Храбрые, крутые, стройные, красивые… Вовке казалось, что он это же самое уже читал недавно, чуть-чуть другими словами. Умные, сильные, свободные… Но было уж не вспомнить, где.

Редко когда Вовка запоминал фамилии авторов — какого хрена забивать память; запомнить бы хоть суть того, что написано. Но вот здесь уж и стараться не надо было, память сама всосала, как губка: Лимонов…

Впрочем, тот парень, с которым Вовка познакомился на книжках, был не из нацболов. Славомир — так его звали, и был он всего-то лет на пять старше Вовки — объяснил, что Лимон и сам уже ссучился: то ли в маразм выпал с годами, то ли его чурки купили. Возлюбил, сказал Славомир, исламских прихвостней жидовни и сидит в одних президиумах то с мусликами, то с какой-нибудь валютной Хакамадой… Ну? А ты что, не знал, что ислам, как и христианство, произошел от того же иудаизма, и все это один и тот же сатанизм против русских богов? Вот и Лимон купился на жидовский лохотрон. Наперсточников помнишь? Так это тоже как три наперстка: под каким шарик? А ни под каким! Бдительность поэтому должна быть — ого-го! Нацболы — рекламная параша, часть путинской системы, чтобы было кем обывателей и заезжих обсешников пугать. А у нас своя команда. Небольшая. Зато прямого действия.

Сложен мир. И очень быстр. Просто-то разобраться трудно, а тут еще надо УСПЕВАТЬ разбираться! Мир тебе вводные подкидывает каждый день — а ты только хлебалом щелкаешь…

Теперь шмуздец настал щелчкам хлебалом. Все сделалось ясно.

Конечно, Валенсию Вовка ничего не говорил. Пошел он на хрен, урод, американская подтирка. Да и маме… Ну о чем с мамой говорить? Не простыл, не пьешь, не куришь — она и счастлива, а других тем для нее просто нет.

Не станешь же маме втолковывать, что пить и курить — это так же вредно, как еврейку или мусульманку трахнуть. Маму ж кондратий хватит.

А мусульманку или еврейку, между прочим, трахнуть — так же вредно, как пить и курить. Вовка это только недавно узнал, от новых друзей. Какие-то там сложные процессы в организме начинаются, гены как-то так перепутываются, что иммунитет слабеет, будто от СПИДа. Вовке трудно было представить, чтобы гены могли от одной палки сразу перепутаться — смолоду у него о генах и генетике совсем иные были представления… Но век живи — век учись. После того, как астрономы совершенно точно по затмениям доказали, что ни Греции с Римом, ни тем более всякого там Китая вовсе не было, а все это в Европе триста лет назад иезуиты и масоны насочиняли, чтобы доказать: русские вовсе не самая древняя и не самая мудрая нация на земле — так уже всему можно поверить, и про гены тоже.

А в школах так и учат до сих пор: Афины, мол, Спарта… Да еще и оценки ставят! Хорошо ли масонскую брехню вызубрил?

Разоружают народ идейно.

Нельзя сказать, чтобы Вовка был в полном восторге от новых товарищей. Те тоже с тараканами. Русских хотят спасти — а сами от Гитлера тащатся; а между прочим — он русских сгноить всех хотел. На самом-то деле, если бы Гитлер Вовке где-нибудь встретился, Вовка бы усатую сволочь придушил.

Да и эти их боевые тренировки и посвящения — гордо и смело всемером на одного… Не по-людски.

Но лучше-то нет! И что-то ж делать надо! Не стоять же на углу, раздавая листовки «Читай «Лимонку»! И уж не мусор же убирать, как малахольные «Наши»! Подумаешь, мусор. Его назавтра все равно опять накидают, вдвойне против убранного, да еще с удовольствием: вот, мол, дураки за нами подгребли, а мы, умные, опять… Не срач надо собирать, а руки ломать тем, кто где жрет, там и срет. И уж простите, братья, невзирая на национальность. Вот тогда подействует.

А отчим знай себе кудахчет: ах-ах, кровавые спецслужбы опять без суда и следствия убили в горном лесу чеченского патриота арабского происхождения! Ах-ах, опять беззаконная чиновничья атака на крупный бизнес! Ах-ах, народ это все одобряет! В стране скоро не останется ни одного мыслящего человека! Русский фашизм поднимает голову! Без всенародного покаяния опасность коричневой чумы никогда не будет преодолена!

А мама знай себе заботится: ты не голодный? Ох, опять где-то рукав порвал… Хочешь конфетку? Твои любимые, с вишенкой!

Однажды после политзанятия младший воевода Розмысл подозвал к себе Вовку.

— Хайль, старший брат.

— Хайль, брат послушник Володимир…

Вовку они тут не переименовали, только из Владимира Володимиром сделали на древнеславянский манер. Предварительно — на время послушания; потом дадут уже имя окончательное, языческое. А был бы он какой-нибудь Борис, сразу бы стал, например, Бориславом, чтобы с Борухом еврейским не было ни малейшей связи.

— Я с удовольствием слежу за тобой и твоими успехами, брат послушник. Ты — леп.

— Служу России, старший брат.

— Два малых посвящения ты прошел, нонича предстоит тебе третье. Последнее и главное, только для тех, кому суждена большая и широкая дорога.

Сердце подпрыгнуло, будто его огрели хлыстом; во рту стало сухо.

Розмысл сунулся в ящик своего стола и вынул пистолет. Протянул его Вовке. Вовка благоговейно взял. Настоящий.

Тяжелый. Жесткий. С гравировкой: надпись «Слава России» и руническая свастика, наша, русская.

Пальцы не дрожали. Хорошо.

Кажется, наконец — дело.

— Здесь только два патрона, — сказал младший воевода. — Хватило бы и одного, не на бой кровавыйя посылаю тебя, но… На всякий случай. Ибо говорят в народе: на грех и курица пернет. А народ зря не скажет, всякое случается… Дело тебе предстоит ответственное. Есть человек, жидовский прихвостень вдвойне. Был мусульманин, крестился в православие. Проповедует. Надо поведать ему, что не ждет его на сем пути удача. И немного попугать, коли начнет артачиться. Выстрелить ему под ноги, например… Или в ноги. Но крови я не требую, не нужна кровь пока. Главное, чтобы понял он: мы бдим, и воли ему не дадим.

— А он кто? — не выдержал Вовка.

Младший воевода погрозил ему пальцем.

— Все-то знать тебе надо, — с мягкой укоризной проговорил он. — А зачем? Что за разница тебе? Чурка он. Понял?

— Понял, — нехотя ответил Вовка.

— Вот этот брат пойдет с тобою и укажет врага, — сказал Розмысл.

Рядом с Розмыслом стоял, чуть улыбаясь, мужик лет двадцати пяти. Вовка знал его в лицо; тот был при старшем воеводе то ли порученцем, то ли советником, а то ли и тем, и другим сразу. Появлялся редко. До сей поры Вовка с ним не контачил, а каков он в деле — не знал. Но воеводе виднее.

Кому-то ж надо в жизни верить.

Уж не отчиму же.

— Как раз и подстрахует он тебя, ну да и мне после поведает, как ты себя проявил. Оружие ж будет у тебя в руках, и говорить с пришлым поганым ты будешь.

— А он пришлый? — не утерпел Вовка.

— Во времена советские изгнали его из страны нашей. А ноне вернулся. Ноне все стервятники возвращаются. Уму-разуму нас учить рвутся, недочеловеки. Хорошо бы так его пугнуть, чтобы спустить назад в Европу. Скажешь ему: не будет тебе на русской земле жизни, изыди!

Поначалу Вовку малость смешила речь братьев и особенно специфическое употребление некоторых вроде бы вполне обычных слов. Потом ему растолковали: все не случайно. Вот у евреев, например: кто в Израиль приехал — они говорят: поднялся, а кто из Израиля уехал — тот опустился. И международное сообщество ничего худого в том не усматривает, ни малейшего фашизма. Такие там права человека.

А тогда нам что? Если им можно? Всех, кому Европа люба, спустим в Европу, как в нужник, и заживем в чистоте…

Вовка придирчиво выщелкнул обойму (точно — два патрона). Подстукнул ее обратно. На тренировках он уже имел дело с «ПМ» и научился неплохо с ним управляться, даже вполне ловко. Лепо, так сказать.

Розмысл удалился, молча и небрежно вскинув руку в прощальном приветствии, и двое молодых братьев остались одни.

— Тебя как зовут? — неловко повременив, все же решился сам спросить Вовка, потому что ни Розмысл их друг другу не представил, ни новый товарищ не спешил себя назвать.

— Ярополк, — ответил тот. — Буду бдить за тобою яро…