Эней встал, подтащил Корбута к чугунной ограде, сковал наручниками, пропустив цепь через узорный завиток, и участливо поинтересовался:
— Легкие в порядке?
Ему не хотелось даже думать, какую неустойку выкатит Эйдельман, если Корбут завтра не сможет петь в новогоднем благотворительном концерте.
Корбут набрал воздуха и изобразил жалкую пародию на малый петровский загиб.
— В порядке, — заключил Эней.
— Что там у тебя? — тревожно спросил наушник. Судя по посторонним звукам, Цумэ уже заводил мотоцикл.
— Высокий господин Дмитрий Корбут, одна штука, — сообщил Эней.
— Я тебя убью, гаденыш, — простонала оперная звезда. — Найду и выпью.
Эней присел, чтобы их глаза оказались на одном уровне, поднял револьвер и упер ствол Корбуту в лоб.
— Дмитрий Васильевич, — сказал он. — Как вы думаете, что мешает мне выстрелить? По закону я имею право это сделать.
Корбут закрыл глаза и сглотнул. Его зубы стучали.
— Контракт, — сказал Эней и убрал оружие. — По условиям контракта убивать вас я не имею права. Меня так неустойкой пришибут, что придется агентство продать, и то не рассчитаюсь. Не стоите вы этого. Так вот, контракт заканчивается через двое суток. Ищите меня потом, если хотите. Я с удовольствием… найдусь.
Он достал из кармана ключ от наручников, положил его на парапет так, чтобы Корбут видел. Как обычно бывало после таких стычек, наступил откат. Эней облокотился о перила, чтоб не показать слабость. Корбут стонал и обещал казнить его всеми казнями земными и неземными, разве что не в рифму, но вскоре заткнулся — впал в восстановительную спячку.
…Цумэ остановил мотоцикл возле «Мазератти», снял шлем и, рассмотрев мизансцену, с выражением продекламировал:
— Вот, перешед чрез мост Кокушкин, опершись жопой о гранит, сам Александр Сергеич Пушкин с мосье Онегиным стоит…
— За каким чертом, — вяло отозвался Эней, — я бы вот это поперся к Кокушкину?
— Хозяин барин, — Цумэ похлопал по сиденью. — Едем или ждем доблестную милицию?
— Едем, — Эней усмехнулся криво и положил Корбуту в нагрудный карман визитную карточку агентства. — Они так и так нас найдут — а я бы сначала кофе выпил.
Так он и объяснил служителям закона, когда те подъехали к гостинице, где он пил уже пятую чашку очень сладкого капуччино с корицей и ромом. Да, покинул место происшествия — очень замерз, и… вы знаете, что такое волна? В общем, я еще немножко не в себе. Да, самооборона. Сдать оружие на экспертизу? Пожалуйста. Разрешение? Вот. Да, частная лавочка, конкурирующая фирма, офис на углу Пряжки и Декабристов. Да, стрелял сквозь одежду, а вас разве не учили? Медосмотр? Ну, не здесь же.
Тогда, в Генина, он тоже стрелял сквозь одежду. Ствол был к телу гораздо ближе, частички пороха въелись в кожу, пришлось чистить, Ростбиф ругался.
Сейчас повезло больше — совсем ерундовый ожог, небольшое покраснение. Пальто, конечно, погибло, свитер тоже. Хорошо, что в Мариинке пренебрегают самыми строгими оперными условностями. Погубленный смокинг этого класса — дорогое удовольствие… Как хорошо, что условностями пренебрегают и здесь — концерт идет на запись, телохранители вообще не должны попадать в кадр.
Ванда пела на запись только в таких вот гала-концертах. Делать это чаще не было смысла.
Ванда Войтович была проецирующим эмпатом.
…Господин Эйдельман тоже был эмпатом, только принимающим. Этим свойством обладают все высокие господа — считывать фон умеет даже молодняк. Ну, и те немногие люди, которые некогда были высокими господами. Их в мире так мало, что в них вообще не особенно принято верить. Перед Энеем вопрос веры не стоял — его компаньон, сотрудник, соратник и друг Игорь Искренников, псевдо Цумэ, числившийся в официальных реестрах «Георгием Карастояновым», был как раз из таких людей, в просторечии называемых данпилами.
Эйдельман не был ни высоким господином, ни данпилом. Его дар принадлежал к числу капризов природы и много помогал ему в работе импресарио. Подсказывал, что именно в том или ином исполнителе может привлечь самую взыскательную часть публики — то есть, старших.
Господин Эйдельман также подражал им в манере одеваться, говорить и двигаться, культивировал интересную бледность и моложавый вид — словом, являл собой классический образчик «подосиновика». Подпольщика Энея Эйдельман и ему подобные давно уже не раздражали — мимикрирует черепаха под крокодила, и пусть себе. Лишь бы людей для вящей мимикрии есть не начала. А вот у детектива Андрея Новицкого «подосиновики» должны были вызывать брезгливое недоумение — у старших симбионт, а вас-то что заставляет? Эней вздохнул про себя и воспроизвел всю гамму.
— Господин Новицкий, — Эйдельман подался вперед, опираясь на трость. — Я понимаю ваши чувства. Но работать вы будете, по сути дела, не на меня, а на очень славную женщину, стопроцентного «агнца», что, согласитесь, в тридцать пять лет — большая редкость. Она даже пайцзу отказывается брать: считает, что у нее не может быть привилегий перед остальными. И охрана у нее… Не моя сфера, но этот Юлиуш, он годится разве что в виде декорации. Двадцать четыре года, а мозгов меньше, чем у подростка. Нет, он хороший мальчик, тоже агнец, влюблен в Ванду по уши, но как телохранитель… — господин Эйдельман поморщился.
— Вы что, всерьез думаете, что Корбут ее намерен… атаковать?
— В буквальном смысле — нет, — Эйдельман закинул ногу за ногу.
— А в каком же?
— Ванда Войтович — не только прекрасная певица, но и передающий эмпат, — Эйдельман сплел пальцы на колене. — И какими эмоциями она может зарядить зал — вопрос первостепенной важности. Ей нужно ощущение стены за спиной, нужны люди, на которых она могла бы положиться во всех смыслах, понимаете?
— Понимаю, — Эней раскрыл приглашение на рождественский бал в «Кубе». Музыкальный чип немедленно проиграл несколько тактов из нового хита Ванды Войтович — «Betlejem».
Игорь сказал потом — «Назвался Андрием — пропадай от прекрасных полячек».
— Ванда Войтович, 2087 года рождения, драматическое сопрано, — зачитывал он с комма по дороге в аэропорт. — Тринадцать лет назад пела с Корбутом в «Тоске». Был очень бурный роман. А потом господину Рождественскому возьми да и стрельни что-то в зад. Потому что решение инициировать Корбута принималось не головой.
— Любил покойничек искусство, — Игорь кивнул. — И себя в искусстве… А Войтович поставили очень невеселый диагноз, и с оперной сцены она ушла…
— Так ты знал…?
— Когда драматический талант идет в комплекте с голосом и эмпатией… Это раз в сто лет бывает. Мои предки чуть траур не устроили.
Цумэ очень редко говорил о своей семье.
— Она еще успела замуж сходить, за режиссера, — добавил он. — И сезон отыграть в «Кармен».
Болезнь и операция надолго закрыли Ванде путь на оперную сцену — пока не отрастет и не наберет силу подсаженное легкое. И Ванда решила попытать счастья на большой эстраде. Дальше начиналась вариация на тему «история успеха»: много таланта, много упорного труда и немного удачи.
В Питере Войтович давала четыре выступления: два вечера в «Кубе», совладельцем которого был Эйдельман, один — в Мариинке, и один — в составе сборной благотворительной солянки, которую должны были транслировать в Сеть на Новый Год. Билеты в «Куб» стоили от пятисот до семи тысяч евро. Билеты в концертный зал — от пятидесяти до трехсот.
— There is no business like a show-business, — пропел Цумэ. И добавил прозой: — Выгодней, чем торговать наркотиками.
— А риск? — тут же возразил Костя.
— Он точно ниже, чем в наркобизнесе, — отметил Эней. — Провалившихся продюсеров не отправляют на корм. Итак, наша задача, как ее сформулировал клиент: расстрелять Буку.
— Не понял, — Кен повернул на загородную трассу и машина пошла быстрей.
— Видел ситком «Спецнянька»? — спросил Эней. — Ну, где в интернате под прикрытием работает спецагент?
— А. Вспомнил. Девочка боялась, что в шкафу живет Бука, а парень разнес этот шкаф, — Костя энергично кивнул. — Так что, мы Корбута расстрелять должны?
