На вокзале в городе Надеждинск мы выгрузили груз — приличных размеров ящик, который нести можно было только вдвоём, затем перекусили какими-то чрезвычайно жирными пирожками и позвонили клиенту.

— Ждите машину, — сухо ответили там и бросили трубку.

Городок был небольшой, меньше сотни тысяч населения, в нём виднелось две новеньких высотных стекляшки, а все остальные дома стояли пятиэтажные, многие — с облупившейся краской. Группки местных на привокзальной площади смотрели на нас косо, а на наш груз — с большим интересом. Удивительно, но откровенной алкашни я не увидел даже в такой дыре, все были в одинаковых серых куртках и кепках и выглядели трезвыми. Многие — с северными круглыми лицами. Но определённая северная нищета даже тут немного проглядывала, а вместе с ней — и особый криминальный взгляд.

— Как баря думаешь, мы их всех одолеем, если толпой полезут? — спросил Мигран. — Я бы лучше свалил.

— И я бы свалил, — кивнул Тукай.

— Главное не оборачивайтесь. Опасны разве что те трое, слева, у магазина, — сказал я.

— Уверен? — спросил Тукай и покосился. — Почему?

— Потому что все остальные глазеют на нас и болтают, посмеиваются. А они трое стоят молча, и смотрит из них в нашу сторону только один.

По счастью, внедорожник прибыл вовремя, его вёл весёлый довольный дядька.

— К барыне, значит, едете, — сказал дядька. — Это хорошо! Давно вас ждали. И вашего парня.

— Парня? — переспросил Тукай. — Что вы имеете в виду?

— А, вы же не заглядывали в посылку. Ну, ничего, при распаковке увидите. Рудокоп-автоматон это. Голем, то есть. У барыни ж шахта своя, а за крепостных шахтёров сейчас такие налоги, что ужас. Вот, приходится изобретениями пользоваться.

Наконец, нам открылась живописная деревенька на берегу реки, я машинально стал искать глазами усадьбу, но ничего такого не оказалось. Мы остановились у абсолютно не примечательной старой избушки, выделявшейся, разве что, ровным целым забором.

— Пройдёмте, — сказал водила. — И давайте скорей, барыне скоро выходить.

— Чувствуешь? — спросил Тукай, замерев на пороге.

Я прислушался к ощущениям, и кивнул.

— Чувствую. Что за…

Примерно так же мощно говорил о себе нулевой навык, только когда сенс моего уровня стоял в шаге от меня. Тут же никого, кроме нас четверых, не было. а воздух с каждым шагом всё больше гудел от силы.

— Рекомендую вашему слуге остаться у входа, — сказал водитель, оставив нас на небольшой кухне. — Графиня встретит вас спустя минуту.

И она вышла. Это была статная худая женщина, с холодным лицом, которому можно дать и двадцать пять, и сорок пять лет. На ней было длинное изумрудное платье, а на голове — странный убор, напоминающий корону. От её взгляда кровь стыла в жилах.

Никогда не думал, что такое может произойти, но меня даже начало подташнивать от мощности её силы. Хозяйка медной горы, подумалось мне. Сколько у неё процент сечения? Двадцать? Тридцать?

— Пошёл вон, — скомандовала она Коскинену, едва взглянув на него. — А с тобой, Эльдар, мы поговорим.

Глава 26

Прозвучало это весьма агрессивно, и Коскинен испарился, как и сопровождающий. Потом строго посмотрела на меня.

Только тогда я понял, что с такой интонацией произносят имя человека, про которого знают если не все, то очень многое. Она посмотрела на меня.

— Чего остолбился?

— Ваше высокоблагородие…

— Елизавета меня зовут.

— Елизавета Николаевна, прошу прощения.

— Ну вот. Можно и без отчества. Оно все равно меняется каждый десяток лет. Ладно, сперва — уладим все формальности с доставкою, — сказала она, присев рядом с ящиком. — Так, как он разбирается?

Я потянулся помочь, но никакой помощи не потребовалось: внешняя упаковка лопнула, и фанерный ящик с треском раскрылся на ковре в развертку, как картонный кубик.

Внутри была сложенная в четыре раза и переложенная надувными пакетами фигура, похожая на безголовый манекен — две суставчатые ноги, две руки, сложенные у груди. А затем она резко поднялась и замахнулась рукой на меня.

Графиня поднялась и усмехнулась, проследив за моей реакцией: я не вздрогнул, не пригнулся и не отпрянул, остался стоять на месте.

— Весь в папашу, я погляжу. Не из пугливых. Отрадно сие. Осталось понять… а, впрочем, ладно. Из формальностей — курьеров вашего роду сперва следует по традиции напоить и умастить.

Значит, она знает отца. Значит, она либо из «наших», либо из кого-то покруче. Я вслушивался в еë голос и интонации и не мог понять — то ли жизнь в глуши сделала еë такой странной, то ли она просто была другой. Чуждой этому миру и времени, как и я.

Голем опустил руку, покрутил кистями рук и отошел в сторону — почти беззвучно, без каких-либо признаков двигателей. Она шагнула в проем кухни, и тут же в еë руках оказались графин со стаканом.

— Напиток называется «квас», поныне уже почти позабытый, — произнесла она.

«Поныне», "Отрадно сие'… После подобных фраз на языке окончательно закрутился вопрос, который по этикету никак не стоило произносить. Вместо этого я молча налил полный стакан квасу, залпом выпил — после жирного и плохо запитого пирожка на вокзале хотелось изрядно.

Но мой вопрос услышали и без этого.

— Ох, сколько мне лет, хочешь спросить? Нет, Эльдарушка, на этот вопрос я отвечать не буду. Опостылел мне этот вопрос уже давно, прямо скажу. Но смотрю я на тебя и думаю — уж не старше ли ты меня? Давай лучше свои бумаги.

Возник и другой вопрос — сколько у неë процент сечения? Сорок? Пятьдесят? Или девяносто? Я достал из сумки бумаги, она едва взглянула на листок, и в нужном месте тут же расцвел витиеватый вензель.

— Ну, и чего мы дальше с тобой делать будем? Реликт ты, или дитя пророчеств, или спящий Центра?

Я вздрогнул. Когда вопрос сформулирован так, спорить и пытаться обмануть в этом диалоге будет бессмысленно.

На какой-то миг я понял, что меня чудовищно, просто неестественно к ней тянет. Что-то похожее я испытал к своей первой клиентке в роли курьера — умершей Эльзе-нимфоманке. Но здесь был совсем другой оттенок, совсем без сексуального привкуса. Так хочется обнять, вдавить к себе в ребра кого-то очень близкого, кого-то, кого уже давно знаешь — близкую родственницу, подругу детства, умирающего однополчанина…

«Это может быть ловушкой для тебя, Секатор,» — сказал внутренний голос.

— Что такое центр, и кто они такие — для меня до сих пор загадка, Елизавета. На меня выходило несколько их людей, но…

— Ещë бы не было это загадкой для тебя. Поверь, для меня, сколько живу — тоже загадка. Хоть и общалась я с ними поболее твоего. Для того Общество и основали. Ну, то есть, не только для этого. Но это тоже.

— Для чего же?

— Как сейчас говорят, для защиты собственных, пардоньте за выражение, задниц. Потому как в веке осемнадцатом с развитием силознания и выходом из тени разных темных компаний возникла прямо-таки явная нужда их упорядочить и подчинить воле государыни… Утихомирить, удержать в узде. Да… не сразу это удалось, не сразу. Ну, так кто же ты? Я не про Эльдара, а про вселившийся в головушку этого юнца? Зачем тебе та девица-то нужна? Анука-то нужна? И зачем мир-то наш разрушать?

Тут я окончательно опешил. Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Меня раскрыли уже второй раз, причем раскрыли члены двух разных местных организаций. Причем для меня осталось неясным, когда — давно, или прямо сейчас, прочитав глубоко запрятанные в глубине сознания планы.

Серьезный был противник. Очень серьезный. При том, что я до сих пор не знал, точно ли это тот враг, с которым стоит и можно бороться изнутри. Она смотрела настолько глубоко, что таить было практически невозможно.

— Говори правдиво, как умеешь. Теперь точно вижу, что ты не здешний. Так какой тебе резон все это делать? Кто тебя этому научил?

Когда не знаешь, что отвечать — отвечай правду. Благо, некоторую правду озвучить не так страшно.