Признаться, я на тот момент не решил, как отнестись к этой информации. С одной стороны, это Общество своими правилами заставило моих родителей пойти на развод. С другой стороны, мои родители были разведены в большинстве реальностей, в которых мне довелось побывать. Слишком разные черты характера и разные интересы у них были, лишь в жёсткости им обоим не было равным. Не произойди этого инцидента с дневником — возможно, другие противоречия всё равно бы разрушили брак. Сейчас куда больше интересовало другое.

— Я всё ещë кандидат? — спросил я.

Князь улыбнулся — на этот раз достаточно неприятно.

— Обычно мы не отвечаем на этот вопрос, но скажем прямо — примерно двухсотый в очереди. И поскольку ваши способности и успехи в учёбе остаются весьма посредственными… при всём уважении. Но по ряду характеристик, а в первую очередь, по проценту сечения, как следует из досье, вы лучше многих.

Я кивнул и поднялся со стула.

— Понимаю. Я на пути исправления. И я не спешу. Так я могу идти? Дневник, как мы выяснили, уничтожен. Вы узнали, что хотели?

Князь подошёл и грубовато положил мне руку на плечо, предлагая сесть обратно. Затем наклонился и проговорил чётко и отрывисто.

— Увы, есть один момент, который нам нужно уточнить. Я увидел, что вы ничего не знаете про дневник. И наш общий знакомый мулат с испанской фамилией выполнил всю неприятную работу, оставив у вас лишь остаточные знания об… Обществе, — кажется, он впервые сказал это слово вслух. — Поэтому информация о дневнике у «Единорогов» могла быть устаревшая. Но если вдруг, молодой человек, вскроется, что вы всё-таки смогли сохранить этот дневник, сохранить эти данные, и если ваш отец каким-то образом нас обманул…

Он сделал многозначительную паузу. Я убрал руку с плеча и кивнул.

— Меня прикончат. Это вы хотели сказать, ваша светлость?

— Ну… Почему сразу прикончат, — князь нахмурился. — Вы нас не знаете, но мы не головорезы с большой дороги. Даже к подобным маргиналам, как этот, — он махнул в сторону решёток, — мы относимся с почтением и чаще всего даруем ему жизнь. Просто дайте знать. Принесите этот дневник. Мы сами решим, что с ним сделать.

Князь умолчал о том, что решение будет касаться, в первую очередь, моего отца, который своим фактом обмана ещё меньше понизит степень доверия к себе.

— Уверяю, этого дневника больше не существует, — твёрдо заявил я.

— Ну, что ж, Эльдар Матвеевич, мне понравилось общение с вами, — Голицын-старший расплылся в улыбке. — Уверен, что вам тоже полученная информация показалась весьма любопытной. И уверен, что вы не будете общаться ни с кем по поводу тайн, которые вам довелось здесь услышать. Прошу прощения за небольшой дискомфорт и неприятное место. Полагаю, наша встреча не последняя. Сынок, проводи нашего гостя. И верни ему кольцо. Я хочу ещё раз пообщаться с нашим пленником, возможно, после этого мы его отпустим…

Он достаточно кровожадно захрустел морщинистыми тонкими пальцами, разминая их.

— Пойдёмте, мой друг… Не сердитесь на папеньку и не бойтесь его, он достаточно последователен и принципиален, но бессмысленной жестокости никогда не проявит, — сказал Леонард, когда провёл нас по лестнице. — Всё забываю спросить, как вам мои саженцы? И какие планы у вас по поводу вашего земельного надела?

Я терпеть не мог такие резкие переходы на менее значительные темы, это всегда казалось мне лицемерием, но тему про садоводство и гражданское строительство поддержал. От стройки до моих ворот меня отвезли уже на машине, хотя идти было меньше половины километра. Заметив моё возвращение на представительной машине, подошёл Степан Савельевич, ветеран папуа-новогвинейского конфликта.

— Ты, получается, с Голицыными вась-вась, да?

— Нет, Степан Савельевич, вам показалось. У нас возникли… некоторые разногласия, но всё решилось мирно.

Ветеран насторожился.

— Ты с ними осторожнее. Мафия — они, самая настоящая. Я к тебе чего пришёл-то… Рассада арбузная нужна? Лишних шесть кустов осталось. Московский сорт, у меня в прошлом году без парника выросла.

— А давайте! — усмехнулся я. — Возможно, вся та ерунда, что творилась со мной в последние дни, потому что у меня не было арбузной рассады.

— Буддист? — хмыкнул сосед. — Веришь в карму?

— Нет. Разве что в жизнь после смерти.

Принесённую рассаду я полил и пока расположил на подоконнике, решив выждать пару дней, когда станет потеплее. Затем приоделся, привёл себя в порядок и вызвал такси до родительского дома.

На «Дворянском пути» я впервые попал в пробку, небольшую, но весьма неприятную, и потерял двадцать минут. Когда она уже почти закончилась, пришёл звонок от маман:

— Ну, где тебя черти носят?! Гости уже прибыли.

— Гости? — усмехнулся я. — Ты мне говорила о каких-то гостях? Я предполагал, что мы пообедаем вместе, без посторонних.

— Предполагай дальше. Мал ещё предполагать. Тебя Сид везёт, что ли, на колымаге своей плетётся?

— Нет, я на такси. Мама, мне неудобно разговаривать. Я буду примерно через полчаса.

Менее всего я бы хотел, чтобы там оказалась чета Гильдебрандт, хотя такая мысль пришла почему-то первой. Но цепочка нелепых совпадений свернула совсем не туда.

Любезно принявший мою куртку в гардероб Фёдор Илларионович проводил меня в гостиную. А в гостиной за обеденным столом сидела незнакомая мне женщина лет пятидесяти, кавказских кровей, в роскошном ожерелье… и моя сокурсница Самира. В лёгком платье без верха, с удивительной причёской и вилкой в руке.

Увидев меня, она закашлялась.

— А вот и наш сынок, зацените, какой классный! — маман, неожиданно ставшая чрезвычайно-дружелюбной, грубовато обняла меня за плечи. — Ну-ка, встаньте рядом? Ну, встань! Всё хотела посмотреть, какой красивый контраст получится. Я же всё-таки специалист по живописи, а тут — такое событие.

Я до сих пор ещё плохо разбирался во всех межрасовых тонкостях этого общества, но предполагал, что ситуация несколько сложнее, чем в других посещённых мной вариантах России. Не всякая альтернативная Россия имела такие обширные африканские колонии. К тому же Самира мне казалась последней в списке представительниц иной расы, над которой хотелось бы шутить на эту тему. Потому реплика матери мне показалась бестактной, и я на всякий случай намекнул:

— Не думаю, что Самире будет приятно обсуждать её цвет кожи, маман.

— Мы… знакомы, — тихо добавила Самира.

Матушка проигнорировала и мою, и её реплику.

— Ладно, не хочешь вставать, садись. Сейчас кормить тебя с дороги будем.

Мама и вторая гостья — очевидно, что они с моей однокурсницей не были кровными родственниками — переглянулись и засмеялись.

— А мы знаем! Как узнала, что дочь Мариам тоже пошла в Курьерскую Службу, решила — как здорово, надо обязательно встретиться!

— Падчерица, — уже чуть громче сказала Самира. — Не дочь. Мариам — моя мачеха. Не стоит стесняться этих слов, Валентина Альбертовна.

Мариам немного погрустнела, когда услышала это.

— Ну, рассказывай, негодник. Как учёба? Опять отчислят тебя? — маман беззастенчиво ущипнула меня за бок.

— Нормально, — ответил я. — Я бы даже сказал — отлично.

У меня создалось впечатление, что ответ был не особо важен — для маман важно было показать, что её сынок, мой реципиент, умеет говорить. Пожалуй, нет ничего более нелепого и стыдного для девятнадцатилетнего парня, чем насильственная попытка сватовства в традиционных семьях. Матери очень плохо чувствуют грань, за которой презентация жениха превращается в задорное обсуждение курьезов из детства.

— …Книжный червь, — сообщила мама. — Сядет и читает, читает, читает… Мультфильмы еще все свои японские. Ну, сейчас их все смотрят. Как там его… про динозавров, напомни, сынок?

— …Очень животных любит. В детстве гуляешь с ним — присядет, букашечку разглядывает. Я думала, биологом станет. А помнишь, первый раз на лошадь посадили, а, Эльдарик? А ты свалился. Ой, и рева было!

— …По дому ничего не делает. Сид, как пчёлка, бывает, за ним прибирается, а он даже готовить не умел. Сейчас, что ли, научился? Где ты там сейчас живёшь? Снимаешь избушку, Сид сказал? Надо бы мне с инспекцией к тебе…