Погодин рухнул на землю, словно подрубленная сосна. Пистолет вылетел из руки и увяз в траве. Федя не отключился. Зашевелился, пытаясь подняться, но сразу осел обратно — ноги его не держали. Поплыл.

Боксер даже не оглянулся. Понёсся дальше, стремительный, как зверь на облаве. Пересёк двор, нырнул в узкий проулок, петляя к задворкам, где в двух кварталах можно было раствориться навсегда.

— Чёрт! — выдохнул я сквозь зубы, всё ещё пытаясь его догнать.

Сердце бухало в ушах, в висках стучало. Асфальт прыгал под подошвами ботинок, отдавая в руки. Впереди мелькал силуэт — Игорь летел, как заведённый, будто вместо сердца у него стоял мотор.

Всё сузилось до одного — догнать. Свалить. Надеть наручники. Плевать на то, что кололо в боку. Плевать на то, что воздух рвал горло. Вот бы выйти на дистанцию выстрела и пальнуть…

Лазовский мчался вдоль пятиэтажки, пересекал пустырь. Я видел, если дёрнет в переулки, в подворотни — ищи-свищи потом. Но отрыв никак не мог сократить, брюки, туфли и пиджак — не для бега форма.

И тут — навстречу вырулил мотоциклист на «Яве». Он просто катился по дороге, а я преградил ему путь. Бурый пыльный шлем, чёрная куртка. Я выскочил прямо ему под колёса.

Мотоциклист еле затормозил, «Яву» немного занесло, он успел выставить ногу и не завалиться набок. Еле устоял на ногах. Я думал, что упадет, так проще забрать мотоцикл.

— Жить надоело⁈ — заорал он, срывая шлем.

Передо мной оказался тот самый, которого я видел тогда в лесу среди рокеров — высокий, плечистый, патлатый. Клык.

— Милиция! — крикнул я и сунул ему ксиву в ошалелую морду. — Срочно нужен твой мотоцикл!

— Это ты?.. — рокер узнал меня.

— Я! Слезай! Быром!

— Зачем⁈ — заморгал Клык.

— Догнать того гада! Живо!

Клык вскинул подбородок.

— Давай! Садись! Догоним мигом!

Я вскочил на заднее сиденье, вцепился в куртку.

«Ява» взревела и понеслась вперёд. Пыль, гравий из-под колёс, ветер в ушах. Мы мчали вперед по кровавым следам.

Игорь заметил нас, только когда уже было поздно. Мы его почти догнали. Он свернул в проулок — дальше шли ступеньки, и мотоцикл туда не пролез бы.

— Спасибо! — крикнул я, соскакивая на ходу, когда Клык притормозил.

Он что-то буркнул вдогонку, но я уже не слышал.

Я помчался по ступенькам, перескочил через железную калитку, ведущую во двор городской библиотеки.

И там — прямо из-за угла — на меня налетел Лазовский. Он шёл напролом. Пытался снести меня ударом кулака сходу.

Я успел увернуться, но Игорь, как заправский боксёр, сразу развернулся на втором шаге и пошёл в атаку.

Времени доставать пистолет просто не было. Есть прием против боксера — и я всадил ему резкий, короткий удар стопой — прямо в пах.

Игорь захрипел, сложился пополам, как ножик, и рухнул на бетонную дорожку. Сжался в дугу. Я не дал ему оправиться от удара. Схватил за руку, заломил ее рычагом и перевернул его спиной вверх. Придавил всем весом и надел наручники.

Щелк! Щелк! — клацнул метал браслетов.

Нет звука милее для меня на свете. Приятное чувство охотника, сразившего хищника, разлилось по жилам теплом. Не вырвется! Фух… Теперь можно выдохнуть.

— Попался, гад! — я двинул его ногу ботинком. — Подъем, бегунок! Харэ загорать…. Быстро же ты лётаешь, спортсменчик.

Игорь сидел на стуле посреди кабинета, с наручниками на запястьях. Спина прямая, подбородок чуть поднят. Взгляд наглый, тяжёлый, будто хотел показать, что он не сломлен и совсем не боится нас.

Горохов стоял у окна, сложив руки на груди. Светлана была тут же — сидела за соседним столом, с блокнотом, готовая фиксировать каждое слово.

Я сел напротив Игоря, положил ладони на стол — открыто, располагая к диалогу, но уже сейчас видел, что такого нахрапом не возьмешь.

— Ну что, Игорь Леонтьевич, — сказал я спокойно. — Начнём?

Он усмехнулся. Медленно, даже немного едко.

— Начинайте, — бросил. — Ваш цирк, ваши клоуны.

Горохов чуть прищурился. Света не отреагировала, только чиркнула ручкой в блокноте.

— Кто помогал тебе? — спросил я прямо.

Игорь молчал. Только пальцы сжались в замок, звякнули наручники.

— Один ты не мог такое провернуть, — продолжал я, не спрашивая он ли убивал. Пусть видит, я вынес вердикт, что он. — Тебе было лет двадцать примерно, когда пропал первый человек. Так что?.. Сам справился?

Игорь наклонился вперёд, улыбнулся.

— Может, и сам, а может, и нет? — сказал он тихо. — А может, и вообще не убивал….

На мгновение в кабинете повисла тишина.

Света подняла голову от блокнота. Горохов переступил с ноги на ногу.

— Вот, — я швырнул перед ним тетрадь, которую выдал его отец. — Узнаешь? Здесь список тех, кто пропал. Сведения о них интересные даже зафиксированы. Адреса, места работы. И почерк, я уверен, твой. Экспертиза покажет.

— Ну и что? — хмыкнул Игорь. — Может, я дневник вёл… Про тех, кто пропадал.

— Хм… Прямо-таки натуралист, значит. Наблюдатель… — я кивнул, будто соглашаясь. — Слушай сюда, Игорь Леонтьевич Лазовский, из Москвы уже на подходе бригада судмедэкспертов. Как только личности тех, кого мы со дна озера подняли, установят — твои рассказы нам и даром не нужны будут. Понимаешь? Пока что у тебя есть шанс всё рассказать, показать и хоть что-то исправить. А потом… — я поднял тетрадь и помахал ею в воздухе, как веером. — Потом эти твои дневнички лягут в основу обвинения железной доказухой. И тебе кранты, братец.

— Мне и так кранты, — буркнул Игорь. — Чего заливать-то?

— Не скажи… — Я усмехнулся. — С теми, кто идёт навстречу, мы аккуратней. В СИЗО тебе камеру отдельную можем выбить. А если упрёшься — в общую каталажку пойдёшь. Там такие, как ты, долго не живут. Урки душегубов за людей не считают. Синие под себя прогнут, мигом объяснят тебе, кто ты такой на самом деле… Бокс твой там не поможет, как не помог сегодня. Там другие порядки. Хочешь по-плохому — получишь.

— Да пошли вы… — зло процедил задержанный, и подбородок его напрягся. — Ничего я вам не скажу. Веди в камеру.

Я медленно наклонился к нему, почти уткнувшись лбом в лоб. Воздух между нами натянулся, как струна.

— Слушай внимательно, Лазовский, — сказал я негромко, но так, чтобы в каждом звуке сквозил холод. — У тебя ночь. До утра. Потом пойдёшь в СИЗО. И там тебя быстро научат петь, если будешь и дальше дурковать.

Игорь замер. Усмешка медленно сошла с лица.

Я смотрел на него почти в упор. Потом выпрямился, медленно откинулся на спинку стула, давая ему время всё осознать.

— Сейчас у тебя один шанс, — сказал я спокойно. — Говори. Сам. По-хорошему.

Горохов подошёл ближе, глядя на Игоря тяжёлым взглядом человека, который видел, как ломаются и покруче ребята.

Игорь ещё секунду держал паузу. Потом, чуть прищурившись, сказал:

— Ни хрена я вам не скажу….

Я усмехнулся и распорядился:

— Всё. Ведите его в КПЗ. Пока в отдельную камеру. Без соседей. Пусть привыкнет к хорошему, а завтра… Завтра будет по-другому.

Федя кивнул, подошёл к задержанному, поднял его с места, грубо взяв под локоть. Игорь поднялся. Спина до сих пор прямая, вид надменный и гордый, как будто не его сейчас в КПЗ ведут, а он сам раскрыл какой-то заговор.

Я не спеша вышел следом. Шёл на расстоянии, молча, как тень, наблюдая, как дежурный и Федя вели Лазовского по коридору, потом свернули — вниз по лестнице в подвал.

Помещения КПЗ встретили нас тусклым, мутным светом грязных плафонов под потолком и тяжёлым запахом сырости, старой штукатурки и чего-то тухлого, въевшегося в бетонные стены. Окон здесь не было, а глухие, низкие потолки давили. Металлические двери камер с глазками-кормушками облуплены, местами до ржавчины. Пол покрывала затертая плитка, кое-где сбитая до пыльной цементной основы. Шаги отдавались таким гулом, будто весь этот коридор был выдолблен где-то в толще земли, откуда выбраться не получится, даже если сильно захотеть.