— Да, ты говорил на курсах, что знаешь языки, напомни, какие?

— Je parle encore bien le français (я до сих пор неплохо говорю по-французски). Of course I speak English very well. Wǒ huì shuō zhōngwén… Китайский и английский языки обычно очень хорошо распространёны…

— Вот это да! Но там же… совсем другие миры должны быть?

— Нет. Варианты Земли. Ну… только они все были куда холоднее этого. С ледяными шапками на полюсах. С необитаемыми Антарктидой и Гренландией… Со здоровенными ато… с ледоколами, в общем.

Я сел по-турецки на подстилку из обрывков парашютов. Самира свернулась калачиком за моей спиной.

— Рассказывай дальше. Мне тревожно, так скорее усну.

И я рассказывал. Рассказал перипетии враждующих государств распавшейся Евразии, рассказал про Советский Союз — как он был основан в большинстве миров Основного Пучка. Она спросила, был ли я женат, и я сказал, что, конечно, был, и даже вспомнил имена двух своих жён из последних жизней. На какой-то миг и мне начинало казаться, что я просто беру эти воспоминания откуда-то из снов — но тут же у меня перед глазами всплывали бетонные своды Бункера и лицо Лекаря, ухмыляющегося перед моей очередной смертью.

Примерно через минут сорок Самира уснула. Я осторожно поднялся — подкинул веток в огонь, поправил шалаш. Когда сел обратно к сиденью, Самира во сне обняла меня за пояс рукой. Я не стал возражать — в конце концов, наличие чужой конечности обычно помогает не уснуть.

Точно не знаю, сколько времени прошло. Я заводил будильник на каждые двадцать минут на вибро-режим, потом понял, что всё равно засыпаю, и решил как-то нагрузить мозг. Порылся в сумке, достал карандаш и пару листов-обороток от не вполне нужных уже документов, принялся рисовать. Рисую я не особо хорошо, хотя в каких-то очень «старых» жизнях мне доводилось заниматься этим полу-профессионально, и потому навык остался. Зарисовал местность вокруг, костёр, змия, которого видел утром. Переключился на спящую Самиру, нарисовал обводы тела под покрывалом из парашюта, но вышло не очень, и в итоге всё равно пришло чувство, что засыпаю.

Я честно продержался до четырёх часов, и у меня уже начали слипаться веки, когда пришли они.

Дюжина пар глаз показалась в темноте у горизонта. Я услышал крик, похожий не то на орлиный клёкот, не то на волчий вой. Они становились всё ближе и ближе. Наконец, я решил разбудить Самиру.

— Что?… Ой, ты меня нарисовал! — почему-то она в первую очередь увидела листок, который лежал у моих ног, но затем всё поняла и быстро поднялась. — Дай пистолет.

Я нашёл и протянул.

— У них, наверное, очень хороший нюх. Сколько бы трупы не закапывали, запах крови долетел.

Вскоре в темноте проступили силуэты. Их действительно можно было бы принять за гиен или крупных шакалов, если не обращать внимания на короткие рудиментарные крылья на спине, скорее похожие на странный капюшон, и морды с клювами, абсолютно птичьи. Ещё я разглядел, что у некоторых была короткая грива, и они были чуть крупнее, а те, что помельче и без гривы держались поодоль. Покрывали их тела не то шерсть, не то перья окраса от бурого от светло-серого, пара щенков-подростков, обходивших нас сбоку, были, как водится у жителей саванны, полосатыми.

— Окружают… Или им нужны именно могилы? — с надеждой посмотрела на них Самира. — Жалко, конечно, покой Янко, но…

— Понятия не имею, что им нужно. Я про их существование узнал, ну, то есть, вспомнил только вчера, когда ты сказала. Я бы просто шмальнул из пистолета по вожаку. Понять бы, кто вожак…

— Только в голову. Они огнестрела не особо боятся. И, бывает, выживали после попадания в грудь или в спину.

Они были уже в метрах тридцати от нас. Недолго думая, я прицелился и выстрелил в самца, который показался наиболее крупным. Матрицированный ствол не подвёл с попаданием, хоть и не прикончил тварь — пуля попала в верхнюю часть задней лапы, зверь взвизгнул, отскочил. Но стая и не думала прекращать движение. Крупные особи переглянулись, посмотрели друг на друга, как будто договариваясь о тактике. Затем пара из них побежала к месту катастрофы, за которым я зарыл трупы. Стая снова завыла-заклекотала, причём с разными обертонами, послезвучиями, и от этого звука мурашки побежали по спине.

Во-первых, включился древний инстинкт страха перед хищниками — «бей и беги». Во-вторых, я не слышал ещё такого звука ранее ни в одних мирах. Это вполне очевидно был какой-то звериный, но весьма сложный язык, вроде того, что есть у дельфинов.

Я не нашёл ничего лучше, кроме как выстрелить ещё пару раз через прутья шалаша. Снял одного крупного, попав ровно в голову и ранил ещё одного. Соседние звери тут же взвизгнули, не то жалобно, не то обиженно, рявкнули — и в три прыжка оказались рядом с нами.

Костёр их совершенно не испугал, они прошли через языки пламени, как ни в чём не бывало. Мы отступили назад, Самира вжалась в моё плечо. Клювы длиной в две ладони щёлкнули по обломкам лопастей, оставив длинные борозды. Когтистая лапа пролезла вниз, зацепив край сиденья. Я чувствовал их пряно-гниловатое дыхание, а главное — чувствовал их силу. Ровно тот же привкус на языке и жжение на коже, которое я испытывал при приближении сенсов, примерно равных мне по могуществу.

— Стреляй! — услышал я голос Самиры.

Но я медлил, как зачарованный, в упор глядел на короткие перья на голове, больше похожие на чешуйки. Они поменяли цвет, и изменились, стали глянцевыми, а затем — переливчатыми, перламутровыми. Наверное, причиной моего транса не было какое-то воздействие, просто я очень хотел спать.

Но наконец наши пистолеты выстрелили — почти синхронно, и не ясно, чей был первый. Один грифон, стоящий на дыбах, упал навзничь в костёр, запахло палёной шерстью. Но второй оставался жив.

— Я попала! — крикнула Самира. — Пуля отскочила! Почему ты не стреляешь ещё?

— Пули берегу! Почему ты не кричишь⁈ — спросил я.

— Думаешь, поможет? Погоди!

Приготовиться мне она не дала. В следующий миг уши заложило от крика, меня снова буквально придавило к земле, я почувствовал тошноту и прошлые побочки от действия навыка Самиры. Когда всё кончилось — встал, огляделся. Стая, похоже, тоже получила некоторый урон от крика. Она тоже поднималась с земли, отступала, медленно, но гордо.

— Они не испугались… — прошептала Самира. — Они просто уходят.

— Да. Как будто им что-то сказал вожак. Может, ты умеешь с ними разговаривать? Не думала об этом?

— Не думаю… Навык звериного языка и укрощения зверей — один из самых редких, он даётся одному из десяти тысяч…

— Может, это как те аборигены? Почуяли нашу кровь?

— Может.

Стая удалялась, подняв хвосты. Я решил выйти из укрытия, но Самира вздрогнула и схватила меня за руку, указала на незаметную фигуру.

— Смотри, а вот этот остался.

Неподалёку от нашего костра остался подросток — совсем маленький зверь, который молча глядел, как пламя обнимает тело его сородича. Тело горело странно, словно оно не состояло из плоти и крови, а было пластиковым — быстро и с неприятным запахом.

— Чёрти что. Хочешь сказать, они оставили этого за нами приглядеть?

— Есть только один способ выяснить.

Я взял в руки нож, которым резал стропы парашютов. Снял лопасти и приоткрыл шалаш, осторожно пошёл в сторону грифона. Тот лежал в характерной позе, которая известна по множеству средневековых статуй, и издал тихий и, судя по всему, недовольный восклик только когда я приблизился на метр. Нападать или выражать агрессию при этом он не пытался.

— Что ж. Теперь у нас есть сторож, — усмехнулся я. — Сиди здесь, я посмотрю, что они сделали с могилами.

Удивительно, но могилу Янко они не тронули. То ли просто не успели, то ли сознательно выбирали кровь тех, кто наименее сенситивен. От могилы пилота же осталось мало чего. Прибираться нормально я не стал, попросту не хватило сил — оттащил трупы грифонов подальше и вернулся в шалаш.

— Спи, — сказала Самира. — Ты совсем не спал уже почти сутки. Я постерегу.