Впрочем, для целителя названия не так важны, разве что другим попытается объяснить. А так, найдя, например, трещину в кости с помощью этого заклинания, можно на нее и точечно «малое восстановление» наложить. Или хотя бы «стимулирование регенерации». И, кстати, все равно, кого так лечить — человека или обезьяну. Я «своим» хануманам все мелкие царапины и прочие болячки залечил. Тренировался, не привлекая внимания соседей-людей. Обнародовать свои способности мне совершенно не хочется.

Но если всерьез этим заниматься, придется подтянуть знания по медицине, особенно анатомии. Да и названия болезней желательно знать. Только вот не могу сказать, что меня перспектива становиться врачом радует. Хорошая, уважаемая профессия, особенно если ты больного человека действительно вылечить можешь. Но я все-таки не случайно пошел не по стопам отца, а в археологию. Врач не имеет права быть добрым, а хорошие хирурги так и вовсе должны быть немного садистами. Если каждому сопереживать, с ума сойдешь или зачахнешь до срока. Профессиональная улыбка — та же голливудская, к истинным чувствам никакого отношения не имеет. А я как-то привык относиться к людям хорошо. Если они мне, конечно, никаких гадостей не сделали. Впрочем, в Запорталье меня, может быть, от взгляда на людей сквозь розовые очки и вылечат. Самые лучшие люди, с которыми мне тут довелось тесно общаться, это мои соседи по поселку. Но ведь они все психи поголовно! Сдвинутые на религиозной почве.

Из всего поселка мой дом к резиденции отшельника самый ближний. Но когда ко мне явился из ашрама нарочный с приглашением на интервью к Бабе-Сатьи, ко мне его сопровождала чуть ли не половина жителей коммуны. С переживаниями и советами.

— Когда он меня принял, — вспоминала одна из кумушек, — я даже сказать ничего не смогла, только плакала. А он сказал: «Не плачь, вот тебе сари». И подарил мне сари!

Бедная тетка вновь расплакалась, как тогда на интервью.

— А мне он сказал: «Научись любить, и тебе не надо будет учиться чему-либо еще». И дал поцеловать свою руку!

Вот «счастье»! Надеюсь, мне ничего целовать не придется.

— Баба учит: «Тоска по прошлому и страх за будущее — главная причина страдания человека. Не мучай себя, живи настоящим!»

Цитат и воспоминаний было еще много, но высказать мне все соседям не удалось. Как оказалось, отшельник ждать не любит, и пред его светлые очи меня ждут прямо сейчас.

Переодеваться ради приема мне было не во что, парадной одеждой я как-то не обзавелся, а по поселку ходил достаточно прилично одетым. А вот Вождя в качестве силовой поддержки лучше бы с собой взять.

— Вождь! Меня к себе зовет один человек. Пойдешь со мной? — мысленно воззвал я.

Ответа не дождался. Самого обезьяна — тоже. Чем-то своим занят и счел ниже своего достоинства отвечать. Ладно, позову по-другому:

— Вождь! Этот человек считает себя тут самым главным! Он тут всей едой распоряжается!

Хануман появился. Хмурый:

— Бить его пойдем?

— Не бить, на место ставить.

— Надо постараться.

У Вождя даже мысли более понятными стали от осознания серьезности момента. Не любит он, когда кто-то на его главенство покушается.

Посадил его к себе на плечо. Ему это нравится. Смотрит на всех сверху. Чувствует себя уверенней. И вообще приятно, когда тебя на руках носят.

Толпа проводила нас на территорию ашрама, а потом резко и скромно повернула в сторону зала (храма?) для медитаций. Наверняка там не молиться будут, а мои кости перемывать. Или сплетни — тоже разновидность мантр?

Жилище отшельника, по крайней мере в той части, где он проводил «прием населения», роскошью не поражало. Скромностью, впрочем, тоже. Это, несомненно, был дворец, но без излишеств. Просторные, светлые помещения, пол, стены и потолок — из белоснежного известняка. Но ведь не из мрамора или самоцветных камней. Стены гладкие, никакой резьбы или орнаментов. Кое-где стены были украшены ликами святых, героев эпоса и портретами самого хозяина ашрама, но это были не картины, а отпечатанные в типографии плакаты. По-моему, их просто скотчем приклеили. Мебели по дороге тоже почти не попадалось, только редкие каменные скамьи, еще реже — полки и тумбы. С вазами, например. Но для Индии это нормально.

Наконец провожающий ввел меня в очередную комнату (метров на пятьдесят), отделенную от предыдущей занавеской. Сам застыл на пороге, но меня направил идти дальше.

В комнате у одной из стен часть каменного пола полукругом была приподнята сантиметров на тридцать. Именно там прямо на полу (на ковре) сидел в позе лотоса Баба-Сатьи. В комнате он был не один. Перед ним, но вне помоста, стоял, почтительно склонившись, одетый в европейский костюм индус. Лет сорока на вид. Отшельник его чему-то поучал, а тот внимал. К сожалению, на каком-то местном диалекте, так что о чем шла речь, я не уловил. Да и не так это важно. Суть понятна. Передо мной разыгрывалась классическая пантомима, целью которой было показать очередному посетителю, насколько важен и насколько занят большой начальник, к которому он вошел. Чтобы проникся. Стандартный прием, используемый почти всеми начальниками. Вроде уважение проявил, не заставив ждать в приемной, а на самом деле показал посетителю его ничтожество. Да, если в кабинете нет предыдущего посетителя, то начальник с важным видом что-то записывает. В крайнем случае говорит по телефону.

Наконец, хозяин кабинета сделал отпускающий жест рукой, и господин в костюме (сам отшельник был одет в какой-то свободный балахон), сохраняя наклон туловища, попятился задом к дверям с другой от меня стороны. Только теперь Баба-Сатьи повернул ко мне голову. Обезьяну на плече проигнорировал и заговорил.

— Извините, юноша, — на хорошем английском обратился он ко мне тоном, в котором не было и намека на извинения, — дела. Ввожу этого молодого человека (а самому-то сколько лет?) в круг его обязанностей. Это бывший министр финансов нашей страны, который вдруг вздумал меня учить, как добывать деньги на добрые дела. И почему-то решил, что поворот реки — доброе дело. Пришлось забрать его с собой, чтобы он научился приносить людям реальную пользу. В принципе он неглуп, это ему бывший первый министр голову задурил.

Вот тут я действительно проникся. Уточнять, куда делся бывший первый министр, ни он, ни я не стали. Вместо этого я зачем-то спросил:

— Правительство хотело отобрать у вас деньги? Но ведь они собирают налоги, а у вас, как я понимаю, только добровольные пожертвования.

Отшельник улыбнулся:

— Только добровольные. С одобрения богов. И только на добрые дела. Я, пожалуй, расскажу вам притчу.

Это произошло еще до нашего переселения в этот прекрасный мир, дарованный нам богами. Один святой человек, — тут Баба-Сатьи сделал небольшую паузу, давая мне возможность догадаться, кого он имел в виду, — часто приходил в храм и истово молился богам. Но молил он их не о личных благах, а о том, чтобы они просветили его, как ему лучше использовать свои силы и свои деньги на благо людям. И однажды, когда он только что ушел из храма, добрый к людям Ганеша сказал своей матери, прекрасной Парвати, что он хочет помочь этому святому. И, пожалуй, прямо завтра даст ему миллион рупий.

В это время в храме находился один человек, богатый, но жадный, который случайно услыхал слова Ганеши. Он немедленно вышел из храма и пошел следом за святым. Догнав его, он сказал: «Ты каждый день ходишь в храм, но боги ни разу ничем тебя не одарили. Давай поступим так. Я дам тебе тысячу рупий, а завтра, если Ганеша наградит тебя каким-нибудь подарком, ты отдашь его мне».

Святой рассмеялся: «Боги одаривают меня своей поддержкой каждый день, но я не могу тебе ее передать. Ты ее должен получить у них сам». Но богач возразил: «Речь не о благословении. Я прошу отдать мне подарок, если он будет материальным». «Я не отдам тебе подарок Ганеши, если вдруг получу его. Это будет неуважением к богу».

Но богач стал его убеждать и увеличивать сумму, за которую он готов купить подарок. Наконец он дошел до суммы в полмиллиона и убедил отшельника, что потратить такие деньги на благие дела будет угодно богам. К тому же он согласился отдать эти деньги прямо сейчас и не требовать их назад, если подарка завтра не будет. Святой согласился и взял деньги.