Терем-теремок, кто в тереме живет? Я мышка-норушка, я лягушка-квакушка, я енот-полоскун, я… а дальше не нужно, Игорь обидится. Или не обидится, что еще хуже. А потом придет медведь… «всех вас давишь» и конец домику. Этот вариант ей енот-полоскун и показал, Оксана-то с детства считала, что «Теремок» хорошо кончается.

Глотая на ходу кофе, она заглянула в женский туалет — не свалился ли там кто изумленный? Нет, все в порядке — в кабинках шевеление, двое ждут, девушка в кошачьей маске моет руки.

А поверх ее колпачка зеркало отражает лихую бритоголовую гражданку в форменной куртке, камуфляжных серо-зеленых штанах, армейских ботинках — и с цветной гирляндой в качестве аксельбанта.

Это я? Да, это я. Или та часть меня, которая может здесь выжить. Волчок-хвать-за-бочок.

Дурацкая гирлянда. Вот ожерелье из пластиковых черепов, как на этой девице, подошло бы лучше.

Оксана вошла в зал и начала неторопливо, «сканируя» пространство, обходить свой сектор, обтекая танцующих и пьющих, держась вдоль стен. В ультрафиолетовых лучах маски, татуировки, парики и грим сверкали всеми оттенками мертвенного. Раз в год люди — хозяева ночи. Что там Бахтин писал о карнавалах?

Когда-то ей казалось, что Хэллоуин — это глупость. Потому что никакие синюшные краски не превратят людей в настоящих хозяев ночи. И дня. Толку себя обманывать. Потом она поняла, что это просто психотерапия. Оторваться. Накричаться. Набегаться вдоволь. Нарезаться до беспамятства чего-нибудь спиртосодержащего… Вот кто-то уже выполнил программу. Долговязого парня в гриме вервольфа толкнули в танце, он не удержал равновесие, споткнулся о чью-то ногу и во весь рост грянулся оземь. Сейчас как обернется добрым молодцем… Оксана зняла позицию, из которой удобней будет… подойти улаживать конфликт.

Нет, не обернулся. Остался в роли. Пьют волки спиртное, и пьянеют. И крысы пьют… И собак алкоголики спаивают, потому что им в одиночку пить неохота.

— Гоша, Хасан, — позвала она. Тихо, только чуть-чуть подняв тон. На фоне ревущих, рвущих басов такой голос лучше слышен, резко выделяется из общего шума.

И деликатно оттерла от упавшего ближайшую парочку, чтобы голову не оттоптали. Поднимать его в одиночку она не будет — потеряет контроль над сектором.

Гоша и Хасан, просочившись к ней, взяли ворочающегося на полу вервольфа под белы, искусственной шерстью покрыты, рученьки, подняли и повлекли на выход — воздухом дышать. Или, если он совсем плох — в медпункт и домой. Детоксикация входила в комплекс услуг. Но, по новым правилам, в реку нельзя было ступить дважды. За одну ночь.

«Лос Падлос» разразились последним аккордом и упругий от звуков воздух на время разредился.

— А СЕЙЧАС! — провозгласил со сцены Ник, фронтмен «Падлосов», — ВСТРЕЧАЙТЕ ТЕХ, КОГО МЫ ТАК ДОЛГО ЖДАЛИ СЕГОДНЯ!

А если бы они не пришли, я бы еще больше обрадовалась…

Сцена осветилась синим, «Падлосы», сложив инструменты, спустились в зал и, пока не началась толкотня, начали продвигаться к бару. Оксана не понимала, почему небестолковому, образованному Нику нравятся «Яйца». Если они и в самом деле такие хорошие мелодисты и аранжировщики, как рассказывает он, что бы им не исполнять музыку вообще без слов? Зачем нужны эти камлательные «тексты» вроде «Хаба-буба-рыба-жаба»?

Пойду-ка и я глотну еще кофе, сказала она себе. Пока не началось. Потому что когда начнется, глотательный аппарат откажет вместе со всем прочим.

Есть же люди, которым нравится, когда звук идет через них, совмещаясь с внутренними ритмами тела. И много их…

Басист Арчил прошел прямо за стойку, к кофейному аппарату — незачем отвлекать барменов, которые и так разрываются. Оксана показала ему оттопыренный мизинец: и мне чашечку. Развернулась лицом к танцполу.

— Юра, — сказал в наушнике Хасан, — Тут неподалеку маячат позавчерашние малолетки.

— Внутрь не ломятся?

— Нет. На заборе сидят, колу сосут.

— Пусть и дальше сосут. Присматривай. И последи, чтобы они входящих-выходящих не трогали. Заденут, сигналь милиции.

Оксана (Спасибо, Арчил) приняла и пригубила кофе. Очень сладкий, со сливками. Запас энергии на долгую и бурную ночь. Позавчерашних малолеток она знала хорошо — потому что именно она (по всем правилам хорошего тона) выставила за двери стриженую «полосами» девицу с таким количеством имплантов на бровях, что непонятно было, как это у нее а-ля Вий не опускались веки.

Два месяца назад девица и ее компания была здесь завсегдатаями — владельцы не интересовались возрастом тех, кто покупает спиртное. Исключительно платежеспособностью. Теперь опять пришла по старой памяти — и нарвалась на плечистую (и, посмотрим правде в лицо — задастую) тетку, которая вежливо попросила документы. Девица не приняла тетку всерьез, и зря. Стоило девице перейти в наступление, как вежливая тетка аккуратно перебросила ее через плечо и вынесла из бара. Отнесла на положенные по закону двадцать метров и поставила на землю пред лицом изумленной компании.

Конечно, сработал фактор неожиданности. Оксана в прошлой жизни с такими подростками дело имела редко — можно сказать, вовсе не имела — но тут и одного контакта достаточно. Если бы юная леди ждала отпора, она бы не «зависла» как Антей, как только ее оторвали от родной склочной почвы. Она бы оказала беспорядочное и потому достаточно опасное сопротивление.

Так что Юра совершено правильно ожидает со стороны детишек некоторой грубости. Они рассматривали «Teremock» как свою законную территорию. Давно обжитую и помеченную. А тут бац! — пришла новая стая… И мало того, что переметила площадку — это бывает, — но и просто её отняла.

Над толпой, сгрудившейся у эстрады, поднялась, нарастая, волна приветственного «а-а-АААА!». К переднему краю вышел кучерявый паренек из серии «маленькая собачка до старости щенок». «Яйца» были группой, вырастившей целое поколение фанов, а их фронтмен Илья всё еще пытался выглядеть мальчиком. А может, не пытался, а просто так и выглядел. А может, это было связано не с работой, а с тем, что человек, застывший в каком-то возрасте, больше походил на… этих. Остальные музыканты смотрелись как-то более… человечно. Оксана вздохнула, поставила чашку на стойку и вернулась патрулировать сектор.

После первой песни она вдруг почувствовала — что-то не так. И дело вовсе не в отсутствии смысла… И не в том, что костный мозг вибрирует не в том ритме, что кости. Ей было неуютно. Да что там, ей было страшно. Как… тогда. Нипочему.

— Юра. У нас, — вдох-выдох, — … господин в зале.

Как он его пропустил? Как?!

— Я проверю, — сказал Цумэ. Он мог определить точно, просто прикрыв глаза и «принюхавшись» (Оксана знала, что он их вычисляет не по запаху, но очень уж он походил в такие моменты на пса, ловящего воздух верхним чутьем). Однако ради сотрудников, рассеянных по залу, должен был совершить небольшой обход.

— Юра, — нехорошим голосом сказал Леший, — Что-то я теку…

— В чем дело?

— Не знаю. Ох, кажется, сердце…

И тут в секторе Оксаны, в одной из кабинок кто-то схватил пустую бутылку и запустил ею в сторону эстрады.

Старшего в зале не было. Не было. Ни старшего, ни волны. Хоть печенку на кон ставь. Ничего. Ну музыка, ну… не в его вкусе, ну, басы перебирают. Но ни следа этой липкой мути, которую он обычно ощущал внутренней поверхностью кожи. Стоп. Басы.

Еще одна бутылка полетела на сцену. И беззвучно в рёве гитар завизжали женщины. И оползал по стене бледный Леший…

Илья продолжал петь, уже как-то исступленно, хохоча в паузах. Завел себя, дурашка, завел толпу — и сейчас все полетит, посыплется к чертовой матери…Игорь двинулся сквозь толпу к кабинке звукооператра, чтобы вырубить музыку — но уловил сбоку движение, блик, брызги стекла… Почему-то голый до пояса, здоровенный татуированный парень, оскалив синие зубы, бросился вперед с «розочкой» из пивной бутылки. Деликатничать времени не было. В зале зига, а это значит, еще полминуты — и начнется паника, давка, драка и поножовщина. А Леший получит настоящий сердечный приступ.