И все же место считалось хорошим: перегородки между комнатами не фанерные, а из кирпича, печка не одна на этаж, а маленькие в каждой комнатке. Есть общая кухня, хозяин следит за чистотой в коридорах и отхожих местах. К тому же он не терпел попоек и шума, и угроза выселения без возврата уплаченных вперед денег заставляла постояльцев вести себя прилично. Правда, и плата чуть повыше, чем в соседнем доме, но оно того стоило.

Конечно, Дейзи спросила, зачем мне комната. Я ответила, что расскажу позже, и, кажется, она решила, что для свиданий. Я не стала ее разубеждать. Нет, мне не было стыдно, что я оказалась дочерью нищенки. Глупо, но я боялась рассказывать раньше времени, чтобы не сглазить. Вдруг не получится? Вдруг мама снова прогонит меня, не захотев разговаривать?

Я опасалась, что в банке не поверят, будто я не украла чек, или станут глазеть. Простонародье не ходит в такие места и не пользуется чековыми книжками. Но, похоже, Родерик был прав, когда говорил, что студенческий мундир превращает меня в «барышню». Банковский служащий и бровью не повел, лишь внимательно изучил мою грамоту на жительство и чек. Я взяла часть наличными – заплатить за месяц вперед. Дейзи предупредила, что хозяин дома берет плату вперед за «сезон», но мне удалось договориться: за месяц сразу, остальное через три дня.

Когда я расплачивалась с ним, руки тряслись. Не от жадности. Оттого, что пути назад больше не было, а я по-прежнему не знала, захочет ли мама со мной говорить.

Комнатка, что я сняла, оказалась раза в два меньше, чем та, которую я делила с Оливией. Но в ней нашлось место для кровати, под которой помещался сундук, стола и скамейки – все, хоть и не новое, но крепкое. Был еще рукомой и медный таз с медным же кувшином. Маленькая чугунная печка годилась и для того, чтобы обогреть комнату, и чтобы готовить, если не захочется этого делать на общей кухне. Ящик-дровяник был устроен под подоконником, пока пустой, но хозяин обещал заполнить его сейчас же.

Дейзи посоветовала мне снять комнату «с дровами». По ее словам, хозяин не жадничал, и дрова были приличные. Так что выходило даже и дешевле, чем всю зиму покупать их самостоятельно. Сама бы я и не вспомнила о дровах: и в приюте и в университете было центральное отопление. В подвале стояла большая печь, а встроенные в стены трубы разносили горячий воздух по всем помещениям. Так что я даже и не знала, сколько может стоить протопить жилье зимой. Сколько всего я, оказывается, еще не знала! Ведь, кроме мебели, маме понадобится и домашняя утварь, и одежда, а я понятия не имела, с чего начинать! Ничего, разберусь потихоньку. Только бы она не прогнала меня!

Неподалеку от дома обнаружилась чайная. Когда я зашла туда пооглядеться, местная публика таращилась на меня, словно к ним заглянула знатная дама. В самом деле, даже мой мундир из дешевой ткани выделялся на фоне одежды посетителей. Новый, без единой заплаты. Но пахло в этом месте вкусно, столы выглядели чистыми, и я купила кусок пирога с капустой. Правда, чтобы не нести его в руках, пришлось пожертвовать парой листов для записей из моей сумки. Чистой ткани, чтобы завернуть еду с собой, здесь не держали.

Что ж, пожалуй, мне есть за что благодарить своего несостоявшегося папашу, кроме чека, который поможет мне позаботиться о матери. Магия, которая дала мне возможность поступить в университет и надежду на лучшее будущее. Иначе – всю жизнь работать, стараясь отложить каждый «лишний» медяк даже не на собственное жилье – в столице и многие знатные люди не могли себе этого позволить – а на новое платье. Но пока вместо благодарности мне хотелось просто заехать ему в морду. Хорошо, что наша последняя и, надеюсь, единственная встреча состоялась прежде, чем я узнала, как он обошелся с моей матерью.

Она сидела на прежнем месте. Заметила меня издалека – я почувствовала, как ее взгляд словно прикипел ко мне. И во взгляде этом мешались стыд и надежда.

– Здравствуй, мама. – Я протянула ей пирог. – Я принесла поесть.

Она не пошевельнулась.

– Не называй меня так. У такой приличной и чистенькой барышни не может быть ничего общего с нищенкой.

Я пожала плечами. Вытряхнув из сумки плащ, прихваченный ровно на этот случай – сидеть на брусчатке было уже холодно – устроилась напротив нее, точно так же, скрестив ноги.

– Тогда я буду называть тебя Маргарет.

Родерик

Он ожидал вспышки гнева, а то и вовсе, что ему укажут на дверь. И в самом деле, лицо барона побагровело, он подался вперед, но оборвал движение, не закончив. Снова откинулся на спинку кресла.

– Та девушка, Лианор Орнелас – она моя дочь?

Не было смысла спрашивать, как он догадался. Интерес самого Родерика к Нори был очевиден еще с прошлого раза.

– Да.

– Расскажите о ней. Я заметил характер. Что еще? Какая она?

«Не верю, что в этом сморчке проснулась совесть», – пробурчал Сайфер.

«Конечно, нет».

Родерику на миг показалось, что он слышит как щелкают костяшки счетов в голове барона. Наверняка тот еще после предыдущей их встречи попытался разузнать, кто такой господин Корбетт, подложивший его сыну такую знатную свинью. Правду едва ли раскопал, но достаточно и второго поступления в университет, чтобы понять – у этого господина есть деньги. И амбиции – в понимании большинства – иначе не становился бы старостой второй раз. Хотя сам Родерик не рассматривал эту должность ни как привилегию, ни как повинность, скорее как долг, от которого не привык увиливать.

Еще у него есть связи и голова на плечах. И с чего бы такой господин заинтересовался простолюдинкой? Не поленился вытащить ее из тюрьмы. В одной ли похоти дело?

– Она студентка первого курса боевого факультета.

А может, заставить барона признать Лианор и удочерить официально?

«Вот еще, породниться с этой семейкой! Да у меня хвост облезет от возмущения!»

«Согласен».

В глазах света женитьба наследника – а Родерик понял, что и от этого долга увиливать не станет – на баронессе немногим лучше, чем на простолюдинке. Вот если бы он стал императором, не успев жениться, и объявил отбор, как отец, или пережил первую жену и объявил отбор, как многие другие… Впрочем, и тогда многие шипели, что император мог бы и получше выбрать. И сейчас будут шипеть: во многих знатных семьях дочери на выданье, породниться с императорской семьей мечтают многие.

И уж точно Вернон недостоин такой чести.

– Это я знаю, – согласился барон не с его мыслями, но со словами. – И про грант Бенедикт рассказывал.

Родерик не стал спрашивать, верит ли он по-прежнему, будто Лианор вешалась на его сына.

– Умна и прилежна, – сказал он. – Не отстает от остальных, несмотря на понятный недостаток образования.

«А еще храбрая. И добрая. И я ей нравлюсь».

«Это, конечно, самое главное».

– На хорошем счету у преподавателей.

И снова Родерик словно услышал, как щелкают счеты в голове барона. Бенедикт не оправдал его ожиданий. Наследника, опоры в старости из него не выйдет, это очевидно, а старость – вот она, совсем рядом. Вернон-старший подходил сыну скорее в деды, нежели в отцы. Сын ни на что не годен, так может, стоит приглядеться к дочери? Даже если немногим лучше Бенедикта, можно дать ей хорошее приданое и выдать замуж за кого-нибудь толкового.

«Нори наша!»

«Наша. Но Вернону об этом знать необязательно».

«Обязательно! Надумал тоже – просватать!»

«Это я предположил. Могу ошибаться».

«Нет».

Родерик и сам знал, что не ошибся. Он шел сюда, готовясь к долгому утомительному разговору – тем более, что никаких способов заставить барона помочь дочери у него не было. Но сейчас в эмоциях хозяина дома появилось что-то, очень похожее на предвкушение. И надежду. Вдруг от девчонки в самом деле толку будет больше, чем от сына?

«Если он решит ее удочерить, я откушу ему голову! Хорошо устроился: сперва не его, а как выросла умница и красавица, так сразу его».

«Нори сама ему голову открутит. Не волнуйся. Барон не будет торопиться. Присмотрится. Потом попытается приручить. А потом поздно будет».