— Добрый вечер, Андрей Григорьевич. Какими судьбами?

— Откуда у честного начальника милиции такие хоромы, Виктор Игнатьевич? — вместо приветствия сказал я, проходя внутрь и осматриваясь с деланым удивлением. — Дорогая у вас обстановочка.

Он усмехнулся.

— Да скажете тоже, Андрей Григорьевич…. Дом от родителей. Тем — от своих родителей достался. Ничего особенного. Старая постройка, а внутри коврами завешали.

Я провёл ладонью по полированной колонне в холле. Мрамор — качественный, тонкой резки.

— А мебеля вот эти — тоже по наследству? — усмехнулся я.

— Ну, знаете ли… — он поднял руки. — Отец оставил накопления… Много чего добился, в своё время, по партийной линии. Так что… Чай будете? Или сразу к делу?

— Коньяк есть?

— Конечно.

Он провёл меня в гостиную: охотничьи ружья на стенах, полки с книгами в позолеченнных переплетах — явно не для чтения стоят, а для красоты.

Я уселся в кожаное кресло рядом со столиком на бронзовых ножках, сложил на мягкие подлокотники руки. Удобно.

Подполковник налил нам коньячку из хрустального графина.

— Дело у нас непростое, — начал я. — В городе творятся странные вещи. Исчезновения людей… но тела мы нашли, теперь вот — пожар в доме Лазовских. Думаю, ты это всё и так знаешь. Но есть еще один интересный моментик.

Я подождал реакции, но Бобырёв не поддавался.

— Товарищ Шамба… Он замечен в махинациях на фабрике. Ты, как начальник милиции, скажи мне, чем он занимался раньше в должности директора? Рыльце в пушок макал?

— Я же за штатом, — нахмурился Бобырев.

— Всего пару недель не в должности, Виктор Игнатьевич, ну что за ремарки, — хмыкнул я. — А до этого столько лет у руля. Кстати, а до милиции-то ты кем работал?

— Слесарем, — отмахнулся тот.

А я мысленно скривился: брешет ведь пес.

— Так вот… Вернёмся к Дауру Вахтанговичу, — я посмотрел в упор на собеседника, будто хотел поделиться сокровенным. — Есть данные, что он в связке с людьми, играющими против государства. Тут тебе не хищения, а что-то покруче.

— Что? — рука подполковника так и застыла в воздухе с бокалом в воздухе.

Он сделал вид, что задумался.

— А вот это я бы хотел у тебя узнать…

Бобырёв откинулся на спинку кресла и опустил бокал.

— Андрей Григорьевич… Шамба — производственник. Орденоносец. Почётный текстильщик СССР. У него и грамоты, и медали. Он людей на работу принимал, воспитывал, швейный комбинат делал. А вы… с какими-то непонятными обвинениями. Ну списал лишку, я допускаю — с кем не бывает, когда с такими объемами продукции работаешь.

— Всё может быть, — кивнул я. — Я ведь не утверждаю. Проверяю. Если ты что знаешь — говори. С кем он общался, кто к нему захаживал. Может, что в поведении замечал?

— Ничего не знаю, — отрезал он. — Ни о чём таком слышать не доводилось. И вообще… Даур Вахтангович честнейший человек.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Но раз так, давай вот что — этот разговор между нами. Чтобы Шамба не знал. А то обидим человека зря, нехорошо, да? Я перепроверю. А если вдруг что всплывёт — не как коллега, а как товарищ, сообщи. Тихо. Без рапортов. Лады?

— Ладно, — проговорил он, глядя куда-то мимо. — Если будет что — дам знать.

Я встал. Пожал руку и пошёл к выходу.

Уже на крыльце, подумал: «Тертый калач этот Бобырев, а в отделе при москвичах, то есть при нас, играл роль недалекого начальничка. Интересно, заглотил он наживку с Шамбой? Или играет в свою игру?»

Пока не знаю. Но что-то в его глазах уже не совпадало с тоном речи. И это — первый звоночек.

Я привычно вгляделся в темноту. Теперь мой следующий ход…

Я знал: за порогом кончается разговор — начинается охота. Этот человек непрост. И один он давно не работает. Бдительности терять сейчас никак нельзя.

Подойдя к «Волге», я завёл двигатель, неторопливо проехал до конца улицы, свернул за угол, сделал круг. Встал в тени — в проулке, под старой елью.

Вернулся пешком к дому начальника милиции, встал за соседским деревом и принялся ждать. Через час ворота распахнулись. Чёрная «Волга» мягко выехала со двора. За рулём — подполковник Бобырев. Клюнул, гад.

Я подождал, когда он отъедет подальше. И сам побежал к проулку, там, где заранее был припаркован «Москвич» — 412-й, серый, с облезлой краской, самый обыкновенный, чтобы не бросался в глаза. Сел в приготовленный автомобиль и тронулся следом. Держал дистанцию, плотно не прижимался. На улицах было пусто — дело к вечеру.

Чем дальше ехали, тем темнее становилось. На шоссе, ведущем к Чёрному озеру, я выключил фары, двигался в полутьме, следя за огоньками «Волги». Машина Бобырева тем временем шла уверенно, без остановок. Город кончился, пошло редколесье.

Когда уже видна была развилка — та самая, которая вела к турбазе, где я побывал в свой первый день, — я свернул в лес, бросил машину в кустах, даже специально загнал в чащу, почти посадил на брюхо. Заглушил, вылез. Остальное — пешком.

Лес тёмный, глухой. Туман стелется между стволами. С озера тянет сыростью. Дуновение ветра донесло звук — как будто кто-то тяжело вздохнул среди деревьев. Показалось, наверное.

Я крался к турбазе. Вот и знакомая поляна. Слева топилась баня — из трубы шёл дым. В беседке — тусклый свет, на проводе свисала одинокая лампа. Другое освещение на турбазе сегодня не включали, будто маскировались.

За столом трое: Шамба, Мещерский, Бобырёв. На столе бутылки, закуска. Три «Волги» припаркованы рядом, на территории.

Я подобрался ближе, затаился за кустами, напротив беседки. Слышимость этим влажным вечером была хорошая. Да и мужики разговаривали, не особо понижая голос.

— Москвич-то оказался не промах, — сказал Бобырёв, наливая в рюмки. — Раскопал Грунскую, сучонок.

— Да похрен, — отмахнулся Мещерский. — Что девка? Она ничего не видела. Твои родичи должны были её давно прибрать. А вместо этого — в подвал её сунули, держали. Зачем так рисковать? В озеро ее надо было, и дело с концом. Оплошали, конечно…

— Меня это тоже давно бесит, — буркнул Шамба. — Мы деньги зарабатываем, не маленькие, а они в жертвы играют. Из-за них вся схема под угрозой. Ты бы разобрался с ними, Хозяин.

Бобырёв резко хлопнул ладонью по столу. Бутылка дрогнула.

— Помалкивай, пока цел. Забыли, кто вас из задницы вытащил? Кто заработок дал? ПС-63 — это мои каналы и моя заслуга. Без меня вы бы всё слили в сортир, даже не поняв, на чём сидите.

Повисла тишина, но ненадолго.

— Может быть, — даже слышно было, как Шамба скривился. — Но я так-то тоже рисковал. Ткань гнал за границу, а как бы ты вещество отправил? С каждым рейсом — риск. А ну как примут груз?

— Ну не приняли же? — зло хмыкнул Хозяин.

— А Лазовские? — вступил Мещерский. — Они же всех валят. Не, ну я понимаю, ревизора того, и инспектора, и бухгалтера нашего — Кулагина. Но остальных зачем? Ну к чему нам тут столько трупов?

— Потому что иначе нельзя, — сказал Бобырёв. — В общей свалке никто не поймёт, что их что-то связывало. Что они нам мешали. А если бы убрали только Кулагина и ревизора — сразу подумали бы, что да почему, на след бы вышли. А так — эти растворились среди без вести пропавших.

— Лазовские сами-то сейчас где? — спросил Шамба.

— Там, где и должны быть. Не суйся. Да, они не в себе. Но верные. Отец сына сдал, потому что так надо было, чтоб тот в КПЗ очутился и брата вытащил. Вот это — кровь. Вот это — семья. Не то что вы, убогие.

— Полегче, Игнатич, — защищался Шамба. — Мы делали всё, как ты сказал. Без проколов, пока этот москвич не приехал. Будь он неладен. Убирать его надо, Бес не справился. Окочурился Беспалый.

— Это и хорошо, что окочурился, — медленно кивнул Хозяин. — Сдать нас не успел.

— А вот родственнички твои могут сдать… может, избавиться от них? — Мещерский заёрзал. — Таких родичей и врагу не пожелаешь.

Я вспомнил, как он всё размахивал руками и шумел, когда встречал меня и вёз сюда, на их «поляну». Вот и теперь Мещерский не утерпел, сказал, чего не стоило говорить вслух.