— Бертранд Эрнест Рамосов, рейтинг — 4,1, 62 г., Петриноостровский край, Лузонская обл., Лусенский уезд, г. Лусена, тагал, высшее обр. (пенс.)»

Ниже — «Биржа вашего Дворянского дома (Московский): недоступно. Нет связи. Запросить выписку?»

Нажал на первую ссылку и провалился в досье Сида. Там была куча характеристик — холост, группа крови, заболевания, непонятный, но показавшийся знакомым параметр «сенситивность» — 0,02 %, большая кнопка, а также полученный доход за месяц и за всё время. Стояла и весьма сомнительная графа «Рыночная стоимость — 8056 р.». Ниже был ещё ряд кнопок. «Заполнить табель», «Вознаградить», «Пожаловаться», «Выписать вольную (выкуп)».

— Неимущий, значит, — хмыкнул я. — Звучит не очень.

— Значит, что меньше десяти. Как и у девяти из десяти у твоего сословия. На четыре миллиона дворян — сто двадцать миллионов крепостных, примерно один к тридцати. У кого-то пять, но у кого-то — сотни тысяч.

— Кто они? — спросил я Сида, указав на список в мобильнике.

— Сергеева — учительница по французскому твоего отца, да и тебя в детстве учила. Хорошая женщина, на пенсии, живёт в Бирюлёво. Умная, но слегка… выпивает, прямо скажу. Сына похоронила. Но иногда репетитурствует, в прошлом году какие-то копейки десятины перечисляла. Она на пенсии, так что уже формально вольная, если ты об этом, просто осталась закреплена.

— А эти, из Зеленогорья и Филиппин. Что ж так раскидало?

— Дед твой по отцу Генрих Кристофорович в награду от Императора за военные подвиги получил четыре владения: в Подольске, куда мы и мчим, на Чукотке одну деревню, в Зеленогорском крае, на севере самом, где тундра и на острове Лузон, Петринские острова, они же Филиппины. От чукотского имения он при жизни ещё избавился, чтобы детям на обучение хватило. На Филиппинах ещё твой батюшка хозяйничал, там небольшая рамбутановая плантация была, но потом местный Дворянский Дом всё выкупил. Сейчас в крепостных остались только управляющие — вот тебе одного пенсионера и приписал, бывший бухгалтер, сейчас математику в школе преподаёт.

— То есть работающий? А почему тогда десятины ноль за год?

— Ха, не, барин, ты точно… не с нашей планеты, — Сид достаточно громко поставил стакан из-под фруктового нектара на стол. — Потому что это Петрины. У них после бунтов в девяностые льготы у крепостных, все налоги идут в губернскую казну на эти… инфраструктурные проекты. Иногда только при сверхприбылях Дома перечисляют дивиденты, ну, как с акциями, копейки. К тому же этому мужику уже за шестьдесят, там и в наших губерниях льготы полагаются.

— Хорошо, допустим. А Зеленогорье. Ты сказал — тундра?

— О, да. Эти двое мамонтоводы.

Сид прищурился, словно проверял и собирался насладиться моей реакцией.

— Мамонто… что?! Мамонтоводы? Они же вымерли?

— Ага. В шестнадцатом веке ещё, считалось, что вымерли окончательно в Зеленогорье. Но в 1940-ых нашли на острове Врубеля последнюю популяцию, двадцать штук. Сейчас расплодили, уже около сотни фермерств, в основном инуитам отданных. Одним из них владеет ваш батюшка, всего человек пятнадцать там. Вот, двух, мать и девушку, приписал к тебе на восемнадцатилетие.

— Понял. Круто, конечно. Но почему именно их?

— А ты загляни в профили. У девочки сенситивность выше средней среди наших дворян чуть ли не втрое. У северных народностей очень распространена такая аномалия. Как и у японцев, как и у антарктических. Эту девочку бы по-хорошему вывезти да обучить на сенситива… О, смотри!

Сид понизил голос и указал куда-то в толпу. Там я увидел роскошную женщину лет сорока в коктейльном платье без бретелек, с пышной, буквально готовой выскочить из декольте грудью. Признаться, грудь была первым, что я заметил. но после взгляд упал на небольшое, меньше кошки существо, сидящее на плече. Сперва я принял его за странного попугая, но секунду спустя холодок пробежал у меня по спине.

Я разглядел четыре когтистые лапки и тонкие перистые крылья затейливой расцветки. Морда напоминала одновременно и птичью и звериную. Когда женщина поровнялась с нашим столиком, животное в упор посмотрело на меня, приподняло крылья и выдало громкую, затейливую трель, похожую на голос мармозеток.

— Грифон, — подтвердил мою догадку Сид. — Новозеландский карликовый, если не путаю. Очень редкий, В Австралии, вроде бы, такие не водятся.

Мамонты… Грифоны. Я надеялся, что мир окажется несколько проще и понятней. Но ждать этого, похоже не приходилось.

Остаток времени я провёл, читая переписку бывшего хозяина моего тела. Обнаружилось письмо от управляющего моего деда по матери, Альберта Эльдаровича. Там говорилось о передаче в подарок некоего Ивана Абрамова — молодого сельского фельдшера где-то из-под Казани. Спросил про него у камердинера, тот ответил:

— Вот, его-то ты, барь, своему однокуру и проиграл. Тебе дед его на восемнадцать лет от сердца оторвал, отписал в подарок. А ты его в «Охоту на динозавров» проиграл. Через пару месяцев после получения. Не видел лично, но крепостной дорогой был, стоил шесть шестьсот с копейками. Этот твой приятель его потом работать в какую-то лабораторию секретную пристроил.

— Да уж. Приятель.

Мысленно пожурил своего реципиента за расточительство и продолжил разгребать переписку. Нашёл старые письма и от той старушки-крепостной, Зинаиды Сергеевой. Писала учтиво и на «вы», каясь в маленьких отчислениях, на что Эльдар Циммер отвечал, что ничего страшного, и вообще, мол, потерпите ещё пару лет и отпущу с вольной и дополнительной пенсией от Дворянского Дома. Пришлось мысленно поставить галочку в задании — накопить денег для старушки. Пусть поживёт перед кончиной мира несколько лет как свободный человек.

Переписка с Бертрандом Эрнестом состояла из одного письма, написанным на жутком русском языке. То ли знания имперского наречия у пожилого филиппинца были не очень, то ли письмо прошло через какой-то очень плохой автопереводчик. Про мать и дочь Анаканатун было только несколько скучных писем из Зеленогорского Дворянского Дома — про порядок начислений и про изменения в профиле — измерении сенситивности со сложной медицинской картой и изменении рыночной стоимости. У Ануки оказалось 6,7 процента.

От «рыночной стоимости» и других крепостных пережитков до сих пор меня немного передёргивало. Во всех прожитых жизнях подобные виды государственного устройства я встречал всего пару раз, и то, в каких-то очень отсталых или постапокалиптических обществах.

Но чтобы торговля крепостными велась через мобильное приложение? Чтобы судьбы людей разыгрывались в дуэлях в компьютерные стрелялки? Здесь всё, с одной стороны, напоминало утопию, а с другой, что-то такое жуткое и неестественное для человеческой природы. Если бы я не знал про существование магии, то подумал, что Верховный Секатор призвал меня для уничтожении мира именно по этой причине.

Ничего, придёт ещё мой час. Для начала надо прожить здесь несколько лет или десятилетий и я найду истинную ахиллесову пяту этой реальности.

После я нашёл ещё в переписке парочку интересных цепочек писем: с девушками из женского факультета, который тоже был в Камнерезном Университете, только в другом здании, но решил оставить их на потом, на сладкое.

Время вылета приближалось, и я, перекинувшись ещё парой фраз с Сидом, решил посетить «кабинет задумчивости», как называл его давно мой приятель.

Наверное, можно догадаться, зачем я упомянул этот эпизод. В туалете со мной произошла первая моя встреча с врагом.

Это был Игорь Антуанеску с крепким мужичком-азиатом лет тридцати. Оба в чёрных сюртуках, словно только что вышли из того актового зала, где я реинкарнировался. Я заметил их пару краем глаза, когда заходил в кабинку и было уже поздно пытаться убежать. Собственно, я и не планировал убегать. Но для начала, всё же, воспользовался удобствами.

— Ну что, вот мы и встретились, бамбино, — тихо сказал Игорь, подойдя вплотную к тонкой деревянной дверке. — Цим-циммер, да? Что, снова спрятался, как и в тот раз? Снова бить тебя, да? Думаешь, убежишь в Москву свою?