В Гатчину я приехал как настоящий император, в сопровождении целой кавалькады автомобилей. «Роллс-ройс» сопровождал не только «Форд» спецгруппы, но и остальные автомобили мехгруппы. Так как госпиталь, который раньше занимал флигель и все подсобные помещения имения, был передислоцирован в Липки, я посчитал возможным разместить мехгруппу рядом с собой. Времена сейчас мутные, и вполне вероятно, что германский Генштаб вновь предпримет попытку уничтожить Михаила. И проверенное подразделение под боком может спасти жизнь императору. От покушений я, как мог, страховался – снайпера, агентура и прочие примочки двадцать первого века, а вот на войсковую операцию противника можно было ответить, только имея под рукой мобильное обстрелянное подразделение. А мехгруппа и была именно таким. Правда, был один минус – исполняющий обязанности её командира капитан Пригожин был не очень решительным человеком. Как его охарактеризовал Первухин, интуитивно хорошо разбирающийся в людях, – ни рыба ни мясо. А мнению этого простого и необразованного человека я доверял. Пускай он деревенщина и прост как репа, но зато преданный мне лично и, несомненно, интуитивно чувствует опасность и людей, которые могут её приблизить. Так что после того, как присвоил звание полковника бывшему командиру мехгруппы Хватову, я подбирал человека на эту должность. Вернее, не подбирал, а присматривался, и кандидат у меня был один – это ротмистр Хохлов. Понравился мне этот бывший гвардеец. Я его специально взял вторым адъютантом, что было, в общем-то, беспрецедентным случаем, чтобы присмотреться к этому офицеру. Эти несколько дней, которые боевой офицер являлся адъютантом высокого начальника, убедили меня, что Хохлов годится быть командиром мехгруппы. Его характер и повадки чем-то напоминали Хватова. А значит, можно надеяться, что ротмистр такой же смелый, решительный и предусмотрительный человек. Не зря именно Хохлова назначили командиром группы, направленной генералом Безобразовым для поиска, а если потребуется, и спасения Михаила.
А мысль о втором адъютанте и командире мехгруппы возникла не на пустом месте. Именно сейчас мне бы очень пригодился грамотный человек, умеющий писать каллиграфическим почерком. У меня почерк ужасный, я же не учился в школе каллиграфии. А в этом времени любой, кто окончил гимназию, мог писать красиво и без помарок. Нужно было переписывать список, который составлял Кац, а никого с навыками каллиграфа рядом не было. Хохлову я зачем-то поручил перегонять в Гатчину кареты, а Максим в настоящий момент размещал бойцов мехгруппы и организовывал малый круг охраны. То есть непосредственно особняк и выезд из имения.
Слава богу, моё раздражение с задержкой составления списка сумел погасить Первухин. И не только тем, что, как только мы вошли в кабинет, он начал из своего бездонного портфеля доставать разные вкусности. А самой нелепостью ситуации, когда поручик в парадном белом мундире с загадочным видом достаёт из портфеля, в котором по законам жанра должны лежать секретные документы, сначала весь замасленный пакет с жареными пирожками, затем одну за другой несколько больших груш, а последней – бутылку шустовского коньяка. Очень колоритно это всё смотрелось на маленьком столе рядом с диваном. Уже это действо вызвало у меня внутренний смех, а когда Первухин сказал, что в кузове его броневика имеется ещё большой кофр с продуктами, я чуть не расхохотался в полный голос. Надо же, на полном серьёзе Первухин рассуждает о своём броневике, ведь негоже ему теперь – офицеру, денщику, вернее порученцу самого императора – передвигаться в кузове с другими солдатами. Теперь его место в кабине, а на жёсткое кресло можно положить и подушку, имеющуюся у любого бойца десантной группы. Одним словом, Первухин отжал у капитана Пригожина грузовик, где командиром десантной группы был его приятель, бывший ефрейтор, а теперь унтер-офицер, Никонов. И сейчас, разъезжая в кабине этой боевой машины, Дима понимал, что такое возможно только до назначения командиром мехгруппы офицера, подобного Хватову. Поэтому он в последнее время стал часто капать мне на мозг с предложением усилить спецгруппу броневиком ефрейтора Никонова. Если прямо сказать, занудство Первухина меня достало, и только по одной причине я его не осаживал: так как сам подумывал об усилении своей охраны. А десантная группа ефрейтора Никонова ничем не хуже других отделений мехгруппы.
Натюрморт, который создал Первухин на круглом столе кабинета, смотрелся колоритно и снял у меня раздражение, вызванное задержкой выполнения поставленной перед собой задачи, но это смотрелось нелепо в кабинете императора. Тем более вскоре сюда должен был явиться начальник Петроградского охранного отделения. Поэтому, насладившись произведением Первухина, позитивно подействовавшего на мой настрой, я распорядился:
– А теперь, бестолочь, складывай всё обратно в свой баул. Нечего мой кабинет превращать в дешёвую харчевню. Дай тебе волю, ты ещё миску со щами на письменный стол поставишь! Давай, давай, шевели своими загребущими лапами. И не забудь стол после своих выкрутасов протереть, чтобы на нём не осталось жирных пятен от пакета с пирожками. Сейчас сюда придет жандармский генерал, а ты устраиваешь тут чёрт знает что. Может, попросить его на сутки арестовать наглеца, пачкающего мою мебель, и розгами поучить его уму-разуму?
Пока я разглагольствовал, Первухин очистил стол, побросав всё ранее выставленное обратно в свой портфель. И что меня снова развеселило, достал из него небольшое полотенце, поплевал на стол и стал его тщательно протирать. Ну как можно было обижаться на это рыжее чмо? Я бы так долго внутренне иронизировал по поводу рыжей деревенщины, если бы дверь кабинета не раскрылась и в проёме не возникла фигура старика дворецкого Пахома. Он голосом, отработанным за долгое время службы дворецким, объявил:
– Ваше величество, прибыли генерал Глобачев и полковник Попов. Пригласить их на аудиенцию?
– Да, Пахом, зови. И передай господину Джонсону, чтобы он тоже шёл сюда.
Дверь за дворецким ещё не закрылась, как я, обращаясь к Первухину, сказал:
– Всё, Дима, заканчивай! И пока не появился Максим, посидишь в приёмной. Если ты будешь нужен, в приёмной прозвенит звонок. Тогда без всякого стука и просьб заходишь в кабинет. Понял?
– Так точно!
Первухин вышел, и почти сразу дверь снова распахнулась и в кабинет вошло два человека. Генерала жандармерии я видел в первый раз, а начинающий седеть человек был мне очень близок. Николай Павлович был в полковничьей форме. Весть о том, что он произведён в генерал-майоры, до Петрограда ещё не дошла.
Так как я ещё не успел занять место за письменным столом, то вполне естественно шагнул к генералу и пожал ему руку, а вот Николая Павловича обнял и, похлопывая его по спине, произнёс:
– Рад, рад снова тебя видеть! Джигиты Туземной дивизии тоже тебя часто вспоминали.
А потом, отстранившись от полковника, заявил:
– Ты что же, Николай Павлович, не по форме одет? Три дня назад тебе присвоено звание генерал-майора, а ты носишь ещё полковничьи погоны. Нехорошо! Чтобы завтра же надел генеральскую форму. Если заслужил, то и скромничать не нужно.
Мои действия и слова о генеральском чине Попова были не просто душевным порывом Михаила. Этим я хотел придать больший вес Николаю Павловичу в глазах жандармского генерала. А когда без всякого объявления дворецким в кабинет вошел Кац, я, чтобы придать значительность своему другу, лично представил его жандармскому генералу. При этом знал, что они знакомы и обращаются друг к другу на ты. Но одно дело, когда ты знаешь человека как главу КНП, а другое – когда император представляет этого человека как своего секретаря и министра двора. После ритуала представления я предложил генералам занимать места на стульях у стола. Это был столик для посетителей, совмещённый с письменным. Кац, как обычно, занял место с левого торца письменного стола. Так же, как всегда, когда в кабинете присутствовали посетители, он разложил на столе свой блокнот, готовясь фиксировать основные мысли ведущегося разговора. У меня было много вопросов как к начальнику Петроградского охранного отделения, так и к Николаю Павловичу. И все они касались почти повсеместного недовольства населения Российской столицы. Участились случаи разграбления голодными людьми продуктовых лавок. Вот я и пытался понять причины таких, можно сказать, голодных бунтов. В Малороссии на арене непосредственных боёв, откуда я приехал, с продуктами было всё хорошо, голодающих я что-то там не видел. А вот в тыловом Петрограде начал ощущаться даже дефицит хлеба. Мы с Кацем, зная историю возникновения революционной ситуации, конечно, взяли этот вопрос на контроль, но почему-то эта проблема начала обостряться раньше, чем в известной нам истории. Там хлебные бунты начались в конце декабря и январе, а тут народ начал громить продуктовые лавки уже в ноябре.
