— Но для пущей верности завербовал вас в качестве внештатного агента. Так?

— Да, — легко согласилась Майя, фыркнула: — Принцессе не повезло, ее спас дракон. Драконы, вы же знаете, любят красивое. И с удовольствием собирают. Полезное тоже любят. А работы он от меня никогда не требовал и даже не просил. Но по сторонам я, конечно, смотрела.

Эней вопросительно наклонил голову.

— С пловучего острова открывается очень неплохой вид. Так, как сплетничают у нас, не сплетничают даже в управлении — информация течет со всех сторон. И не нужно расспрашивать клиентов — достаточно прислушиваться к тому, что они говорят — и что говорят коллеги. Сначала я очень старалась, потому что было страшно — и я хотела знать, в каком мире я проснулась. Потом мне стало интересно, а потом я понемногу начала понимать, что происходит.

— И что же? — с неподдельным интересом спросил Эней.

— Если кратко — за последние годы аппарат перетряхнули сверху донизу. Сначала центральные провинции, потом промзоны. Потом Петербург. Потом Москву — но не всю. Кусками, я потом могу нарисовать. Два с лишним года назад по СБ как ураган прошел. В Москве сейчас едва не две трети состава либо из провинции, либо свежего выпуска. И все поперек клановых структур, и все под лозунгом «корабли должны ходить, маяки должны работать». Сэр Ланцелот, а что покажет полиграф, если сейчас надеть его на вас?

— Искреннее душевное волнение. Если позволите, мы потом поговорим с вами об этом подробнее. Это очень интересно. — Эней помолчал. — А что вы скажете о Габриэляне как о человеке?

«Душевное волнение». Майе вдруг захотелось его немножко расшевелить. Будь она совершенно трезва — наверняка устояла бы перед этим желанием, а теперь… сами виноваты, нечего было меня пивом и наркотиком угощать.

— Сэр рыцарь, — Майя посмотрела на Энея исподлобья и хлопнула ресницами. — Как человека я его знаю, сами понимаете, ниже пояса. Вы уверены, что вас это интересует?

Так она и думала. Габриэлян был прав — у этих ребят к нему что-то личное. У обоих. Из рабочего модуса их выбивает мгновенно, на самых простых вещах.

— Я… не очень опытен в таких делах, — сказал Эней, покраснев под слоем загара. — Но я не думаю, что в постели человек преображается и становится тем, чем он не есть в реальной жизни.

— У вас грамматика сбилась, учтите. Но вы правы, в постели люди не преображаются… Драконы тоже. А у драконов огненное дыхание и холодная кровь. Не родилась еще женщина, от которой Габриэлян потерял бы голову. И, думаю, не родится. Как любовник он был бы отвратителен, если бы не был так любопытен. Видите ли, он перфекционист. Делай хорошо или не делай вовсе. Во всех случаях. А по ходу работы он то и дело сталкивается с поступками людей, которые не всегда понимает… вернее, понимает, но с трудом может интернализовать. Видите ли, он эмоциональный калека. Как Шерлок Холмс — только тот сам себя душевно кастрировал, чтобы эффективнее мыслить, а у Габриэляна это, скорее всего, последствия детской травмы. У него ведь родителей потребили, считай, на глазах. Сначала его не лечили, потому что не поняли, что случилось — ведь не истерика, не аутизм, как бывает у таких детей, не повышенная возбудимость и весь прочий букет… Ох, да что я несу, простите, Андрей…

— Ничего, — сказал Эней. — Это я вас по всем вашим буеракам таскаю. Еще пива?

— Нет, мне бы — наоборот, — Майя сделала глубокий вдох и все-таки пригубила стакан пива — высокий, тонкобокий, на пол-литра наверное.

— Наоборот — вон там, — Неверов показал на еще одну «графскую развалину» между соснами и берегом.

Внутри обнаружились все блага цивилизации, и даже сиденье с подогревом. Майя умылась, пожалела, что нечем подновить макияж — сумочка, как и весь прочий ее багаж — убыла с машиной, и некоторое время стояла у зеркала, вдох-выдох, вдох-выдох. Вернулась к костру.

— Простите, пентотал… — извиняющимся голосом сказала она.

Понимала, что извиняться пока не за что — желание вывалить перед этим Галахадиком все-все о любимом и единственном, чтобы тот понял наконец, какое у нее было замечательное чудовище — оно пребывало пока еще внутри, это желание, и наружу никак не прорвалось. Но Майя чувствовала, что в любой момент плотину может просто снести. Странно, то, чем ее накачивали тогда в СБ, такого эффекта не давало. Тут… такое ощущение, что растормозили едва ли не целевым назначением. Далеко продвинулась бытовая химия.

— Не пентотал. Другой препарат, более надежный и безопасный.

— Я все равно в них не разбираюсь. Просто боюсь, что из меня полезет каша. Но ваш наркотик, ваши последствия. Сам Габриэлян, — она села, прислонилась спиной к теплому камню, — думает, что родился таким. Там только в школе разобрались, в чем дело — полное отсутствие эмпатии, сострадания, жалости… равно страха и совести. Скорее всего, выключились тогда, чтобы защитить хозяина от сумасшествия — а обратно не включились. А потом он решил, что так удобнее — нервную энергию не тратить на эмоции. Отсюда, наверное, и интеллектуальная мощь — все туда ушло. Преподавателям и одноклассникам казалось, что он над ними издевается — а он был просто любопытен, понимаете? Он ставил над ними эксперименты. Смотрел, что получится. И искренне удивлялся, когда оказывалось, что разрушенные отношения обратно не сложить, как он бытовую технику собирал, посмотрев, что там внутри. Ему умом приходилось доходить до всего, чему другие дети обучаются… ну, как щенята и котята — сами по себе. Его, конечно, пытались бить — дети вообще любят травить странных, а он был, наверное, очень странным… В одиннадцать лет сломал старшекласснику челюсть — специально поставил такой удар, в книжке вычитал. Директору школы объяснил спокойно, что лучше один раз побить очень крепко самого сильного, чем все время драться с толпой слабых. Тоже в книжке вычитал, кстати. При этом учился на отлично, от первого класса до последнего.

— Социопат, — вполголоса сказал Эней.

— Да, это вы правильно попали. Он сам себя к социуму приучил. Приручил. В эмоциональной сфере для него есть целые массивы белых пятен — он меня и привлек в качестве эксперта по практической психологии. Он способен мгновенно просчитать сложнейшую интригу и выстроить контригру — но часто совершенно теряется, когда речь идет о мотивах. Например, он искренне не понимает, за что его ненавидят те, кому он еще ничего плохого сделать не успел — а главное, почему они готовы ради его головы обрушить кучу народу, включая себя самих. Он не понимает, как можно быть чудовищем, не зная об этом. Он-то знает, что чудовище, и полагает это очевидным для всех. Ведь он свою этическую систему выстроил с нуля, по хорошим книжкам и фильмам. Он знает, что у него нет ни стыда, ни совести — и его очень раздражают, чтобы не сказать — бесят люди, которые свой стыд и совесть разменяли на какие-то дешевые плюшки. Он раз за разом приходил ко мне за ответом на вопрос — как, как они могут и зачем они это делают? Я пыталась, как могла, ему объяснить. И после этих объяснений он, кажется, раздражался еще больше… Он очень не любит варков — но людей он не любит сильнее. Как вид. Вы, кстати, — Майя улыбнулась Энею, — ему чем-то понравились. А вот ваш друг-данпил — существенно меньше. Он подверг опасности жизнь Кесселя, а Кессель Габриэляну дорог как мало кто.

Майя знала, что у Энея травмировано лицо — большинство мимических мышц не действует. Но она не представляла, насколько выразительны могут быть в таких случаях глаза. Энея очень неприятно удивило, что он понравился Габриэляну.

— А что думает сам Кессель? — спросил он.

— А вот это одна из тех вещей, которых Габриэлян не понимает — что лучше умереть человеком, чем жить огрызком. Он ведь живет и находит свое состояние вполне удовлетворительным.

Эней помолчал, потом спросил:

— Он вас чем-то обидел?

Майя погрозила ему пальцем:

— Вы этот вопрос задали не от себя. Это вам подсказали. Причем… — она прищурилась, — подсказала женщина. Которая понимает, как можно ненавидеть мужчину. С какой разрушительной силой. Нет, сударыня. Он меня не обижал. Он никогда не обижает тех, кто не сделал ему крупной гадости — если это не по долгу службы и не нечаянно. Он бы и дальше держал меня при себе — я же говорю, драконы любят красивые и полезные вещи. Но стало слишком заметно, что он выделяет меня среди других, так что… он предпочел меня отправить к вам, и это лучшее, что он мог для меня сделать.