Уже в машине Роман Викторович услышал жужжание, долго охлопывал себя, отыскивая планшетку, нашел, прочитал сообщение — и помянул царя Давида и всю малопроявленную в библейских сказаниях кротость его.

— Ну что ж, они нам сами подбросили выход, — отец Роман показал планшетку владыке Антонию. — Раздел и автокефалия. И давно было пора.

— Рома, я спать хочу, — старик откровенно зевнул. — Спатушки.

Но он слукавил, старый иеромонах Антоний. У двери своего номера он задержал Костю, зашедшего узнать, будет ли очередной круг дебатов, во сколько для этого будить владык и куда они предпочли бы податься.

— Вы что-то молчаливый такой, Константин. Ни разу ничего не сказали по поводу.

— А что мне говорить, — пожал плечами Костя. — Я глупый сельский поп.

— Да, очень глупый. Такой глупый, что сразу сообразили отправить нас на катер и вызывали такси, пока мы еще переваривали это выселение из общежития. Вы вроде в Питере служите — почему вы у Романа, а не у Арсения?

— Я не служу. Иногда помогаю, подменяю, но не служу, — поправил его Костя.

— Как же так — священник, а уже три года не заботитесь о месте.

— А у меня работа есть. И я… не гожусь в приходские священники.

— А отчего же пошли?

— Думал, что гожусь, — Костя пожал плечами. — Спокойной ночи.

Самому ему, увы, спокойная ночь не светила — предстояло отослать Андрею отчет.

Итак, автокефалия и раздел. Скорее всего, решение диссидентов будет именно таким. Это, с одной стороны, хорошо — вероучительные разногласия находятся вне правового поля, владыки ни в единой букве не нарушают светский закон. С другой — они тут же окажутся под прожектором, и все их верные — тоже.

С третьей — глупо и опасно думать, что они уже не под прожектором. С четвертой — уж больно оперативно отреагировал отдел министерства культуры по делам религий, предложив им создать свою структуру. С пятой — хотели бы съесть вместе с паствой, так не предлагали бы регистрацию, а объявили сектой, и все тут.

Нет, пусть лучше штаб над этим думает…

В третьем часу ночи Костя залез под одеяло, в восьмом его разбудил звонком портье. Владыки вчера согласились завершить разговор в ресторанчике на набережной — все равно каком. Каждая уважающая себя харчевня открывала летом временную площадку на берегу, и выбор предоставили опять же Косте — по вчерашнему принципу «наугад».

Костя ткнулся наугад, обнаружил в списке марокканское кафе «Радио Каир», прикинул дистанцию от Марракеша до Египта и решил, что если там по утрам подают жареных в масле личинок жука-древоточца, то жаворонки сами виноваты. Тем более, что это их родная пища и есть.

Но, как оказалось, марокканского в кафе было восемь предметов — семь низких столиков ручной работы и хозяин-бармен. А так — в меню числился даже борщ с чесночными пампушками.

Костя хотел, как вчера, отстраниться, но не тут-то было: владыки позвали его за стол.

Ничего хорошего Костя от этого приглашения не ждал, потому что чинопочитание, конечно, пришло с Полуночи и Поворота в определенный упадок, но если епископам потребовалось мнение попа без прихода — значит, дела еще более невеселы, чем кажется.

— Константин, — сказал владыка Антоний. — Нас шестеро. И мы решили действовать так, как определит большинство. Сейчас каждый напишет на бумажке свое решение — но если голоса разделятся поровну, нам придется все начинать сначала. Только не надо снова о том, что вы глупый сельский поп.

— Я, — сказал Костя, — именно что глупый сельский поп. И хотел бы знать, о чем речь.

— Костя, не валяй дурака, — сказал Роман Викторович. — Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Садись, будешь седьмым. Для неровного счета. Если у тебя мандраж на тему «годен ли я решать судьбы Церкви» — так он у всех у нас одинаковый.

— Роман Викторович, я…

— Не нужно никуда звонить. Нас твое мнение интересует.

— Я должен пойти помолиться, — с нажимом сказал Костя.

На это никто ничего не смог возразить. Только епископ Иннокентий, какое-то время помолчав, спросил:

— Сколько времени вам требуется?

— Минут десять, — сказал Костя.

— Ну что, отпустим клирика? — владыка Антоний обвел «конклав» взглядом. — Иди, рабчик Божий.

Костя, естественно, сказал правду. Хотя не был уверен, что ослица Валаама — а участвовать в совещании он мог разве что в этом качестве — умела молиться и знала, как это называется.

Однако правда не помешала ему бросить текстовое сообщение на ящик «Луны». В ожидании ответа он опять же молился и обдумывал ситуацию. Обдумывал в первую очередь как подпольщик, а не как священник — и в этом своем качестве находил… удовлетворительной. Во-первых, главную сложность в церковной иерархии «Луны» представлял собой территориальный разброс «приходов». Не у одного владыки Арсения могли возникнуть вопросы — почему рукоположенные священники шастают туда-сюда. Раскол между ортодоксами и воскрешенцами создал бы ситуацию разлома на всех уровнях — вплоть до самого низа. Значит, «перелетных попов» станет больше и уследить за ними СБ будет труднее, и все при том останется в рамках закона. Чистый плюс.

Во-вторых, но это менее важно, московские товарищи, будь они трижды неладны, получат очевидное объяснение уходу в подполье — или под-под-подполье — половины «Тэнтю». Побочный эффект, но вполне приятный. Мы вовсе не от вас прячемся, мы от всех прячемся, у нас беда, у нас церковный раскол, мы технику безопасности соблюдаем, потому что не приведи Господь свяжет кто отколовшихся с террористами, а уж тем более с нами, тут такое будет, сами понимаете…

Планшетка бибикнула. От шефа пришел ответ.

«Решай сам. Для нас лучше развод, но тебе виднее. У нашего клиента заболел брат, нужно срочно выезжать, помочь не можем».

Брат у них заболел… у нас развод, у них бьют посуду. Развод. Развод и девичья фамилия. Никаких воскрешенцев.

Костя захлопнул планшетку, привесил к поясу и, вернувшись за стол, протянул руку за листом из блокнота, который владыки растерзали на бюллетени.

Урной, за неимением гербовой, послужила опустевшая хлебница.

«Автокефалия», аккуратно написал он. Кефаль — это такая черноморская рыба, средиземноморская тоже, но черноморская вкуснее. А автокефаль — это рыба, которая сама себе голова.

Сложил листик вчетверо, опустил в хлебницу.

Дольше всего колебался муромский владыка — морщил нос, кусал ручку. Наконец, написал что-то очень короткое — и его бумажка присоединилась к остальным.

— Константин, окажите любезность, — хлебницу пододвинули к нему. Костя вздохнул. Во времена вече в Новгороде избирали епископа следующим образом: имена трех иереев-кандидатов писали на берестяных полосках, кидали их в шапку, а тянуть жребий предоставляли ребенку или слепцу. Надеюсь, владыки рассматривают меня все-таки в качестве ребенка…

Счастье без обмана…

Перевернув хлебницу, Костя высыпал бюллетени на стол и начал раскладывать их: направо — за автокефалию, налево — за пребывание, так сказать, в лоне…

— За автокефалию, — подвел он наконец очевидный итог, — пять голосов. За наоборот — два. Владыки, вы бы обошлись и без меня.

— Ну и хорошо. — Роман Викторович поднял опустевшую хлебницу и кивнул официанту. — Два голоса, это не один.

— И теперь нам предстоит бюрократическая тягомотина с регистрацией новой религиозной организации, — фыркнул Калдаев. — Как назовем? Русская Истинная Православная Церковь уже была, Русская Соборная Православная — была, Русская Православная Иисуса Христа была…

— Автокефальная Православная Церковь, — сказал владыка запорожский. — Просто и со вкусом.

— Я не думаю, — осторожно вставил Костя, — что будет тягомотина. Министерство отозвалось мгновенно. Скорее всего, они сами все и сделают.

Владыка Роман прищурился и посмотрел на Днепр.

— У меня странное предчувствие, — сказал он. — Что у нас очень мало времени. Считанные годы.

— До чего? До конца света? — уточнил Калдаев.

— Откуда я знаю, — пожал плечами епископ-врач. — Что вообще за тяга к излишней масштабности? С нас хватит и перемены аахенской политики. Вот надавят посильнее на Волкова с президентом…