Стены обклеены текущим законодательством. Холодильник расписан определением шантажа. Завтра Костя его смоет и каллиграфически, буковка в буковку, выпишет определение мошенничества. Открывать холодильник не хочется. Но там пиво…

— Был такой рассказ, — говорит Игорь. — О человеке, который читал правительственные газеты и от этого стал революционером. Почему подполье не кишит частными детективами?

Антон улыбается. Эней — нет. Он теперь редко улыбается.

— А они, наверное, зубрят, — говорит Антон. — Выучил-оттарабанил-забыл. Холмс вот не помнил, что земля круглая.

— Ему можно было. Картина «Холмс, зачитывающий права собаке Баскервилей». Холст, масло, туман…

— Чем острить, — сказал Андрей, — лучше погоняйте Костю по разнице между непредумышленным убийством, случайным убийством и преступной небрежностью.

— Добавь, повлекшей за собой смертельный исход. Антон, кто обещал справочник по «жучкам» скачать? И где?

— Господи, — рявкнул через полчаса Кен, глядя на список «жучков», — я тебе не судья, но зачем ты их таких понаделал… изобретательных. Крепится куда?!

— Это не то, что ты подумал, — сказал Игорь. — Э… нет, я не прав, это то, что ты подумал, — поправился он и быстро убрался из пределов досягаемости.

Эней одевался.

— А ты куда?

— А я пойду показывать нашему финну яхту.

Финна отыскал Антон по наводке Алекто. Высланными через Сеть снимками яхты и копиями технических документов финн остался вполне доволен и высказал желание приехать в Питер лично, чтобы самому перегнать яхту в свой родной город Раумо. А поскольку яхта была зарегистрирована на Андрея Новицкого — одну из личин Энея, созданную Ростбифом ещё пять лет назад и ничем противозаконным не запятнанною — то Эней же и поехал её продавать.

— Ни пуха, — сказал Игорь, открывая нужный документ. — Ты как, Костя? Готов морально?

— Готов, — вздохнул Костя.

Из всей команды он был единственным абсолютным и полным легалом — поэтому регистрировать фирму и лицензировать охранную и детективную деятельность решили на его имя. Зарегистрироваться было несложно, а вот для получения лицензии требовалось сдать достаточно зубодробительный экзамен по общеевропейскому и федеральному российскому праву, пройти медкомиссию и получить разрешение на ношение, хранение и применение оружия — а впрочем, у Кости оно имелось как у младшего командира резерва, и он его, странное дело, даже не потерял.

Единственное, насчёт чего Костя был спокоен — это медкомиссия.

Он зубрил не один. Зубрили все — даже Игорь, которому лицензия не светила, потому что проходить медкомиссию ему было нельзя. Во-первых, Эней сказал: бумажки может у тебя не быть, но дело знать нужно. Во-вторых, гуртом легче и батька бить, не то что экзамены сдавать.

Но Косте это дело давалось труднее всех. У него с детства было плохо с запоминанием больших фрагментов текста. «Но ведь чин архиерейской службы ты выучил», — пожал плечами Эней, когда Кен поделился с ним своей бедой. «Ну так я же его год учил! — заспорил Костя. — У меня он есть, этот год?» — «У тебя есть столько, сколько тебе нужно, — успокоил его Андрей. — От несдачи экзамена ещё никто не умер. Не выйдет с первого раза — попробуешь во второй. И в третий». Убедил.

Эней надел куртку, кивком попрощался и закрыл за собой дверь. Квартира располагалась прямо над конторой, это было очень удобно. В соседнем доме, примыкающем стена к стене, на втором этаже нашли квартиру для Антошки. По чердаку можно было свободно сообщаться из подъезда в подъезд, не показываясь на улице. Как Кай и Герда.

Офис ремонтировали. Не то чтобы он находился в плохом состоянии — но требовались некоторые модификации, как-то: запасной выход, тренировочный зал и терминалы во всех комнатах и в кухне, по примеру Алекто. Игорь предложил устроить терминал и в сортире, но Эней решил, что это уже перебор. Он с удовольствием прошелся по новенькому покрытию — положили только сегодня — вышел на улицу и запер за собой дверь — не только на сенсорный, но и на механический замок. Оседлал «Полонию» — неоспоримое преимущество мотоцикла перед автомобилем заключалось ещё и в возможности парковаться где угодно — надел шлем и покатил в порт.

День, для разнообразия, стоял ясный. Нетипично для Питера в начале октября. Отражая небо, синела река, шпиль Петропавловского Собора вонзался одновременно в высь и в глубину, воздух был свеж и холоден, и в целом жизнь, как казалось, налаживалась. Во всяком случае, Эней больше не вставал утром с постели, преодолевая «а зачем?», и гораздо реже, чем раньше, случались приступы одышки. Лекарство доктора Давидюка помогало — и, кстати, пластыри-депо уже подходили к концу. Намечался сеанс психотерапии, и думать об этом было не веселее, чем о посещении зубного. Мысль о том, что кто-то, пусть даже очень хороший человек, будет копаться в самом дорогом и сокровенном, поднимала дыбом все волосы вдоль хребта. Но волынить с этим никак нельзя — сейчас он, именно он был в команде слабым звеном. Эней остановил мотоцикл на набережной, снял шлем, подышал — и поехал дальше.

В доке никого похожего на финна он не заметил — только прогуливалась по пирсу женщина лет тридцати, в кожаной куртке-«доломанке» и длинной джинсовой юбке. Эней решил ещё раз напоследок побывать на яхте — посмотреть, не осталось ли там чьих-нибудь личных вещей. Вспрыгнул на борт, спустился в салон, оттуда заглянул в трюм. Нет, ничего.

Прямо над трюмом была их с Мэй каюта. Эней раздвинул дверь-штору и зачем-то заглянул внутрь.

Без матраса — пропитанную кровью постель Игорь утопил в море — каюта выглядела особенно пустой и голой. Всё сбрызнуто стекломоем, протёрто до стерильности…

Эней задёрнул дверь. Зря он вообще её открывал.

Первым, что он увидел, поднявшись на палубу, была женщина в джинсовой юбке. Она стояла, чуть запрокинув голову и щурясь, придерживая одной рукой рюкзачок, а другой — взлохмаченные ветром светлые волосы. Она походила на Дебору, погибшую, когда они делали Литтенхайма: высокие скулы, чуть раскосые глаза. Эней почувствовал себя неуютно.

— Are you Andrew Novitsky?

Чёрт, подумал Андрей. Так Инкери Карппинен — женское имя?

— Yes, ma'am,[153] — он протянул ей руку.

Как я к ней обращался… А никак. Я к ней через Dr. и You обращался. Чтоб его, бесполый этот английский…

— Я этому обстоятельству обязана своей карьерой, — рассказывала она через час, в баре под ближайшей нотариальной конторой, где была оформлена сделка. — Да. У меня на первом году магистерской расщелкалась задачка. Задачка жестокая, и сделала я её красиво, а главное — скорость. У нас в музее старый компьютер есть, ещё доповоротный. Так вот он её за три часа посчитал.

Эней не понял, но кивнул.

— И очень хотелось доложить. И тут в Амстердаме конференция, как раз по теме. Но имена… не то что мне, моему руководителю до них, как до орбиты Харона. Но задачка и впрямь была… Дали мне десять минут на сообщение, щедро дали, у них уже и секция сформирована была. И я бросаю все и еду в Амстердам.

Дальше я уже потом узнала от них. Секретарша конференции вечером пришла в оргкомитет и говорит:

— Слушайте, этот финн, студент, он, кажется не финн.

— А кто, лапландец?

— Он финка.

— Какая финка, тут же сказано «И. Карппинен» — ясно же, что мужчина. Да и задачка…

— Да, но в последнем письме Карппинен интересуется, как одеться на выступление.

Это был неубиенный аргумент. Чтобы мужчина-прикладник спрашивал, в чем ему выступать…

— Ох, — сказал председатель комитета. — И куда мы её поселили?

— Именно, — ответила секретарша.

А я приезжаю, вселяюсь в общежитие, раскладываю вещи — и, конечно, иду принимать душ. Душевая на коридор одна. Писсуары я заметила сразу, но это же Голландия, все же знают, что такое Голландия. И я иду мыться. Выхожу, а там уже кто-то руки моет. Мужчина. А мое полотенце рядом с ним висит. Не в кабинке же вешать — промокнет. Ну, раз здесь все такие, что уж мне стесняться? Подхожу, беру полотенце. «Здравствуйте, — говорю, — я Инкери Карппинен, Хельсинкский университет». И руку ему протягиваю. Он взял, пожал, постоял столбом, кивнул и вышел. Заторможенный какой-то. Швед, наверное. В общем, на мое сообщение человек 80 набежало. А задачка была и впрямь хорошая. Так что меня и как математика оценили.