Пока Надя с Вовой шептались, я закрыл глаза, и разум мой наконец утёк в полудрёму. Восстановление после битвы с Тьмой напротив антикварной лавки давалось мне в этот раз особенно тяжело. Спал я при каждой удобной возможности. И даже при неудобной, вот как сейчас — положив голову на холодное стекло, как на подушку.

Никогда и никому об этом не скажу, но теперь я понимаю Бориса. В таком состоянии очень легко сдаться Тьме. Поверить, что битва бессмысленна.

Каждый последующий прорыв Тьмы был сильнее предыдущего. Должно быть, так эта тварь всё и задумывала. И если с этим прорывом я кое-как справился, то что будет со следующим? Со следующими…

Лучше об этом не думать. Как говорят умные люди: будет день — будет пища. Ну или, чуть попроще: упрёмся — разберёмся. Всё возможное оружие у меня есть. А значит, и ныть смысла нет.

Кстати, насчёт оружия. Света осталась в академии, проявив невероятное отсутствие энтузиазма. Я думал, она до потолка будет прыгать, узнав, что её приглашают в самый настоящий императорский дворец. Девчонка же, в конце концов. Но Света восприняла информацию спокойно, как айсберг, и задала вопрос:

«А зеркала там будут?»

Я подвис. Вызвал в памяти зал, в который мы с Надей ходили в прошлом году, на день рождения великой княжны. Вспомнил высокие окна, белые колонны, массивные люстры, свисающие с потолка. Потом попытался воссоздать в памяти весь путь от входа до этого зала.

«Как будто бы нет», — осторожно сказал я.

«Как будто бы? — уставилась на меня Света. — Ты готов поставить судьбу мира на „как будто бы“?»

Я только руки поднял.

За то время, что Света находилась в нашем мире, она освоилась здесь просто великолепно. Могла бы написать руководство по адаптации для попаданцев: «Как приспособиться к чужому миру с нуля». И, разумеется, замечательно научилась избегать зеркал.

Но она была совершенно права. Если в парадном зале или по дороге туда нам встретится зеркало, то это — проблема. Придётся либо бить его, либо требовать убрать. В любом случае ситуация получится некрасивой. Хотя, конечно, если из зеркала вылезет Страж, то всё станет ещё хуже.

«Я не могу ничего гарантировать, оказавшись в совершенно незнакомом месте, таком огромном и наполненном незнакомыми людьми, — припечатала Света. — Мне хватило театра».

«А что было в театре?» — не понял я.

Света посмотрела на меня в изумлении.

«Зеркала! Там были огромные зеркала в гардеробной. Я шла мимо них, зажмурившись. Ты разве не заметил?»

Я не заметил. И поторопился сменить тему:

«Тебе тут не будет скучно одной?»

«Не будет, — заверила меня Света. — Ко мне придут Злата и Агата, мы будем пить чай и слушать пластинки».

Судя по сиянию в глазах, этот девичник ей и вправду был интересен. Я только плечами пожал.

Великий князь Борис, разумеется, торжества по случаю обручения родной сестры пропустить не мог, но вот взять с собой даму сердца ему мягко, но твёрдо не позволили.

Во-первых, у них с Агатой была пусть и незначительная для взрослых людей, но существенная для подростков разница в возрасте, что для неподготовленного зрителя смотрелось комично. Агата была на полголовы выше великого князя. Во-вторых, над близняшками Львовыми сиял заманчивый ореол загадочности. Ведь они, вместе с родителями, исчезли из Петербурга сразу после рождения, а появились буквально пару месяцев назад. В-третьих, сам факт того, что великий князь с кем-то встречается до такой степени официально, что привёл свою пассию на церемонию помолвки, уже само по себе — сенсация.

И всё это с гарантией оттянуло бы на себя внимание приглашённых гостей. Что было в корне неправильно, учитывая то, что в центре события должна была находиться великая княжна Анна. Тихая серенькая мышка по натуре, каким-то образом умудрившаяся родиться в императорской семье, она, тем не менее, наверняка мечтала хотя бы в день своей помолвки блистать так, чтобы все ахнули. А если и не мечтала, то за неё однозначно помечтали родители.

В общем, Борису пока показали стоп-сигнал. Дав понять, что против его отношений с Агатой, в принципе, ничего не имеют, но с обнародованием лучше обождать.

Борис по этому поводу долго сопел, но в итоге смирился. Чему в немалой степени поспособствовало то, что Агата нисколько не расстроилась, всё прекрасно поняла и заверила возлюбленного, что и сама пока не очень фанатеет от идеи оказаться в самой гуще сливок общества, в свете софитов. Как-никак, несмотря на безупречное воспитание, всю жизнь она прожила в глуши, и даже в академии ей было ощутимо тяжело.

Мою благостную полудрёму уничтожил вопль Трофима и ощущение, что машину повело в сторону.

Я резко вскинул голову, открыл глаза и, оценив обстановку на дороге, дёрнул руль на себя.

Машина вернулась на свою полосу, чудом избежав столкновения со встречным «Чёрным призраком». Несмотря на погоду, дорога была не скользкой, но спросить у Трофима, какого чёрта произошло, я не успел. Потому что ответ ворвался в салон сквозь лобовое стекло, врезался боком мне в грудь так, что дыхание сбилось и рявкнул:

— Государю императору — ура!

— Пресвятая Богородица! — Трофим, одной дрожащей рукой сжимая руль, другой перекрестился. — В гроб! В гроб ведь сведёт ваша тварюга, Константин Александрович!

— Здравствуй, Джонатан! Рада тебя видеть. — Надежда Александровна Барятинская не ударила в грязь лицом и повела себя безупречно.

— Спасибо, что не угробил, — фыркнул Вова.

Я посмотрел на чайку и покачал головой.

— Прибил бы тебя, фамильяр. Да жалко.

Джонатан в ответ возмущённо крикнул по-чаячьи и как-то странно раскорячившись, подал мне лапу. К лапе обрывком бечёвки была привязана бумажка.

Опять записка. Ну, надеюсь, на сей раз не от великой княжны. Она, насколько я знал, была не в восторге от помолвки, но, в целом, смирилась. Как и подобает особе императорской крови.

Впрочем, даже если бы Анна и захотела написать мне что-то вроде «похитьте меня, я вся ваша», то призвать для этого моего фамильяра она бы уж точно не смогла. Такое, пожалуй, мог исполнить лишь один человек… В общем, развязав бечёвку, я уже на девяносто девять процентов был уверен в том, что знаю, от кого записка.

А развернув, понял, что не ошибся. Корявые буквы, выведенные непривычной к письму рукой, сообщали: «Видила канец. Прейди».

Я хмыкнул и большим пальцем почесал переносицу. Очень, конечно, рад за Мурашиху, что она, в её-то годы, увидела конец. Только, спрашивается, я ей теперь зачем? Радостью поделиться?

Впрочем, хватит этого солдафонского юмора даже мысленно. Не время расслабляться, тут не то что война — конец света вовсю бушует. И Мурашиха — одна из тех сил, что ему противостоит. Так что если бабка вдруг хочет поделиться со мной какой-то информацией, надо заткнуться и внимательно выслушать.

Правда, для этого надо сперва откатать обязательную программу в Зимнем дворце.

— Время терпит? — спросил я Джонатана.

Он молча смотрел на меня.

— Или мне прямо сейчас срываться? Оскорблять императорскую семью своим отсутствием?

— Государю императору — ура! — возмутился Джонатан.

— Ну вот, спасибо, что расставил приоритеты, — улыбнулся я. Погладил пальцем чаячью голову.

Джонатан зажмурился от удовольствия.

В парадном зале мне не понравилось. Сразу.

Я не знал, в чём дело. Вроде бы всё было как всегда на подобных мероприятиях: музыка, люди, подносы с бокалами и закусками, которые сноровисто разносили официанты, немного гвардейцев, незаметно хранящих покой.

Но атмосфера была какая-то нехорошая.

Вова и Надя либо ничего не заметили, либо не придали значения. Дождавшись начала очередного танца, отправились вальсировать, а я стоял неподалёку от входа. Лихорадочно соображал, пытаясь определить источник беспокойства.

Но источника не было. Всё казалось просто разлитым в воздухе. В этих лицах вокруг меня. В этих разговорах…

— … мне кажется, что его величеству не худо было бы издать указ, чтобы во времена подобных торжеств из города удаляли всякое отребье, — донёсся до меня нервный женский голос. — Я собиралась, готовилась с самого утра, а по дороге навстречу — хромой, одноногий нищий с побитым глазом! Меня до сих пор передёргивает от этого зрелища.