Следующие четверть часа преподаватель подробно объяснял нам и показывал, как падать вперед, смягчая удар полусогнутыми руками; на спину, складываясь и перекатываясь, или боком, выворачиваясь вперед или на спину, в зависимости от положения тела. После мы старательно падали, благо пол был устлан мягкими матами. Сперва с корточек или с колен, потом присев, потом — с высоты полного роста, а Этельмер ходил между нами и поправлял ошибки.

— Хватит пока, — сказал наконец он. — Следующее занятие начнем с этого же. И следующее. Пока вы не станете мягко приземляться, даже если вас посреди ночи вытряхнуть из кровати. На сегодня можете быть свободны: пара еще не закончилась, но многие из вас уже ошибаются от усталости.

Да уж, кто бы мог подумать, что изображать неваляшку так утомительно.

— Погнали обедать! — воскликнул Зак, едва преподаватель покинул аудиторию. — Жрать охота, аж кишка кишке бьет по башке!

Несколько парней, оказавшихся рядом, скривились. И если от Дамиана можно было этого ожидать, то гримаса на лице чернявого, который остановил Феликса, когда тот сболтнул Этельмеру про Конрада, почему-то неприятно меня зацепила.

— Селия бы сказала, что следует говорить «очень хочется есть», — хмыкнула я, выходя в коридор следом за близнецами.

— Но ведь ее здесь нет. Или ты собираешься теперь вместо нее читать нам нотации?

— А я бы не отказался, чтобы меня поправляли, — сказал вдруг Зен. — Надоело чувствовать себя…

— Чернью? Так мы и есть…

— Дурнем, который ложку в ухо сует не потому, что не понял, как надо, а потому, что боится, кабы не решили, что он к остальным подлизывается, — на удивление резко ответил близнец. — Мы сюда учиться пришли, так учись. Вести себя — тоже наука.

— И ты туда же? — Зак собрался демонстративно харкнуть, собирая слюну, но прежде, чем он сплюнул, я предупредила:

— Если ты испачкаешь пол, я твоей мордой его вытру.

Наверное, не стоило мне влезать в ссору между братьями, но это нарочитое нарушение приличий начинало раздражать. Да и, в конце концов, убирать-то потом не ему.

Зак вскинулся, но тут снова заговорил Зен:

— Вертишь башкой… головой туда-сюда, как бы кто не решил, что ты под знатнюков прогибаешься, да не посмотрел косо! Скажи знатнюк, что с крыши сигать не стоит, тут же назло ему сига… прыгнешь, и пох… неважно, что себе же хуже сделаешь!

Зак, промолчал, перекатывая за щекой слюну. Когда мы оказались на улице, сплюнул. Обернулся к брату.

— Предатель! Я с тобой не разговариваю!

Выдал еще несколько слов, которые вслух говорить бы не стоило, и зашагал прочь чересчур размашисто.

— Извини, не надо было мне влезать, — покаялась я.

— Ничего. Он остынет. — Зен улыбнулся неожиданно мягко. — Он всегда такой был, как сухая солома, чуть что — вспыхнет. И всегда трудно привыкал. Когда батька нас в приюте оставил, Зак потом долго даже слышать про него не хотел, даже имена предлагал сменить, чтобы никогда батька нас не нашел. Один раз бросил — пусть не возвращается.

— Ты тоже так думаешь? — осторожно спросила я.

— Я думаю, что отец спасал нас, как мог. В тот год неурожай случился. Младшие все померли, только мы вдвоем и остались. Батька нас в город и притащил… как сам по дороге не свалился. Не знаю, откуда он про приют узнал, бросился там в ноги, мол, не дайте детям пропасть. Так что не буду я его судить. А что не вернулся, как обещал, — поди, некому возвращаться было. Голод страшный стоял.

Я смотрела на него, не зная, что сказать. «Сочувствую» — казалось слишком формальным, «понимаю» — так мне не понять. У меня никто из близких не умирал.

— Я к чему это… — продолжал Зен. — Брат в приюте тоже на всех кидался, кто нас деревенщинами дразнил. Трудно привыкает. Такой уж он. Я бы попросил на него не обижаться, но с тобой уже и так некрасиво вышло, что утром, что на паре. Если ты не захочешь с нами знаться, я пойму.

— Пока кажется, это Зак не хочет с нами знаться, — хмыкнула я, все еще не зная, что сказать.

— Остынет. А с докладом… я слышал, кое-кто из старшекурсников пишет такие вещи для других. Небесплатно, естественно. Давай мы заплатим, чтобы сделали для тебя.

Я покачала головой.

— Чем вы заплатите? Поди, в кошельке паутина одна, не в обиду будь сказано.

— На правду не обижаются, — усмехнулся Зен. — Но мы думаем, как это исправить.

— Вот когда исправите, тогда и поговорим. А пока сама справлюсь.

— Значит, будем должны тебе услугу.

«Должны», не «Зак будет должен» — впрочем, Зак, кажется, решил, что весь мир против него, а значит, он никому ничего не должен.

— Ты тоже стрелял? — полюбопытствовала я, вспомнив, как в меня на паре прилетел горох.

— Нет, но я его не остановил, а должен был как старший.

— Ты? Я думала, он старше.

Хотя о каком старшинстве можно говорить, разница между ними, наверное, полчаса. Ну, час.

— Нет. — Зен улыбнулся так же мягко. — Но все так думают, просто потому что он шебутной. А я не спорю, зачем?

Мы замолчали, неторопливо шагая по дорожке. К обеду распогодилось, солнце пригревало вовсю, и я подняла к нему лицо. Закрыла глаза, греясь под его лучами, чувствуя, как ветерок обдувает кожу. Хорошая в этом году осень, и день сегодня хороший, а у меня даже есть немного времени, чтобы порадоваться ему.

— Не жди меня, — сказала я Зену. — Я не так уж голодна, погуляю немного.

— Нет, я пригляжу, — покачал головой он.

Я вздохнула, поняв, что прогулку придется отложить. Ничего. Вечером погуляем с Родериком, и плевать, что прохожие будут пялиться. В этот раз я не позволю всяким глупым мыслям испортить себе настроение.

Пара еще не закончилась, время обеда еще не наступило, и столовая пустовала. Не удержавшись, я глянула влево — в зал «для богатеньких».

Белоснежные скатерти на столах, застывшие у стены подавальщицы. Пожалуй, я бы туда не сунулась, даже если бы Алек не предупредил: слишком уж все непривычно и неловко.

Зен потянул меня вправо.

— Нам туда.

В этом зале я почувствовала себя как дома, то есть в приюте. Столы, за каждым из которых может устроиться шесть человек. Тяжелые табуретки, которые не сразу сдвинешь, но и не уронишь случайно. Столешницы выскоблены, и, в отличие от приютских, здесь не было заметно въевшихся пятен от упавшей с тарелок еды. Я пригляделась внимательней и увидела едва заметные искры магии на досках. Тоже, наверное, самоочищение, как на моей повязке.

Наверное, когда подтягивались студенты со всего университета, тут стояла жуткая толкотня и гам. Но сейчас зал выглядел почти пустым, даром что почти все мои однокурсники уже устроились за столами, поставив перед собой подносы с едой.

Подавальщиц здесь не было — только длинная стойка у одной из стены, за которой виднелись большие кастрюли и составленные стопками оловянные миски.

Вслед за Зеном я взяла со стойки металлический поднос. Вырвав листок из книжицы, выданной кастеляном, протянула его женщине за стойкой. Та наколола его на спицу. Плеснула в одну миску похлебки, в другую плюхнула что-то, аппетитно пахнущее мясом, вслед за этим водрузила на поднос кружку с чаем. Я отошла от стойки, выбирая себе место. Зак демонстративно избегал моего взгляда, а когда рядом опустился Зен, и вовсе уставился в тарелку, делая вид, будто никого не видит. Пожалуй, близнецов стоит оставить вдвоем, пусть разберутся между собой.

Я снова оглядела зал. Хотя по четверо не устроился почти никто, подсаживаться к едва знакомым парням мне показалось неловким. Впрочем, пока свободных мест хватало, вот хоть тот симпатичный столик в углу, откуда просматривается весь зал, если сесть спиной к стене. Я двинулась туда, и вдруг что-то с силой ударило в мой поднос снизу. Он подскочил, миски перевернулись, обдав меня горячим. Зашипев, я шарахнулась, прежде мысли отталкивая от себя поднос, и мой обед улетел на пол, грохоча посудой.

Кто-то подпрыгнул вслед за мной, кто-то ругнулся, кто-то заржал. Прокусив губу, я попыталась отряхнуть мундир. Поздно, ткань пропиталась горячим жирным варевом и жгла кожу, а все попытки стряхнуть грязь приводили лишь к тому, что жир размазывался еще сильнее. Я огляделась, выискивая какое-нибудь полотенце или тряпку, и увидела довольную ухмылку Феликса.