Бах!

Попал.

Он вскрикнул хрипло, по-звериному, потерял равновесие и осел рядом с крыльцом. Тело дёрнулось и вывалилось из-за укрытия. Я видел, как он пытался подняться — держался за раненое плечо, другой рукой шарил по земле. Не сдавался.

Пора.

Я сорвался с места, выскочил из укрытия, напролом, не давая времени противнику прийти в себя. Бежал прямо, держа оружие перед собой.

Он поднимался. Вот уже встал на одно колено. В здоровой руке обрез. И, черт возьми, я разглядел — у него два ствола, а значит, он готов стрелять.

— Волыну на землю! — рявкнул я, бегом сокращая расстояние. — Быстро!

Он вскинул оружие. Пытался целиться одной рукой, но обрез дрожал.

Я выстрелил на бегу. Уже с близкого расстояния.

Бах!

Пуля пробила запястье и застряла в деревянном ложе обреза. Оружие выпало. Он рухнул на спину, завыл, зажимая обе руки.

Я прыгнул к нему, ударом ботинка откинул обрез в сторону. Навёл пистолет прямо в лицо. Пусть смотрит прямо в черноту дула и соображает.

— Говори, сука. Где она? Где Груня?

Он стонал, плевался кровью. Жив, тварь. Значит, всё мне скажет.

Я прижал ствол пистолета к его лбу. Вдавил так, что он явно прочувствовал — не просто так скрипел зубами.

— Если не скажешь — не доживёшь до утра.

Он понял. И, судя по выражению глаз — поверил. Поверил, потому что я не блефовал. Потому что…

И тут я рассмотрел его лицо. И узнал его. Твою мать, ну кто бы сомневался!

Это был он. Беспалый. Тот самый урка, которого я видел возле горящего дома Марфы Петровны.

Память выдала мгновенно: тогда он стоял в толпе, делая вид, что просто пришёл поглазеть, да и пришёл-то, мол, поздно, уже всё было в дыму и ничего не видно. И смотрел… глаза у таких не меняются — ни на воле, ни на пожарище. Да он и не помогал тушить.

Я сильнее вдавил ствол в его лоб. Чувствовал под кожей твердь кости.

— Говори, сука! — рявкнул я.

Иван Беспалый скривился, стиснул зубы. Даже в тусклом ночном свете было видно, как на его скулах играют желваки.

— Ты её не найдёшь, мент, — хрипло выдохнул он.

— Ну всё, — сказал я. — Хана тебе. Пристрелю, как бешеного пса.

Я не играл в тонкие допросы. Времени на это не было. Либо он скажет сейчас — либо останется тут навсегда. Я оторвал макарова от лба и направил ему в живот, пускай не надеется на скорую смерть. Но страха в его глазах и не было. Лишь глухая, чёрная ярость.

— Я и так не жилец, — прохрипел он, слабеющим голосом, но с ноткой торжества, будто переиграл меня.

Я на секунду замер, потом склонился ближе:

— Скажешь всё — вызову скорую. Попробуют спасти. Жить будешь, хоть и не на воле. Выбирай.

Он коротко усмехнулся, без радости.

— Ты не понимаешь, мент, — сипло проговорил урка. — Они меня везде достанут. Лучше сразу убей.

— Ничего у тебя не выйдет, думаешь так просто от меня отделаться? Хрен тебе, — процедил я. — Подлатают, очнёшься — и я тебя каждый день допрашивать буду, с пристрастием. Пока не расскажешь все.

В глубине души я уже понимал: выбить что-то из него будет тяжело, он готов умереть, это видно по взгляду, по голосу. А ведь у меня есть только сейчас, никакого потом — времени почти не оставалось, ведь Беспалый истекал кровью. Даже в темноте было видно, как по простреленным рукам тонкими струйками, будто ручьями, сочится кровь. Не останавливается, а будто бы наоборот — течёт все сильнее и сильнее.

Почему?

— Не выйдет, мент…. Я почти труп… — усмехнулся он, задыхаясь — будто уловил мой немой вопрос. — Кровь у меня не сворачивается…

Гемофилия.

Мелькнуло, будто ток ударил. Редкая штука. И смертельная при таких ранениях. Я сделал шаг было к калитке — рвануть к соседям, вызывать «скорую», но тут же остановился. Пока найду телефон, пока кто-то дозвонится, пока врачи приедут — будет поздно. Он умрёт раньше. Перевязать его подручными материалами? Можно попробовать, но… Но нет. Это просто не поможет. Оставалась одна возможность — дожать его здесь и сейчас.

Я наклонился, схватил его за руку и вдавил палец в перебитую кисть. Он вздрогнул всем телом, хрипло застонал.

— Лиза! Жива⁈ — закричал я ему прямо в ухо. — Говори, тварь! Будет еще больнее…

Он содрогнулся, напрягся. Из его пересохших губ вырвалось:

— Да… жива…

Слова были едва слышными. Больше похожими на стон или выдох, чем на ответ.

Я уже открыл рот, чтобы задать следующий вопрос — где она? — но Беспалый вдруг размяк, всё напряжение в его теле ушло, глаза закатились.

Я схватил его за грудки и тряхнул, пару раз ударил по щекам.

— Очнись! Не вздумай сдохнуть, гад!

Но всё было бесполезно. Приложил руку к шее. Пульс под пальцами на артерии еле угадывался. Слабый, рваный.

Через минуту Беспалый был мёртв. Отправился в ад. А вместе с ним уходил последний шанс быстро найти Лизу. Но главное, теперь я знаю, что она жива… Жива!

Я выпрямился, медленно вытер ладони носовым платком, тот вмиг пропитался насквозь чужой кровью. Платок я скрутил в комок и швырнул в пыль под крыльцом. Сомнений не оставалось: Ивана Беспалого послали за мной. Груня была лишь приманкой, наживкой для тех, кто хотел меня убрать. И хоть ублюдку не удалось исполнить приказ до конца, он всё же успел сыграть свою грязную роль — он сдох, и теперь следы вели в тупик.

Следы. Почти все следы.

Я опустил взгляд. Его ноги. Ботинки — грязные, истоптанные, с треснувшими подошвами. Но что-то в них насторожило, чуйка кричала, что нужно осмотреть обувь. Я наклонился, сдёрнул один ботинок и, рассмотрел подошву на отсвет луны, сразу узнал характерный рисунок. Грубые многоугольники, глубокие протекторы. Я сразу узнал подошву — точно такой отпечаток я видел на крыльце горящего дома Марфы Петровны. Тот едва заметный след, оставленный на закопчёных досках — и в одно мгновение смытый пожарными. Я видел его и запомнил, но показать не мог никому. Так вот кто шастал там той ночью! Не случайный зевака из толпы, пришедший поглазеть на чужое горе. Убийца.

Я снова выпрямился, сжал челюсти. Беспалый был лишь пешкой. Он убивал — но его кто-то направлял, вёл за руку, толкал на убийство. И этот кто-то сильно не хотел, чтобы правда о Чёрном озере выбралась наружу. Сегодня они попытались меня убрать, устранить, а это значит, что я подобрался слишком близко к разгадке.

Не теряя времени, мы с Гороховым, Федей и Катковым организовали осмотр жилья Ивана Беспалого. Улица Тракторная, 6. Понятые, протокол, опись — всё, как положено. Перерыли весь дом. Он представлял собой типичную халупу: грязные, давно не беленые стены, старая железная кровать, покрытая замызганным ватным одеялом, на столе — щербатая посуда, в углу — ворох тряпья и пустые бутылки.

Но среди этого хлама нашлось кое-что куда более интересное.

В дальнем углу, за старым комодом, стояла железная канистра с вмятым боком. Когда я поднял её и открыл, по комнате пополз характерный запах бензина. А в самом комоде мы нашли резную деревянную шкатулку с удивительно утонченным и старым для урки орнаментом на крышке. Она никак не вписывалась в обстановку и была явно чужой. Так оно и оказалось. Это стало окончательно понятно, когда мы открыли её — и обнаружили женские украшения: кольца с камушками, серёжки, тонкие золотые цепочки. Там же лежала пачка советских денег, аккуратно перевязанная черной тугой резинкой для бигудей, и, самое главное, — сберегательная книжка.

Я взял её. Имя внутри, на развороте, было выведено аккуратным почерком: Гречихина Марфа Петровна. Вот так находочка!

Пазл сложился окончательно. Беспалому было поручено убить старуху, инсценировать пожар, но, как водится, криминальный элемент не удержался — прихватил то, что плохо лежало. Деньги, золото, сберкнижка. Жадность дворняги. Даже не подумал, что без живого владельца книжка — просто кусок бумаги. Или подумал, да плевать хотел.

Убийство Марфы Петровны было раскрыто. Но легче от этого не становилось. Вопросов стало вдвое больше. Кто руководил Беспалым? Кто дал ему наводку, кто прикрывал? Сколько ещё таких пешек шастает по улицам Нижнего Лесовска?