— В семидесятом дело было, я тогда только Новозыбковский пединститут закончил. — Сапожников начал рассказ неохотно, но после первой фразы будто погрузился в воспоминания и даже будто немного кайфанул.

Нечасто ему такое приходилось рассказывать, а может, и вовсе никогда. Мне показалось, что даже монстрам требуется иногда излить душу.

— Отработал в школе пару лет, — продолжал он. — А авторитета не снискал. Ни у коллег, ни у подопечных. Телом был неказист, не больше среднего старшеклассника, а душой слишком мягок. В общем, не мужик, а кусок поролона — хоть никто такого прямо не говорил, а понятно. Молодой был, неопытный. Верил в справедливость. Вот и сели мне на голову ученички. Десятый класс — лбы выросли, что некоторые выше меня на целую голову. С дисциплиной на уроках совсем беда стала. Будто учитель математики для них — пустое место. Не смог я себя сразу поставить, а потом поздно уже было что-то менять. И коллеги надо мной посмеивались.

Сапожников вздохнул, переживая былое.

— А с мальцами, наоборот, все как по маслу шло. Любили меня третьеклашки. Я у октябрят шахматный кружок вел. Вот только мой десятый «Б» совсем обнаглел. Стал меня не только на уроках цеплять, но и в коридорах школы подзуживать. Однажды, когда я вел своих мальцов в кабинет, нам навстречу попалась отъявленная троица из злополучного класса. Лидер у них был Лешка Назаров — сынок директора городской овощебазы. Мерзкий мальчик. Он мне подножку и поставил. Конечно, обиду бы я стерпел, но не на глазах своих октябрят, которые души во мне не чаяли. Я встал, отряхнулся. Вытащил из кармана складишок. Подошел к гогочущему Назарову и чиркнул по горлу лезвием. Знаете, иногда на старые фигуры шахматные снизу грязь налипает, когда уже подкладка тряпичная износилась. Вот и приходится их ножичком чистить. Поэтому складишок всегда у меня с собой был.

Мы со Светой раскрыли рты. Повисла пауза. Даже для бывалых ментов слышать такое было дико.

— Запросто так чиркнул по горлу ребенка? — гневно спросила Света.

— Сам не пойму, — без капли сожаления ответил Сапожников. — Как так получилось. Будто щелкнуло внутри что-то. Помню, как кровь вырывалась у него из артерии. Толчками. Алая такая, как знамя. А я стоял и любовался… Все разбежались, кричат. А мне будто все равно. Это как в стае — чтобы занять место вожака, нужно его сначала убить.

— Только вожаком в школе ты не стал, — скривился я. — А загремел за решетку.

— Там тоже стая, — пожал плечами математик. — еще хлеще, конечно. Но вожака я там не достал… Отчего и прожил эти десять лет, как в аду. Чего только не натерпелся. Не в почете на зоне такие как я, которые детишек убивают… Вот и дом мне кто-то сжег. Соседи, наверное, за справедливость постарались.

От такого рассказа Света поежилась, а я сглотнул. Парочка мурашек пробежала по спине. Самое удивительное, что Сапожников говорил об этом так спокойно и умиротворенно, будто рассказывал о случае на рыбалке. Впрочем, для него это, может, и рядовой случай. Хрен знает, что в голове у этого тихони творится. За таким понаблюдать надо будет. Переговорю с его участковым, пусть на коротком поводке его держит.

— А вы по какому вопросу, товарищи, пришли? — спросил неожиданно он. — Не слушать же мои рассказы о былом?

— На соседней улице пару коров украли, — с деловым видом сообщил я. — Не видели в околотке своем их случайно? Рыжая и черная. Ни у кого из соседей скота не прибавилось?

— Не замечал, — пожал плечами шахматист.

— Ясно. Нам нужно осмотреть ваш двор. Сами понимаете, формальность.

— Да, конечно… Ищите ваших коров.

— А где вы работаете? — спросил я напоследок.

— Водителем на мясокомбинате, — ответил Сапожников.

Федя вошел в кабинет. Морда сияет, как церковный купол, движения по-начальственному неспешны и размеренны. Видно, руководить ОБХСС-никами ему очень даже понравилось.

— Вот, — он с гордостью положил на стол Горохова свои писульки. — Нарыл две морозильные установки, которые списали с мясокомбината и продали работникам три года назад. Вот этот — ветеран войны, ему уже за семьдесят, его сразу отметаем. А вот этот интересный тип. Работает водителем. Сапожников Евгений Савельевич.

— Знакомая фамилия, — нахмурился Горохов, прокручивая в мозгу анкетные данные.

— Так это же наш подопечный, — воскликнул я. — Мы только что от него вернулись. Живет в урочище Листвянка, улица Заречная, тринадцать.

— Точно! — шеф хлопнул по столу ладонью. — Это который за убийство судим. Вот так совпадение… Все ниточки к этому гаду ведут.

— Почему гаду? — не понял Федя.

— Он десятку отмотал за то, что школьника прирезал, — ввел я его в курс дела. — Сегодня нам об этом рассказывал в подробностях. История не для слабонервных. Подошел и полоснул ножом по горлу на глазах у всей школы.

— Как это? — опешил Федя. — Прямо среди бела дня?

Его удивление было понятно. Такие преступления — экзотика. Это потом мир сойдет с ума, и начнется череда массовых убийств в школах и университетах по всему миру. А пока в СССР только пара эпизодов, и то в пятидесятых. В первом случае школьный военрук из-за неразделённой любви к учительнице украл тротил из клуба военной подготовки и взорвал себя вместе с возлюбленной в кабинете, где проходил урок. Погибли более двух десятков школьников. Во втором молодой комсорг строительной школы в рабочем поселке открыл огонь из винтовки сначала на улице, а потом в женском общежитии стройшколы. Погибло семь человек. Но пока эти истории засекречены, и Федя вряд ли знал про них.

— Да, — кивнул я. — Прямо на глазах своих учеников. Причем, когда он это все нам рассказывал, сожаления в голосе я не услышал. Наоборот. Такое ощущение, что он с наслаждением окунулся в эту страшную историю вновь.

Погодин аж плечами дернул. Да мне и самому было гадко.

— Брать его надо, — решительно заявил Горохов. — Как же ты, Андрей Григорьевич, морозилку эту у него не разглядел?

— Не было там ее, — замотал я головой, соображая, что, может, что-то упустил.

Подумал, прокрутил в мозгу обстановку на подворье Сапожникова и добавил:

— Негде ее там прятать. Хибара, сарай и огородишко невзрачный. Сарай завален хламом всяким.

— Если там погреб выкопан? — пытливо уставился на меня Горохов.

— Совсем не похоже. Слой пыли такой, что сразу видно — давно там никто не бывал и ничего не трогал. Остается дом. Но там — шаром покати.

Я задумался… Стоп! Небольшой ковер на полу. Он мне сразу показался странным — не вписывался в обстановку. И расстелен не по центру, а в углу почему-то.

— Я знаю, где он прячет морозильную камеру! — хлопнул я себя по лбу. — Собирайся, Федя. Поехали.

— Погодите, сейчас подмогу запрошу, — Горохов схватился за телефон.

— Некогда, Никита Егорович. Если с мясокомбината информация просочится, что мы морозилки проверяли, то Сапожников от нее избавится. Вдвоем поедем.

— Я с вами, — Горохов снял с вешалки серый плащ.

— Лучше останьтесь, — распорядился я, будто был начальником. — У вас пистолета ведь нет?

— Наградной давно в командировки не беру, — кивнул шеф. — Хлопотно с ним на самолете летать.

— Вот и будьте на связи, Никита Егорович, а приданные силы за нами следом отправьте. На всякий случай.

Шеф возражать не стал и засел за телефон, а мы с Федей проверили стволы и поспешили на улицу к машине.

Добрались до нужного места быстро. «Волгу» бросили за три дома, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Я открыл калитку и просочился внутрь. Теплый апрельский вечер уже сменялся холодным закатом. Вокруг тишина, лишь где-то вдалеке заливаются дворовые собаки. Осмотрелся. На двери замка нет — а ведь хозяин без этого ни на шаг не отходит, судя по всему.

— Похоже, он дома, — прошептал я и, обнажив ствол, подошел к двери и резко ее распахнул.

Огляделся. Внутри никого. Лишь тикают настенные часы. Грязной посуды, как это было днем, на столе нет. Я подошел к ковру и приподнял его за угол. Есть! Под ним скрывалась дощатая крышка.