«Я должна, — мысленно сказала себе Мира. — Сейчас получится».

Не открывая глаз, она ещё раз с силой оттолкнулась от столешницы. Стул закачался, на мгновение задержался на двух ножках и, сдавшись, упал. Мира ударилась плечом, и, кажется, впервые обрадовалась, что чувствует боль.

Опираясь на локти, она поползла к черепкам. С каждым рывком тело оживало. Вот и ближайший черепок. Мира сжала его в кулак, почувствовав, как неровные, острые края впились в ладонь. Тут же её запястье обвил гибкий стебель цеплюча. Мира дернула рукой, но оторвать его не удалось. Опираясь на эту руку, она второй подняла с пола ещё несколько черепков. Таких же неровных, с острыми краями. Почему неровными? Почему острыми? Алька была другой! Это показалось ей важным. Непонятно чем, но охренительно важным! Насколько позволял цеплюч, она проползла в кучу черепков и начала лихорадочно перебирать их: этот с острыми краями, и этот, и этот… Из горла вырвался торжествующий крик: она ухватила мысль! То, что ускользало от неё по пути в кабак.

А ведь оно было на виду, всё время, начиная с того момента, как Мира очнулась на набережной. Женщина с сумкой, Алька, Натаха, толпа на улице, где все люди были знакомы, даже бармен… Она ведь и его знает! Сразу не вспомнила, а теперь — да. Это был парень её однокурсницы…

— Думали одурачить меня?! — прохрипела Мира осипшим от пыли голосом. — Нате! Выкусите! Я вас раскрыла! Вы прокололись. Алька не такая — у неё нет острых углов! Понимаю, обидно проколоться на такой мелочи, но я готова вам простить. Давайте, возвращайте мне всё настоящее! Я сегодня добрая — прощу!

В тот ж миг тело обрело подвижность, а цеплюч отпустил её и расползся по углам. Она зачерпнула горсть черепков и швырнула в стену, прямо в фотографии с улыбающимися, прокопченными чернорабочими. Пылинки медленно оседали на пол, покрывая черепки и саму Миру тонким рыжим слоем. Было тихо. Она сглотнула.

— Слышите? Все кончено! Я разгадала вас! Ничего этого нет! Я до сих пор у вас, в стеклянном кубе. Болтаюсь посреди бездны, а вы, сволочи, жрёте мои мозги. Хотите знать, как я догадалась? Всех, кого я сегодня видела… я знаю! Начиная с нудной тетки с сумкой на набережной и заканчивая Натахой! Но вы прокололись: у Альки нет острых краёв!

Она замолчала. Никто не пытался с ней спорить, никто не разубеждал. Лишь рыжая пыль всё сыпалась и сыпалась на пол. Прах. Забвение.

Мире стало жутко в одиночестве среди разбитых черепков и безмолвных фотографий на стенах. Хотелось выйти наружу, к людям. Пусть даже все они — влишь её собственные воспоминания. Она поднялась, отряхнула одежду и пошла к выходу. За спиной послышался мужской смех. Мира резко обернулась. Никого, только чернорабочие на фотографиях лыбятся.

— Это вы ржёте? — угрюмо спросила она, обводя взглядом фотографии. — Что замолчали? Ждете, пока спиной повернусь? Трусы!

Не сводя с них глаз, Мира попятилась к двери. Врезавшись спиной во что-то твёрдое, обернулась. Выход перегораживала Натаха. Лицо одноклассницы стало даже не белым, а пепельным, под глазами залегла чёрнота. В руках она держала поднос с гнилыми яблоками. Взглянув на её пальцы, Мира увидела, что ногти у девушки сломаны, под них набилась грязь.

Натаха открыла рот, из него на поднос посыпалась земля. Одноклассница начала давиться, её лицо мучительно исказилось. Заорав, Мира отпихнула её в сторону и выбежала из зала. Во второй комнате всё стулья был подняты на столы ножками вверх. У входной двери сгорбленная женщина остервенело тёрла шваброй пол. Её голова была низко опущена, седые волосы закрывали лицо.

— Выйти дайте! — с трудом выговорила Мира.

Старуха подняла голову и взглянула на неё из-под мохнатых бровей.

— Мокрозя-а-а-ава, — проскрипела она и улыбнулась. — Кукришь. Хорошо. Мокрозявы должны кукрить.

Миру точно окатило ледяной водой. Она бросилась на улицу.

Хотелось бежать, бежать, бежать. Пока не разорвёт легкие.

Стемнело, по дороге с визгом проносились машины, в грудь дул сырой ветер. Впереди раздавалось: шшшрххх, шшшрххх. Будто волны на гальку набегали. Мира побежала навстречу звуку. Шшшррххх, шшррххх стало громче, и впереди появилось что-то плотное, тёмное. Мире понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это толпа людей. Они медленно шли по улице, становясь всё ближее. Мира побежала было им навстречу, но безотчётный страх заставил её остановиться. Шшшрххх, шшрххх. Вот толпа подошла ближе, фары машин осветили первый ряд, и Мира увидела всё тех же: женщину с сумкой, бармена, стайку девчонок, Натахиных родителей. Они шли по улице нога в ногу, словно солдаты на диком параде. Все смотрели на Миру.

— Я не поверну, — сказала она. — Это вы повернёте и освободите мне…

Люди не останавливались. Шшшррххх, шшшрххх заполнило уши, голову.

— Пошли вон! — закричала она.

Люди продолжали идти. Между ними и Мирой осталось не больше пяти шагов. Она вдруг поняла, что они не остановятся. Опрокинут её, затопчат. Она отступила назад, споткнулась, схватилась за мусорный бак. Ладонь пронзила острая боль. Опустив голову, увидела, что на ладони появилась длинная царапина, которая набухала от крови. Мира зажала ладонь второй рукой, посмотрела на толпу. Всё такие же бесстрастные, они надвигались живой стеной. Её захлестнул страх. Повернувшись, Мира бросилась бежать по улице. Тяжёлый вязкий воздух врывался в лёгкие, причинял боль.

«Не оглядываться, — приказала она себе. — Потеряю время». И, конечно же, оглянулась. Люди остановились и провожали её взглядами, выворачивая шеи. Но вот задние ряды двинулись вперёд, подталкивая передние, и вся толпа пришла в движение. Мира побежала дальше, выхватила взглядом приоткрытую дверь, рядом с которой висела полустёртая табличка «Лестница 2», ворвалась в прохладу парадной. Грохот закрывшейся двери, полумрак, запах сырой штукатурки и кошачьей мочи; уводящая наверх винтовая лестница. Мира стала подниматься мимо чьих-то квартир и привязанных к перилам велосипедов. Площадка последнего этажа, дверь на чердак. Толкнула — открыто. Выбравшись на крышу, она огляделась: вокруг, насколько хватало глаз, простирался город. Над ним нависло уставшее от зноя небо. Сквозь гудки пробивался женский голос, поющий песню. Мира легла на нагретую крышу и закрыла глаза. Женщина пела:

«Я смотрю на этот синий холст, Я ищу на нем прозрачный мост, Через все, что не вернуть. Я жду героя, я жду того, Кто мне откроет для чего, Жду я прощенья от морейЧтоб плыть скорей туда, куда должна. Вниз по теченью, вниз по теченью неба, неба…

Вниз по теченью, вниз по теченью неба, неба…»[1]

По щекам текли слёзы, и она не пыталась их остановить.

[1] Стихи И. Кормильцева

Течение было таким сильным, что Найре казалось, будто сам Вилл волочёт ее всё дальше и дальше по реке. Она пыталась схватиться за ветви растущих вдоль берега деревьев, но лишь ободрала в кровь ладони. Длинное платье опутало ноги, от малейшего движения отдавались острой болью ушибленные при падении ребра. Тяжёлое платье тянуло вниз, река обхватила прозрачными руками и сквозь шум воды Найре слышалось:

— Ты моя, не уйдешь.

Но Праматерь в своей безграничной милости вновь и вновь её спасала.

Неожиданно сквозь рёв воды она услышала, как её зовут по имени. Впереди оказалось пригнутое к воде тонкое деревце. Мужчина на противоположном берегу притягивал его верхушку к земле, так что дерево напоминало арку.

— Хватайся за ствол! — закричал мужчина.

«Ничего не получится», — отрешённо подумала Найра.

— Фриду убили! Ты должна знать! — крикнул он.

В следующий миг вода сомкнулась над её головой.

Убили.

Фриду.

Почувствовав прилив новых сил, Найра отчаянно забарахталась и вынырнула наружу. Поток нёс её к согнутому дереву. Нужно ухватиться за него. Другого шанса спастись не будет. Ствол приближался с пугающей быстротой. Сейчас… нет, ещё рано. Пора. Изловчившись, Найра вцепилась в него. Течение потянуло дальше, и в какой-то момент она испугалась, что Река победит. Найра крепче обхватила шершавый ствол, подтянулась, налегла на него грудью.