Капитан Маркин, хитрый чертяка, сумел-таки найти и выделить главное: партию генмодифицированных свиней, прибывших специальным транспортом из Финляндии по заказу Протвинского НИИБВБ. Партию отгружали ровно в час ночи — в то самое время, когда пропал Корбут. Спецрейс. Жесточайшие параметры условий содержания свиней в опломбированных герметичных боксах, с системой рециркуляции воздуха и подачи спецпищи как в космическом корабле, полностью исключающей попадание посторонней микрофлоры. Выплата диких неустоек при нарушении режима. Полная гарантия от обыска: НИИБВБ — шарашка в прямом подчинении Коваленко. Рискните здоровьем, если хотите.

Ах, если бы кто другой из опергруппы обнаружил этот груз… Он бы или благоразумно промолчал, или попытался высунуться со своей инициативой — и налетел на московского гостя… Но капитан Маркин давно и прочно сидел на крючке у Киевского управления, потихоньку сливая информацию — и решил попытаться продать то, что нарыл, своему постоянному клиенту Тымишу.

И постоянный клиент не мог тихонько купить эту информацию и сунуть под сукно. Ну или хотя бы под голопанель «Океан», покрывающую стол. Новицкий-Савин засветился в новостях, агентство «Лунный свет» засияло на всю страну. Андриевич в курсе.

— Так беднягу-певуна отвезли в Протвино? — спросил Андриевич, ознакомившись с докладом. — И что это нам дает?

— В Протвино отвезли финских свиней, — поправил Тымиш. — Но забавно вот что: в документах поначалу был указан неверный адрес. Не Протвино, а Пущино. Казалось бы, ничего подозрительного — Протвино-Пущино, там НИИ биозащиты и там НИИ биозащиты… Опечатка в одну букву. Приехали свинки, возникло недоразумение на проходной — их, оказывается, не ждали. Пока экспедитор и представитель страховщика вникали в суть недоразумения и выясняли, куда им на самом деле ехать, машина больше часа простояла во дворе… В конце концов недоразумение разрешилось, свиньи поехали в Протвино, где и были сданы под расписку начальника соответствующего направления, Алексея Сиверцева…

Тымиш помешал в чашечке кофе и добавил:

— Пущинское НИИ находится под эгидой уже не Коваленко, а… понимаете сами, да?

— Понимаю. Но ведь это — не доказательства, не информация даже… Это сплошной туман, и ничего более.

— А ничего более и не будет. У меня нет людей в Пущино. И в Протвино тоже нет. И мои люди из питерского управления туда не полезут. И я туда не полезу. Ни за что и никогда.

— Как-то странно… — после паузы сказал Андриевич. — Вы только что почти прямо сказали мне, что смотрящий — либо же его ближайший подчиненный и конфидент Габриэлян — сотрудничает с террористическим подпольем — и не собираетесь ничего делать по этому поводу?

— А вы ожидали, что я начну бегать по потолку с воплями «Случилось страшное!»? У нас так не делается, господин Андриевич. У нас каждый, для начала, отдает себе отчет в том, что подобного рода контакты — совершенно неизбежны, без них попросту работать невозможно. Коллегу можно поймать за руку только в одном случае: если данный контакт со всей очевидностью не вытекает ни из какой оперативной необходимости. Но для того, чтобы сделать такой вывод, нужны месяцы, а иногда — и годы наблюдений…

— А если их нет?

Это надо же, сто двадцать лет человеку….

— В идеале — внедрять. Если времени нет, остаются три возможности. Первая — перевербовать контакт. Заставить работать на себя. Вторая — осторожно, очень осторожно взломать информационную систему и поискать доказательства там. И третья — воспользоваться услугами аналогичной структуры в чужом подчинении. Из всех трех последняя — наименее желательна. На простом языке ее называют «государственная измена».

Остального можно было не говорить. Аркадий Петрович сформировался как личность во времена, когда отношение к государственной измене было весьма серьезным. Андриевич — напротив, во времена, когда «измена» была понятием еще более расплывчатым, чем «государство». Тымиш был готов поставить свой любимый, он же единственный, автомобиль на то, что Андриевич попадется на приманку и попытается продать информацию сибирякам. Голову не поставил бы, а автомобиль — вполне.

Оно того стоило.

— А датчики зачем? — тупо спросил Игорь.

— Зафиксируем момент смерти мозга, — пояснила лаборантка Ирочка, псевдо Гея. — Мы всегда так делали, но на этот раз процедура необычная, так что спасибо за возможность поставить опыт. Вот, готово…

По «обычной процедуре» варков гасили вливанием в вену серебряной взвеси. А поскольку в этой лаборатории мог оказаться только один вид высоких господ — приговоренные — процедура совпадала со стандартной процедурой казни. Одной из. Не оборудовать же экспериментальную клинику расстрельной машиной или кислородной камерой. Да и господам медикам как-то проще орудовать иглой.

Ну не вашу ли мать, — выругался Игорь когда узнал. И предложил, так сказать, руку помощи.

Поскольку ради Корбута несколько правил конспирации уже были нарушены безбожно, Ди согласился.

Конечно, черта бы лысого он позволил Игорю и брату Михаилу шляться в блок, где держали Корбута — но уж больно соблазнительно выглядела перспектива пронаблюдать экзорцизм, снимая по ходу биофизические параметры. Игорь знал, на что упирать при уговорах.

Видимо, в этот раз Ди дал разрешение по принципу «с паршивой овцы»: свеженького данпила завести не вышло, так хоть зафиксируем, сколько живет молодой высокий господин по усекновении главы.

— …Ты так и будешь… здесь?

— Нет, я в наблюдательный пункт пойду.

Игорь кивнул. Девушка очень хорошенькая, но он и не подумал бы за ней приволокнуться, даже не будь он счастливо женат. Не хотелось, как сказано у классика, быть ее пряжкой, ни братом ее, ни теткой…

Когда дверь закрылась, Игорь повернулся к Корбуту.

— Успокойся, — сказал он. — Все неприятности закончились. Для этой жизни, во всяком случае.

В глазах Корбута блеснуло — и этот блеск тут же угас, когда Игорь достал из тубуса два кодати.

— Будет быстро.

Корбут забился в сухих рыданиях.

— Убийцы, — прошептал он. Связки были пожраны вирусом (Игорь не знал, какого рода пакость вырастил Ди в своих пробирках, и вирусом звал ее только для себя), губы и язык частично тоже, но оставшегося хватало, чтобы артикулировать. — Гады. Сволочи. Суки.

— Да, — согласился Игорь. Не говорить же Корбуту, что им всем очень жаль.

— Вы обещали… вы обещали, что я буду, что я стану… и не сделали, и я же виноват… а теперь ты… инквизиторы. Предатели.

Обещать, конечно, никто ничего не обещал и не мог. Корбуту объяснили, что есть шанс — небольшой — стать данпилом. Если он очень, очень этого захочет. Беда была в том, что он не хотел. Он все понял — про симбионта и про процедуру — и мечтал только об одном: выжить, вырваться и зазвать своего «гостя» обратно. Корбут даже не хотел остаться данпилом, он надеялся снова сделаться варком — и рассчитаться со всеми за все. Медленно и всласть. Глядя на то, что учинила с Корбутом универсальная варкоедка, певца даже можно было понять. Но вот экзорцизм пройти в этом состоянии он мог только тройным чудом — которого не произошло.

— У тебя есть возможность хотя бы попробовать, — сказал Игорь. — У женщины, которую я любил, ее не было.

…Хотя вряд ли она бы ею воспользовалась. Сочла бы очередной глупостью, лицемерным номером воскрешенцев, и объяснила бы, на что годятся такие предложения. Без нецензурной брани объяснила бы, очень ее не любила. Почти так же сильно, как вранье.

Светлый пол, светлые стены, трубки ламп, Корбуту не нужен весь этот свет, и Игорю не нужен, и даже приборам. Покрытие на стенах водоотталкивающее, покрытие стенда все равно потом распылят, во избежание, в общем, никаких противопоказаний. А сам способ быстрей и безболезненней традиционного — значит предпочтителен. Медики и не думали возражать. Забой ненужных образцов должен осуществляться со всей мыслимой гуманностью. Только вот обычно образцы не воют, не кричат, не ругаются, не пытаются тянуть время, не выговаривают себе еще минуточку, еще две, еще… У взвеси есть свои преимущества: поменял пакет в капельнице, краник повернул — и можно не смотреть. Ну, по мониторам отслеживать активность мозга…