– Я позвоню ему, – пообещал Карамышев. – И, разумеется, приду сам. Поздравляю вас, Андрей Андреевич. Это... До завтра, – он резко повесил трубку.

Ну, вот, думал Симагин, несясь к химчистке. Ну, вот. До завтра. Вокруг все сияло. В золотом мареве рисовались странные видения – чистые, утопающие в зелени города, небесно-голубая вода причудливых бассейнов и каналов, стрелы мостов, светлых и невесомых, как облака. Сильные, красивые, добрые люди. Иллюстрации к фантастическим романам начала шестидесятых шевельнулись на пожелтевших страницах и вдруг начали стремительно разбухать, как надуваемый к празднику воздушный шарик. Лучезарный дракон будущего в дымке у горизонта запальчиво скрутился нестерпимо сверкающими пружинистыми кольцами, вновь готовясь к броску на эту химчистку и этот ларек. А ведь, пожалуй, накроет, сладострастно трепеща, прикидывал Симагин. Неужто накроет наконец?! Или опять химчистка и ларек увернутся и, переваливаясь по-утиному, неуклюже, но шустро отбегут в сторонку?

А вокруг Антошки толпились бабульки и причитали, какой он взрослый да смышленый. Антошка стоял, нахохлившись, глядя исподлобья, и, едва завидев Симагина, бросился к нему, чтобы спрятаться от похвал.

– В седьмом барабане, – деловито отчитался он. – Уже пять минут вертят. С антиста... татиком. Ты им не вели меня так хвалить. Как будто я очень глупый, что вещи сдать мне подвиг.

На них умильно смотрели со всех сторон. Симагин поднял взвизгнувшего Антона на руки и подбросил к отечному трещиноватому потолку.

– Ты чего?! – на всю химчистку с восторгом завопил Антон.

– Жить на свете – хорошо! – на всю химчистку с восторгом завопил Симагин.

Дверь открыла Ася. По ее глазам Вербицкий сразу понял, что пришел не вовремя, и заулыбался еще приветливее, втаскивая в квартиру невыносимо тяжелый портфель.

– Здравствуйте, Асенька, – произнес Вербицкий задушевно и с облегчением поставил портфель на пол. – Можно войти?

– Здравствуйте, Валерий, – отчужденно сказала она, не скрывая неприязни. – Вы слышали передачу?

– Какую передачу?

– По радио. И по телевизору.

– Я ехал... Мы будем разговаривать на пороге?

– Проходите, – сказала Ася сухо.

– Я, собственно, на минутку, – приоткрыв портфель, он тронул кнопку включателя и вынул небольшую, еле поместившуюся книгу. – Брал у Андрея справочник, для работы... вот. Что за передача? У вас такой вид, будто кто-то умер.

– Умер.

А, черт, подумал Вербицкий. Не повезло. Мне всегда не везет.

– Простите, – нерешительно выговорил он. – Тогда, может, мне действительно лучше уйти?

Она пожала плечами. Вербицкий сглотнул.

– Ну хоть полчасика дайте отдохнуть, – попросил он, принуждая себя заискивающе улыбнуться. – Я с таким трудом ехал.

– Конечно, полчасика дам, – ответила Ася. – Присаживайтесь.

Вот и все.

Вербицкому стало хорошо и спокойно. Все труды остались позади. Словно он сел наконец в вагон поезда, на который никак не мог достать билет, и поезд тронулся, перрон скользнул за окном, провожающие машут и пропадают... Он почти видел, почти ощущал стремительное биение прозрачных полей вокруг портфеля. Это должно было длиться около двадцати четырех минут. Через полчасика, дорогая, ты уже не захочешь, чтобы я ушел; никогда не захочешь. Его подмывало позлить эту женщину, увидеть ее неприязнь – тем разительнее и сладостнее будет преображение. Интересно, как это будет выглядеть? Симагин говорил – до трех метров. И расстояние должно быть постоянным. Она села у стола. Достает. Или далеко? Нет, все будет хорошо. Должно же хоть что-то быть хорошо. Он смотрел на Асю из-за вагонного стекла, и сам не мог понять, что чувствует, мысленно видя, как его воля, вековечная воля самца, проросшая из архейских болот и вооруженная двадцатым веком, сквозь тщетную одежду, сквозь обреченную, беспомощную наготу вламывается прямо в душу и проворачивает там какой-то сокровенный рычаг, непоправимо переключая эту стройную гордую женщину, как стиральную машину или телевизор, – с программы на программу... Поезд набирал ход.

– Неужели Андрей и по воскресеньям ходит в институт?

– Они с Антошкой ушли в химчистку. Очередь, конечно...

– Надо же... – бессмысленно проговорил Вербицкий. Две минуты прошло. – Так что у вас случилось, Ася?

– Витя Лобов погиб.

– Лобов... погодите. Космонавт? Позавчера улетели.

– Да. Передали только что. Витя и еще двое вышли из станции – они же начали собирать этот громадный телескоп. Микромодуль сманеврировал чересчур резко, что ли... цапфы скафандра не выдержали. Разгерметизация.

– Какой ужас, – сказал Вербицкий. Три минуты. Минуты тянулись, распухали. Ведь две были уже так давно!

– Они с Андреем славно так дружили... хоть и редко виделись. При мне – только однажды. Сидят на кухне – сплошной хохот, – Ася подняла голову, увидела устремленный на нее взгляд, и лицо ее захлопнулось. – Андрей и Виктор вместе учились в институте, – сухо сообщила она.

– Вот оно что... Да... Космос... Мы с Андреем зачитывались фантастикой в школе... Тогда это было модно, помните, быть может... – Пять минут. Ася встала, взяла откуда-то тряпку и стала неторопливо, почти демонстративно, стирать пыль со стола, с серванта, с полок книжного шкафа. Вербицкий едва не вскочил, чтобы силой усадить ее на место. Боже, неужели сорвется? Из-за пыли?! – И плакали, когда погиб Комаров... Вы бы сели, Ася.

Занимаясь своим делом, она опять пожала плечами. Потом повернулась к нему.

– Знаете, – чуть смущенно сказала она, – Андрей меня так ругал, что я не успела прочесть ваши рассказы, Валерий. И правильно ругал. Вы простите меня, Валерий, я действительно как-то не успела... Если у вас будет возможность, пожалуйста...

"Уже!!" – размашисто крутнулось в голове у Вербицкого и тут же утекло в какую-то щель, потому что продолжения не последовало, и Ася, постояв, вновь принялась за проклятую пыль.

– Да пес с ними, Асенька, – сказал Вербицкий хрипло. – Вы слишком на этом концентрируетесь. Пустяки. Бумажки. Захотите – так прочтете, когда опубликуют. Меня же быстро публикуют.

Зачем я это, подумал он. Из-за чего горячусь? Через четверть часа я стану для нее богом, молча и без усилий – уже одиннадцать минут... Да сядь ты, дура!! Откуда я знаю, можно тебе ходить или нет?!

Она отложила тряпку.

– Пойду чай поставлю, – сказала она и двинулась из комнаты, и Вербицкий, уже не владея собой, вскочил с воплем:

– Не надо!

Она остановилась, изумленно глядя на него.

Эта заминка ее спасла. Микроискажения подсадки и без того уже были на грани летальности. Положение усугублялось тем, что внешний спектр подсаживался без фильтрации, всплошную, через случайные резонансы отнюдь не всех латентных точек, зато вместе с участками, не имевшими отношения к делу – такими, например, как садомазохистский регистр, – отламывая и перекрывая недопустимо обширную для одного сеанса область психики. Если бы Ася к тому же вышла из зоны облучения до окончания операции, ее смерть была бы неминуема.

– Правда, – выдохнул Вербицкий. – Не стоит. Я не хочу. Я уже пойду сейчас.

Она пожала плечами и сказала:

– Ну, мои захотят. На улице духота, а Симагин чай любит...

И пошла, пошла мимо...

И вдруг запрокинула голову, накрыв лицо рукой. Видно было, как ее качнуло, – она едва не упала. Что это с ней, с испуганным раздражением подумал Вербицкий и тут же сообразил – Симагин ведь хвастался прошлый раз, она ждет ребенка. Затошнило, наверное. Будь я женщиной, невольно подумал он, ни за что бы...

Ася напряженно опустилась на краешек кресла и обмякла, окунув лицо в ладони, уложенные на стол. Ее волосы растеклись бессильной темной пеной.

– Что с вами, Асенька? – озабоченно спросил Вербицкий. – Вам нехорошо?

Она с усилием подняла голову и исподлобья глянула на него.

– Мне хорошо.

У нее была восковая кожа и потухшие глаза – оставалось только удивляться стремительности перемены. Эта перемена решила все. Мгновения отслаивались, отщелкивались все быстрее. Вербицкий всей кожей ощущал их упругое проскальзывание. И с каждым мгновением эта женщина становилась его. Быть сторонним наблюдателем этого было легко и странно. Пощелкивали рельсы, он ехал в вагоне, работал машинист, тепловоз работал, он лишь ехал. Они молчали.