Иноичи без особой надежды пробовал разные способы. Ячейки заполнялись, томоэ начинали вращение по кругу, и, не сделав и четверти оборота, откатывались назад, но уже не на четверть, а на половину, словно наталкивались на пружину, и она придавала им дополнительной скорости при вращении в обратном направлении. Иноичи быстро отказался от идеи подбора ключа. Не зная психологии того, кто накладывал защиту, вычислить ключ было невозможно.

Он решил пойти другим путем. Вычислить механику, которая стояла за портами ячеек. Но и этот путь провалился.

Передохнув, Иноичи снова вернулся в сознание Сарады. Вид томоэ и собственная беспомощность приводили его в отчаяние и бешенство, но признавать свое поражение он отказывался. Упрямство и гордость не позволяли ему просто взять и сдаться. Он продолжал просматривать перетасованную память. Фигуры, непонятные образы. Они вспыхивали и снова растворялись в красках настолько быстро, что их невозможно было уловить.

Десять секунд… двадцать…

Иноичи оторвался от свитка и вынырнул из памяти во внешний мир — высокий зал с бетонными стенами.

Все закружилось.

Рука соскользнула с шелковой макушки. Иноичи повело в стороны и назад, он отошел, уперся в кого-то задом, и его стошнило.

— Эй, Иноичи! — взволнованный голос Ибики пробивался сквозь головокружение и тошноту.

Смазывая выступивший на лбу холодный пот, Иноичи зарылся пальцами в волосы и стоял, ожидая, пока мир перестанет кружится и утихнет писк в ушах.

— Я в норме.

— Иноичи-сан, что вы…

— Все-таки пытаюсь найти что-нибудь в ее памяти. Какие-то куски. Может, хоть что-то сохранилось.

Иноичи выдохнул и посмотрел на голову девушки, торчащую из бетонной полусферы.

В первый момент что-то дрогнуло в душе, когда он понял, что именно к ней придется влезть в голову. Девочка была возраста Ино. Он бы не хотел, чтобы с его дочерью… Но память девочки оказалась коварной. И сейчас, спустя столько тщетных попыток взломать ее, Иноичи перестал задумываться о том, что перед ним ровесница дочки. Все, что интересовало его, — нерешаемая задача.

Он глотнул воды, провел пальцами по потному затылку и снова шагнул к своей жертве.

Мир сменился чернотой с серебристыми переливами ртути. Иноичи привычным путем обогнул врата с ловушками и очутился у мозга с ожидающей панелью ячеек-томоэ. Бесполезной панелью.

Попробуем другие моменты…

****

Во рту было сухо. Боль подступала к горлу жгучей кислотой. Внутренности болели так, словно кто-то перемешивал их ложкой, они пульсировали и отдавались спазмами.

«В этом мире существуют только боль и страдания. Такова реальность».

Сейчас Обито был согласен с этим как никогда. Он открыл глаз и ничего не увидел. Все равно что и не открывал вовсе. Та же чернота. Он тихо застонал и попытался абстрагироваться от боли. Нет, все же тьма была иного рода. Он чувствовал запах сырости, земли и крови, а в прошлой тьме этого не было.

Та тьма была лучше. В ней не было запахов и не было боли. В ней не было мыслей. Мысли оказались такими тяжелыми. Он почти надрывался, пытаясь протолкнуть каждую через свой рассудок.

Рин.

Кажется, это было последнее, что он видел: слезы Рин, которая тянула к нему руку и в то же время заставляла себя уходить.

Точно, я же умер. Я оттолкнул Какаши, и камень упал на меня…

Но за этим воспоминанием оказались и другие. Целый океан воспоминаний между миссией у моста Каннаби и тем, что с ним творилось сейчас. Воспоминания пролистнулись вмиг, словно страницы книги. Глаза стали влажными.

Рин умерла.

Обито зажмурился и снова открыл глаза, надеясь рассмотреть хоть что-то во тьме.

Теперь он вспомнил.

Он пытался переместить в свое измерение Итачи и Карин, когда внутри что-то взорвалось. Он едва успел на последнем издыхании переместиться…

А куда он вообще переместился?

Учиха Сарада… Она каким-то образом достала его. Как? Он не видел атаки. Если бы видел, если бы подозревал — уклонился бы, как делал всегда. Уже много лет ему не наносили таких тяжелых повреждений, да и за всю жизнь мало кому удавалось задеть его так серьезно. Последним был Итачи со своим Аматерасу. Перед ним — Йондайме Хокаге. Перед этим — тот проклятый камень.

— Что же, мы квиты, кажется, — прошептал Обито темноте. — Я убил тебя. Ты убила меня. Только ты все еще жива, а я…

В сухом рту чувствовался мерзкий вкус крови.

— Ой, пришел в себя. Надо же! — воскликнул где-то рядом бодрый голосок.

— Зецу… — прошептал Обито. — Где я?

К сухому горлу снова подступила кислота. Она попала на язык, и во рту стало влажно.

— В безопасности.

Белый всегда был таким веселым и жизнерадостным, а Обито диву давался откуда столько веселости и оптимизма у существа, который не знает вкуса еды и облегчения после испражнения.

— Тебя потрепало, — заметил Белый с легким огорчением.

— Я умираю?

— Нет-нет! Мы тебя подлатали. Да и с половинкой нашего тела для тебя это не смертельно.

— Хорошо.

От крови уже тошнило — ее все больше поступало в рот. Обито повернулся на бок и закашлялся. По щеке от губ потекла теплая струйка.

— Учиха Саске. Что он?

— Все еще без сознания, — сказал Черный. — Он потратил слишком много чакры.

— Да уж, он долго будет восстанавливаться! Но его раны мы обработали.

— Зажгите свет, — приказал Обито, с трудом ворочая тяжелым языком, увлажненным кровью вместо слюны.

— Ха-ай!

Тьма отступила. У пещеры появились границы. Разглядывая неровности земляного потолка, отбрасывающие тени, Обито чуть успокоился и даже немного расслабился, насколько вообще можно было расслабиться в таком отвратительном состоянии.

Это все было неправильно. Такая сильная боль: и душевная, и физическая.

Боги, которые творили этот мир, были слишком жестоки. Боги были не правы.

Шаринган и риннеган — наследие богов, а Учиха — их дети. Дети могли продолжить дело родителей. Дети богов тоже могли творить миры, лучшие миры. Правильные.

«Зачем создавать мир иллюзий? Он все равно будет ненастоящим», — так он думал когда-то.

Тогда давно он был маленьким и слепым, лучшая реальность, сотворенная с помощью гендзюцу, казалась ему бредом. Но смерть Рин стала прозрением. Обито начал понимать, что мир, отныне пустой, на самом деле куда более широк и глубок, чем он представлял себе прежде. Мир состоял из множества слоев. На одних слоях жили люди и называли эти слои реальностью. О других слоях люди не подозревали вовсе, заглянуть в них могли лишь потомки богов — наследники додзюцу.

Одним из таких слоев было измерение Камуи.

И правда, кто сказал, что их реальность была единственно подлинной? Сотворить на одном из слоев с помощью гендзюцу другую реальность с другими законами, а затем переместить в нее остальных, и уже она станет для всех мерилом. Никто не заметит подмены, потому что разницы в подлинности на самом деле не будет.

Новая реальность — не сон внутри сна. Просто шаг из одного сна, полного кошмаров, в другой, равноценный, но куда более приятный и правильный.

Шаг в сон, где была бы живая Рин.

****

Густая каша красок приняла формы.

Яркий солнечный день, квадратный камень могилы. Белоснежная рука, а на руке — полупрозрачная кожа белой змеи. Иноичи затаил дыхание, боясь спугнуть видение. Картинка покачнулась. Могильный камень исчез. Появилось лицо — молодой Сарутоби Хирузен, еще не лысый.

«…судьба, что ты нашел ее здесь. Может, твои родители переродились где-то…»

Солнечное кладбище и молодой Хокаге утонули в океане красок.

Иноичи усилием воли подавил приступ тошноты и открыл глаза. Он стоял у мозга, положив руку на свиток.