под интерьер комнаты или получить неподдельное удовольствие от прогулки по музею. Не говоря уж о том, чтобы поступить в лицей моделирования и дизайна. Я обещаю. Но мы можем рискнуть — и попытаться овладеть языком. На уровне понимания для начала — а дальше — кто знает? Думайте. А на следующем уроке мне скажете, хорошо?

Засвиристел звонок — в этой школе роль звонка играла развеселая птичья трель.

Приемлемо — в университете Оксана пять лет сверяла часы по первым тактам «Реве та й стогне Днiпр широкий».

— Каждый из вас принесет мне маленькое эссе на тему «Чего я хочу от курса эстетики». На страничку, не больше. Ну… всем спасибо, все свободны.

Тимур вышел из класса последним.

— Рабаданов, — окликнула его Оксана. Он задержался, и — она заметила, — несколько напрягся.

— Мне тут мимоходом сказали, что ты прогуливаешь. Это правда?

Он помялся немного.

— Ну… к вам-то я всегда хожу. У вас интересно.

— Ни за что не поверю, что у Павла Капитоновича скучно.

Тимур повел подбородком.

— Понимаешь, мне-то особого дела нет, — с напускным равнодушием сказала она. — Я сама любила похилять, был такой период в жизни. Но я как-то сказала в учительской, что ко мне ты ходишь всегда — и попала в неловкое положение. Ты меня, получается, как-то выделяешь из всех… Несправедливо.

— Так что мне, и вас прогуливать?

— Ну, это один вариант. — Другой вариант — ходить к остальным.

— Зачем? — он пожал плечами.

Оксана поравнялась с ним, окинула его взглядом с ног до головы. Рослый, красивый. Модная курточка, мобильная проекция во всю спину — какая-то баскетбольная звезда прыгает, бегает, забивает… Дорогая тряпочка. Последняя модель комма. Да, Евдокия угадала — назначенных в жертву детей, как правило, балуют…

— Ты очень хорошо сказал сегодня про тех, кто плывет по течению, — улыбнулась она и сделала знак: отойди из дверного прохода, мне закрыть кабинет нужно.

Он пробормотал:

— До свидания, — и побежал вниз по лестнице.

Когда она спустилась на первый этаж за сыном, оказалось, что вместе с Санькой её ждет Саша-большой. Санчо и Санчито.

Вот так вот, — говорил его спокойный взгляд. Я жив, здоров и в полном порядке. Меня не убили, не искалечили, и главное — не напугали.

Но вид у него при этом был больной.

— Привет, — сказал он, улыбаясь, — и Оксана услышала характерную гнусавость — нос заложен.

— Здравствуй. Не много ли ты скачешь для самого тяжелораненого в мире человека? Простыл вон.

— Да я так, по магазинам… — он приподнял пакеты в подтверждение своих слов. — Меня ж без джинсов оставили, без свитера и без рубашки… И пальтишко это Игоревское а-ля Гэндальф…

— Ну и возвращался бы домой, простуженный такой весь. Или опять куда-то Бомбу провожал?

— При чем тут Бо… Вероника, если меня позавчера по снегу валяли… Я как раз поэтому хотел тебя попросить — проведи сегодня вечернее занятие вместо меня.

— А дождаться, пока я приду домой — не судьба? Или кликнуть?

— Ты забываешь включать комм после уроков, — напомнил он.

— Ну мы пойдем, что ли? — Санчито, уже застегнутый на все молнии и липучки, начал париться — и маяться, соответственно.

— Идем, — они зашагали к выходу.

— А если бы я дожидался тебя с занятий, я бы уже не успел, — закончил брат.

— А не засыплюсь?

— Это не кэндо, это группа самообороны для женщин — я получил пять заявок, и, наверное, еще получу. Для первого занятия ты знаешь и умеешь все, что нужно. Разомнешь их, потом пусть грушу поколотят. Джэб и хук у тебя поставлены, а в этом деле самое сложное — снять психологический блок. Ты сможешь. Знаешь… Я бы хотел учить тебя дальше, и чтобы ты вообще взяла эту группу на себя. Ты хороший преподаватель. От Бога.

— Не льсти. Я преподаю без году неделя.

— Я бы тебе никогда в жизни не соврал, — нахмурился Санчо. — Я же видел, как ты построила этих детишек, когда вы вертеп делали. У тебя получается. Давай, выручай — у меня все законтрактировало, и ты сама видишь — простыл еще. Я сегодня ни на что не гожусь.

— А можно, я буду группу для детей вести? — вскинулся Санчито.

— У тебя пока докУментов нет, — отрезал безжалостный Санчо.

— Зато есть дар от Бога. Через маму, — возразил ребенок.

— Покажешь мне его завтра на тренировке, — отрезал дядя. Племянник слегка приуныл.

— Сегодня случайно услышала, как две здешних сороки стрекочут, — тихо сказала Оксана. — Одна заметила, что Саня на тебя похож.

— Плохо, — поморщился Эней. — Вообще все это плохо. Шум этот весь. Я виноват. Нужно было оставить Бомбу с ее компанией социальным службам.

— Карина ничего не могла сделать, — напомнила Оксана.

— Ну вот я мог просто ее дернуть, а сам не ходить.

— А как же Ника? Ты же сказал, что у нее талант. Что она прирожденный тактик.