— А почему вы думаете, что получится у меня?

— Ну, я не думаю, что непременно получится… Просто ваш муж сегодня у всех на устах — и, как знать, вдруг Тимур увлечется этим видом героизма…

— Увлечение этим видом героизма у подростков, — осторожно сказала Оксана, — тоже не всегда протекает безболезненно.

Евдокия Марковна кивнула.

— Умение применять силу, это еще и понимание того, как, когда, где и почему ее можно и нужно применять. И как, когда, где и почему этого делать не стоит. Не так ли? Я ведь прекрасно помню Шаховцову. И Чубарова прекрасно помню — они же здесь учились всю среднюю ступень. Если вы смогли им какие-то начала дисциплины привить, то-о… И я понимаю, что вы потеряете, если не получится. Потраченные нервы, надорванное сердце, в конце концов… Но что потеряет он? И что потеряете вы, если не попробуете?

Оксана улыбнулась. Я потеряю больше, чем вы думаете, Евдокия Марковна…

Прозвенел звонок. У Оксаны оставалось около часа свободного времени и она собиралась провести его в библиотеке, за подготовкой следующего урока. Там будет Тимур — поэтому нужно изменить всю концепцию. Всю.

То есть, основное содержание оставить — никуда не денешься, программа, постимпрессионисты. Затворник Сезанн и трое ненормальных, которые жгли свои и чужие жизни в поисках новой правды, нового искусства. Но провести немного не так, как думалось раньше. Под другим углом…

Что вообще такое «новая правда»? Что вообще такое «искусство»? Что вообще такое «искренность и подлинность»? Чего стоит жизнь?

…Старенькое продавленное кресло за полками надежно укрывало от посторонних глаз чудаков, которые приходили читать печатные книги, а не работать за терминалом. Смотрителем библиотеки был преподаватель биологии, но поскольку любому учителю в любой момент могла понадобиться какая-нибудь литература, а дожидаться, пока у биолога образуется окно, было некогда, дверь открывалась по учительской карточке. Оксана взяла с полки нужный том «Истории искусств» и принялась отбирать недостающие картины. Концепция у нее уже сложилась, нужен был материал. А вообще — замечательный способ заставить преподавателя выложиться полностью. Если Евдокия Марковна соврала… в воспитательных целях, я ее убью. Но она наверняка не соврала.

В пустом коридоре раздались шаги и приглушенные голоса, потом дверь открылась, вошли — судя по звукам — двое. Оксана раскрыла было рот, чтобы просигналить о своем присутствии, но женщины вели начатый еще в коридоре разговор, который запер слова в горле Оксаны.

— …рожей только эстетику преподавать. Я маме рассказала — она полдня смеялась. Дусе на пенсию пора, она в маразм впала — брать преподавателем это… армейское бревно.

Оксана почувствовала, как кровь отливает от лица. Это был голос Нади. Милая Надя, которая с первого дня в школе давала советы… И приходила к ним домой пить чай…

— А как она одевается, — поддержал второй голос. Боже, это, кажется, Санькина учительница, Элина Саввишна, Эля. — Ботинки эти кошмарные… Я все время вздрагиваю, когда она в класс входит — у нас что, десант высадился?

— А знаешь, почему она никогда не опаздывает на уроки? — зашуршал фантик конфеты. — Потому что сиськи появляются в классе на пять минут раньше нее.

Санькина учительница захихикала. Оксана тихо поднялась из кресла. Ну вот что это? Что я ей сделала? Вот черт. А ведь сделала. Точно сделала. Я у нее полставки отобрала. А деньги не то что бы большие — но полторы зарплаты всяко лучше, чем одна…

— Это Лёня придумал, — продолжала Надя. — Обожаю его чувство юмора. И на его оценку можно положиться — он к женской красоте бескорыстно подходит, без примеси потребительства.

Легкий стук — одна из сплетниц перебирала диски в ящиках.

— Знаешь, что самое обидное? У нее три мужа. У нормальных девочек один — это счастье, а у нее — три. И что они в ней нашли?

— Эти суки знают, где ловить, — фыркнула Надя. — В армии женщин меньше, чем мужчин, а которые есть — все гладильные доски с мускулами. А тут — хоть что-то похожее… на виолончель.

— На контрабас, — фыркнула Эла, и они снова захихикали. — А семейка там та еще. Все повернуты на Японии, между прочим. Нашу красавицу называют «окусан». Или «окасан», не помню точно. Означает «госпожа внутренних покоев». Мне мальчик сказал.

— Наверное, армейский заскок. Они же это, кэндо преподают. Мечтаю увидеть эту жабу с мечом.

Осторожнее, подумала Оксана. Мечты сбываются.

— Тебе кто больше нравится? Я прямо испереживалась вся, когда про Сашу узнала… А маленький Саша молчит. Скрытный такой мальчишка, в мамашу весь.

— А может, в папашу? Если большой Саша его отец…

— А они даже похожи.

Опа! — у Оксаны тревожно бухнуло сердце.

— Нет, не получается. Саше девять, большому Саше не знаю сколько, но вряд ли больше двадцати пяти. Ты можешь себе представить нормального шестнадцатилетнего парня с этой… этим бульдозером?

— Ну, не всегда же она была такой… может быть, — сказала Эля.

— Но сейчас-то она такая. И когда-то стала такой. Что он, десять лет провел с ней рядом? Исключено. Мальчишка — или Володин, или Юрин.

— Но похож-то он на Сашу… Слушай, я посмотрю в метрике!

А в метрике указано, что ни один из трех — отец мой первый, погибший, якобы, муж… Так, девочки… надо срочно чем-то отвлечь вас от этих веселых мыслей.

— Я бываю у них дома и попробую Сашу разговорить. Большого, я имею в виду. Чур, он мой!

— А мне тогда Юра.

— Точно. А Володю, так и быть, оставим ей.

— Прекрасная пара: Илья Муромец и его боевая кобыла.

Они снова засмеялись.

— Небольшая корректировка планов, — Оксана выступила из-за полок. — Надя, хотите увидеть «жабу с мечом» — приходите. Мне доставит огромное удовольствие показать вам и мои боккены, и как я умею ими работать.

Эля смутилась. Надя, что самое интересное, нет.

— Боитесь конкуренции? — подняла она остренький подбородочек.

Оксана улыбнулась.

— Да что вы. У вас ведь против меня всего один козырь — личико. А красота — вещь очень хрупкая. Сейчас, например, зима — вы можете поскользнуться на льду и сломать себе, скажем, челюсть. Совершенно случайно. А я пойду к Лёне в спортзал и спрошу его мнения насчет того, как вам идут болты. Не сомневаюсь, что он с его чувством юмора непременно что-нибудь придумает.

— Вы мне что, угрожаете?

— Просто описываю ситуацию. Надя, я понимаю ваши чувства — но, увы, не могу их разделить. Если вы намерены охмурять кого-то из моих мужчин — попробуйте. Я им даже ни слова не скажу о том, что вы за птичка — они и так разглядят вас насквозь. Понимаете, смазливых мордашек и длинных ног в армейских домах рекреации полно. Туда специально набирают таких, чтоб служащие поменьше искали приключений с местными. Попытайте счастья там — это лучше, чем рассказывать школьникам, что «Поэма о Гильгамеше» написана в древнем Египте. Эстетика явно не ваше призвание.

— Подслушивать — это отвратительно, — сказала Эля. — Это низко.

— В поисках высокого рекомендую забраться на чердак, — сказала Оксана. — И сплетничать там, где вас никто, кроме воробьев, не услышит.

Год назад, год назад Оксана пришла бы домой, забилась бы в угол — и плакала, спрашивая себя, за что это ей, что она сделала такого, что другие считают возможным, да что там возможным, правильным, стирать ее в порошок. Три месяца назад она радовалась бы, курощая этих дурочек. Сейчас… это было просто неинтересно. Даже курощение преследовало цель вполне утилитарную: заставить Надю в припадке бабской злости забыть гипотезу насчет родства Санчо и Санчито.

Она покинула библиотеку и пошла в туалет. Над умывальником висело большое, во всю стену, зеркало. В школе было вообще много зеркальных поверхностей — считалось, что возможность созерцать себя со стороны дисциплинирует. А со стекла легко отдирать жвачку и смывать всякие глупости…

Из зеркала смотрел волчок-серый торчок. Когда-то Игорь сказал, что она ему нужна. Но тогда она была другой. А сейчас… Месяц работы в ночном клубе изменил ее. Она вспомнила, что у нее есть позвоночник — и как будто бы даже сумела его ощутить. Нет, Игоря беспозвоночное привлечь не могло. Но привлечет ли его «волчок»? И не соскользнет ли она сама в старую зависимость — это ведь так легко… даже две глупых сплетницы в библиотеке все еще имели над ней хоть маленькую, но власть — что уж говорить о любимом человеке…