— Если нас ничего больше сегодня не задержит, можно будет заночевать в деревне, — сказал Вольф.

— Послушай, — сказал я, — если ты так уверенно ориентируешься, какого черта мы вчера полдня бродили вокруг этого проклятущего камня?

— Я не ориентируюсь, — ответил Вольф.

— То есть?

— Просто я читаю указатели, на них много полезной информации. Вчера, вот, мы видели указатель «Алмазная долина 140», так? А на обороте было написано: «Шема Ханство МГ 87». МГ — это дорога межгосударственного значения, на ней обязательно должны быть постоялые дворы со сменой лошадей. Ну, цифра 87, это понятно, до границ ханства восемьдесят семь верст. И сейчас, вон, видишь впереди дорожный указатель.

Он показал пальцем на едва различимый дорожный знак, выполненный на почерневшей от времени доске. Зрение, однако, у Вольфа было дай Бог каждому! Только проехав еще метров сто, я смог прочитать, что там было написано.

— Элементарон!

— Шерлок Холмс ты наш, — буркнул я.

— Чего, чего?

— Да ничего, это я так.

Становилось жарко. Хорошо бы найти живописную полянку с родничком или ручейком с прохладной водой и устроить там обеденный привал. Но вдоль дороги сплошной стеной тянулись заросли подлеска и пыльная обочина, поросшая густой крапивой, из которой торчали сиреневые пирамидки соцветий иван-чая и желтые зонтики пижмы. А борщевник вымахал такой, что был вровень с головой всадника, привставшего на стременах. Там, где подлесок слегка редел, из травы торчали шляпки грибов, никто их тут не собирал, народу — ни души!

Внезапно Лешек обогнал нас и устремил свою пегую в лесную чащу:

— Сюда! Ко мне! Скорее! — крикнул он.

Даже не спросив, зачем, мы ломанули за ним. Через несколько секунд я услышал уже знакомое мне хлопанье кожистых крыльев.

— Блин! Шапку забыли, — посетовал Лешек. — Андреич, спрячься под брюхом коня!

Я спешился и залез под брюхо каурого. Мои попутчики тоже сошли с коней, поставили их по бокам от моего, а сами отошли к толстенному дубу и, став к нему лицом, делали вид, что заехали в лес по нужде. Впрочем, судя по характерному журчанию, вовсе и не делали вид. Я бы, откровенно говоря, с превеликой радостью присоединился бы к ним, все-таки в седле мы довольно долго, но хлопанье крыльев раздавалось уже над самой головой. Громадная тень пронеслась вдоль дороги. Лес в этом месте был высок, а дорога узкая, тут вряд ли разъехались бы две телеги. Очевидно, размах крыльев не позволял чудовищу совершить посадку. Мне было до жути интересно взглянуть на этого змея поближе, а еще лучше заснять его на видео, но инстинкт самосохранения заставлял сидеть и не высовываться. Ящер сделал над нами три круга и улетел восвояси. И убрался он очень вовремя, ибо, едва я выбрался из-под брюха коня, выяснилось, что не только я, но и мой мерин испытывал малую нужду.

— Заметил, нет? — спросил я Лешека. — Как думаешь?

— Пока не ясно. Авось, типа, пронесет.

К вечеру слева от дороги открылось необъятное поле, засеянное сурожью — на нем плотной стеной, высотой до холки коней, стояли колосья пшеницы и ржи. Откуда я это знаю? Да приходилось в детстве бывать в деревне, могу отличить овес от проса, а рожь от пшеницы. Дорога, выгнувшись лукой, шла краем леса, освещаемая закатными косыми лучами и было в этом пейзаже что-то из забытого детства, а, может, из генетической памяти. Начиная с середины поля в низинке завиднелась околица, а за ней — деревня.

Мне сразу представилась типичная русская деревушка из российской глубинки. Десятка два дворов, избы, иные убогие, покосившиеся, другие — крепкие, с резными наличниками и петухами на крышах. Все зависит от количества проживающих в них лиц сильного пола. За избами огороды: огурчики, капуста, морковка, репка, укропчик — все так и прет под ласковым летним солнцем. А как прет и сколько, зависит от количества проживающих на этом дворе представительниц противоположного пола.

В такой деревушке обязательно есть свой дед Щукарь, недотепа, балагур и весельчак, объект подтрунивания всего деревенского населения. Есть там и своя Машка-распутница, эдакая местная солоха, которую дед Щукарь спросил однажды:

— Ты, говорят, Машка, обладаешь даром мужиков совращать?

На что Машка, конечно же, возмутилась:

— Даром?!! — и, поднеся к носу деда кукиш, пояснила: — Во!

И хоть через такую деревеньку насквозь проходит большак, дорога эта разбита, с глубокой колеёю, а по сторонам — невысыхающие лужи. В них босоногие ребятишки возятся с поросятами, да плещутся гуси. И куры бродят везде, с квохтаньем убегая от проезжающей телеги.

Когда до околицы осталось совсем немного, до нас донеслось бренчание балалайки. Сразу представилось, как девки сидят на завалинке, лузгают семечки и отмахиваются от назойливых ухажеров. А парни выпячивают груди и, словно барды и менестрели, или как восточные акыны на айтысу соревнуются в сочинении непристойных частушек.

Но, миновав околицу, мы убедились, что главная улица пуста. Звон балалайки доносился с крайнего двора. На завалинке покосившейся избенки сидел морщинистый старичок в драном треухе, с прилипшей к губе недокуренной «козьей ножкой» и тренькал по струнам.

— Доброго здравия, почтенный, — сказал ему Вольф, и мы тоже присоединились к приветствию.

— И вам не хворать, добрые путники, — прошепелявил старик.

— Не скажите ли, уважаемый, нет ли в вашей деревне трактира или постоялого двора?

— Нету, — ответил дед. — Трактир погорел, когда я еще таким как ты был. А постоялый двор тута держать некому. Выгоды нет никакой — проезжающих мало, а налоги большие.

— Кому ж налоги платите, барину?

— Да не, какой там барину. Самому ентому, как бишь его, чародею, магу, тьфу! И не упомнишь, как звать-то!

— Бэдбэару?

— Ага, ага!

— А на ночлег кто-нибудь пустит?

— Дык ета, как не пустить? Ступайте, вон, третья изба справа. Там вдова одна живет, бездетная, она и приютит…

— Спасибо, добрый человек.

— И вас храни Господь! Огоньку не будет?

Я бросил ему коробок спичек. Он раскочегарил свою «козью ногу» и снова забренчал на балалайке, а мы двинулись по указанному адресу.

Вдова как раз возвращалась с огорода, неся в подоле огурцы и зелень.

— Доброго здравия, — обратился к ней Вольф, он сегодня выполнял роль дипломата.

— Благодарствую. И вам того же

Ей было на вид около сорока пяти и здоровье, судя по всему, крепкое, что называется кровь с молоком.

— Пустишь, хозяюшка, на ночлег?

— Отчего ж не пустить, коли люди хорошие. А ежели с каждого по три грошика, так еще и отхарчую.

— Будь любезна. Как зовут-то тебя?

— Марфой с детства кличут. Ставьте лошадей в стойло и в хату милости прошу.

Она открыла плетневые ворота, впуская нас на подворье. Подворье у Марфы оказалось богатое: рига, амбар, сараи всякие. В одном стояла корова, в другой, пустой, мы завели своих коней, расседлали, и они захрумкали сеном. В избе пахло свежевыпеченным хлебом. Горница — просторная и чистая, ничего лишнего: лавки, стол, пара сундуков, комод, зеркало. Образа были задернуты занавеской, да, собственно, молиться из нас никто не собирался.

— Вы располагайтесь, — сказала Марфа. — А я насчет ужина похлопочу.

Я с наслаждением растянулся на жесткой лавке. После целого дня, проведенного в седле, не было ни одного участка тела, который бы у меня не ныл. В горницу влетела девчушка, лет пятнадцати-шестнадцати, миловидная, но ее уродовала огромная бородавка около носа. Увидев нас, девушка смутилась, сдернула с головы красный платок и закрыла им пол-лица.

— Ой! А где баба Марфа?

— На кухне, милая, — ответил Вольф, плотоядно улыбаясь.

Девчонка смущенно хихикнула и скрылась, захлопнув дверь. Через некоторое время вошла Марфа, неся чугунок с дымящейся картошкой, присыпанной укропом

— …ступай, Матрена, — говорила она, заканчивая, видимо, разговор с девушкой. — И не забудь: по полной луне перевяжи на ночь волосом и накрой черным платком. Наутро — как рукой все снимет. Ну, ступай! Вот, кушайте, гости дорогие, чем Бог послал — со мной переслал.