— Слышь… — спросил он, глядя измученными глазами. — А что… там?

— Сходите посмотрите, — Олег приглашающе махнул рукой на дверь. — Мы не запираемся.

— Да экранируйте вы его — работать же невозможно…

— А что, — удивился Олег, — здесь раньше можно было работать? Но я спрошу. Или сами спросите.

Следователь проводил его безумным розовым взглядом.

Поднявшись наверх, Олег добыл еще и чайник — не бегать же с чашками к общему бойлеру/фризеру, который в народе называют просто «самописец». Когда он вернулся с заваркой, Габриэлян и Король успели закончить со второй ногой вампира. Габриэлян не отпиливал ноги до конца, и его замысел стал Олегу ясен: ткань будет стремиться срастись. И не сможет.

Действительно на какой-то стадии стоит вернуть экран на место. Мигрень же будет у всего здания. Если не у всего квартала. И как это во время публичных казней ничего такого не получается? Все-таки есть какая-то защита?

— Есть, — сказал Король. — Солнечный свет наездника глушит. Ну и проецирующая способность падает. Если его сейчас на солнышко выдвинуть, ты его — эйн, цвей, дрей — слышать престанешь.

Солнышко было уже обеспечено — Кессель курил у открытого окна — но стол с Корчинским находился в тени.

Олег разлил чай по чашкам, поднес «трудящимся», выслушал положенные благодарности и опять уселся на диван.

— Займись отчетом, — сказал Король. — Кстати, знаете, что мне Речица сказал?

— Мм?

— Пожелал оказаться на его месте.

— Ну это, — фыркнул Габриэлян, — он у нас оптимист.

— На его месте окажутся все, рано или поздно, — Кессель раздавил окурок в обсидиановой пепельнице.

— На его нынешнем месте, ты хочешь сказать, — уточнил Король.

— Ну да.

— У тебя какая-то мрачная жизненная философия, — Винницкий отхлебнул чаю. — Зачем поздно, если можно рано? И зачем рано, если можно вовремя?

Олег, глотнув из своей кружки, почувствовал облегчение. Нет, беззвучный вой не стал тише — сил прибавилось. Он посмотрел на дергающееся тело Корчинского — белое, в нужных местах покрытое черными волосками, настолько совершенное, насколько позволило изначальное строение костяка и мышц. Каждый высокий господин — совершенство в своем роде. Корчинский об этом сейчас горько жалеет, наверное.

Отчет писать не хотелось. Олег подумал, пошел в приемную — в одном из отделений шкафа обнаружился складной пылесос-мойщик. Если Габриэлян собирается сюда кого-то звать, кабинет следует привести в порядок. Не то чтобы там очень насорили, но все же…

В кабинете опять разглагольствовал Король:

— А ты знаешь, меня вот почему-то совершенно не задевает. Не понимаю я Голдмана, ну хоть ты лопни. Две минуты в кадре лужа, в которую капает вода, и мы любуемся на эту лужу. Зачем мне лужа? Вы мне лица покажите, руки. Актерскую игру покажите мне за мои деньги.

— Напомню тебе, что в описываемом тобой кадре… — Габриэлян щелкнул садовыми ножницами, палец Корчинского упал на пол и начал сгибаться и разгибаться как придавленный червяк. Олег стиснул зубы: чай запросился наружу. — …Лица именно что отражаются в луже.

— Да нафиг мне сдалось их отражение в луже! — чтобы всплеснуть руками, Король оторвался от планшетки. Корчинский издал прерывистый сиплый вопль — то ли действие станнера закончилось, то ли сумма боли превысила какой-то допустимый порог. Кессель шагнул к нему и снова приложил станнер к горлу.

— Миша, — сказал он. — Ты забываешь, что есть еще такая вещь как символика. Джейн и Бальтазар разговаривают, отражаясь в луже чистой дождевой воды на мраморной могильной плите, но отражение Джейн видно, а отражение Бальтазара дробится из-за капель. Джейн умрет, а Бальтазар исчезнет. Вспомни: ни разу за весь фильм мы не видели его глаз. Он — энигматичное существо. Не от мира сего. В сцене в гостинице он не отражается в зеркале — помнишь?

- Мало ли кто не отражается в зеркале! Я сам, может, не отражаюсь. Ты мне еще ворону эту из предыдущего… как его, «Сквозь темное стекло», вспомни — как она в кадр не попадала. Тоже энигматическое существо, тьфу, не выговоришь. А я тебе скажу — панты. Историю рассказать не могут, так щеки надувают.

Олег, преодолевая тошноту, сунулся было с пылесосом под стол — и с облегчением услышал от Габриэляна «не надо».

— Как говорил один мой знакомый джанкер, — поддержал Король, — Чем херовей, тем джанковей.

— Это еще раньше было девизом анархистов. Чем хуже, тем лучше, — садовые ножницы щелкнули под столом в последний раз — больше у Корчинского пальцев на руках не было. — Иван Михайлович, орган воспроизводства вам ведь не нужен? Уже сколько лет как.

Предыдущего заряда станнера, видимо, хватило.

— Понимаешь, — продолжал Габриэлян, — моби ведь само по себе, в каком-то смысле и есть эта лужа на плоской поверхности. Зеркало, только с помехами. И одна из его задач — поиск другого. Какое-то время казалось, что это задача уже решена, что человечество своего «другого» не то отыскало, не то произвело. Но уже десятилетия как понятно, что старшие, в общем, такие же люди, а все различия, — щелк, — фенотипические. Количественные, а не качественные.

— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Король после очередной короткой очереди по виртуальным клавишам. — Почему я смотрю вот это плоскостное черно-белое старье — и меня берет?

— Потому что ты существо не энигматическое, а доисторическое. Раптор. Предок курицы. Ты, как о тебе правильно сказали, эпический персонаж. Не знал? Твои бабелевские деятели по «Илиаде» строем ходили. Впрочем, «строем» — это незаслуженный комплимент.

— И потом, Король… — Кессель неуловимо оказался в комнате со щеткой и совком, — Ты забываешь, что у Габриэляна не просто плоскостное старье, а коллекция, которую отбирали на протяжении трех поколений и уберегли в войну. А такие вещи как «Гражданин Кейн», «Война миров» или «Саламанка» — они не ржавеют.

Он вымел из-под стола все, что уже не шевелилось, сгреб на совок и ссыпал в им же принесенный пластиковый пакет. Потом сказал:

— Сигареты кончились. Корнет, вы не окажете мне услугу — погнать посыльного за сигаретами?

— Селектор вообще-то на столе, — ядовито сказал Олег, поднимаясь. — А там, вероятно, очередь к щели.

— Так попроси их зайти хотя бы в приемную, — сказал Кессель, встряхивая пакет. — Зачем стоять в коридоре — неудобно же…

— И какой-нибудь мусорной еды, — добавил Габриэлян, снова берясь за ножовку. — Притомился я тут с вами, Иван Михайлович, и вроде бы проголодался. А вам, корнет, — шоколаду. Не забывайте.

— Зачем мусорной? Мне секретарша его зама сказала, что тут неподалеку замечательная бубличная. Я попрошу ее заказать.

Олег вышел в приемную — за его спиной Король опять принялся клясть неосимволистов — осмотрелся. Да, посадочных мест, в принципе, достаточно. Шагнул в коридор, посмотрел на стоящих, на нетронутую чайную лужицу…

— Заходите пожалуйста, — сказал он. — Там скоро закончат.

Все, однако, шарахнулись к другим дверям. Через пять секунд коридор был пуст, пуста была и приемная — не считая той самой секретарши зама, которая лежала сейчас на диване.

— И почему меня поняли превратно? — Олег пожал плечами. — Где у вас кнопка связи с курьерской службой?

Он заказал бублики, халу и четыре «уголка» с курицей и грибами. Потом вернулся в комнату.

— Может, пожалеем народ? Секретарша просто загибается.

Габриэлян отложил ножовку, перетянул резиновыми жгутами надпиленное плечо Корчинского — не для того чтобы помешать вампиру истечь кровью, тот все равно не смог бы — а чтобы не дать тканям срастись.

— Ладно, — сказал он, окидывая сделанную работу взглядом художника. — Андрей, помоги.

Они взялись за стол — Кессель со стороны ног, Габриэлян — со стороны головы. Корчинский невообразимым способом изогнул шею и вцепился зубами Габриэляну в предплечье. Несмотря на всю свою выдержку, тот не смог не измениться в лице, но все же аккуратно поставил стол возле окна и спокойно дождался, пока солнце не заставит вампира ослабить хватку.