— Что там? Андрюх? — с тревогой спросил Федя.

Я наклонился ближе.

— Твою ж! Тебе это лучше не видеть… Полезай наверх.

— Ха! Думаешь, я испугаюсь помидоров? — хорохорился Погодин. — Дай-ка глянуть.

— Там, Федь, сердца… Человеческие. В чем-то законсервированы.

Федя застыл позади — и побледнел, наверное, в темноте не видно.

— Это… сердца? — пробормотал опер. — Тех, что пропали? Мама дорогая… Но… а зачем они их хранили?

Я пожал плечами. Хрен знает… Осмотрим все, найдем разгадку.

А про себя подумал, что не зря я стал копать пепелище, не подвела чуйка… вот только не сердца я почуял, а нечто большее. Но не мог понять — что….

— Мда-а, — проговорил напарник. — Получается, что убийства — это было полбеды. Андрюха! А что если это культ? Психоз. Одержимость. Вот Света точно разберется. Смотри! Вон, глянь!

Федя показал в сторону. Там, на стенах были нацарапаны символы, латинские фразы. «Sanguis est vita». Надо записать, может, Катков переведёт. В дальнем углу — стопка старых бумаг. Я порылся — какие-то записи, родословное древо. «Лазовские». Ветви, даты, имена. Всё тянулось к одному центру. К какому-то символу, непонятному знаку, написанному уже будто не рукой, а лапой.

Я медленно поднял голову и снова посмотрел на железные стеллажи с банками. И понял — здесь хранили не просто сердца. Здесь хранили веру. В то, что род можно возродить. Через кровь. Через жертву. Вот ведь конченные… Я сжал свободную руку в кулак. Нужно срочно найти эту семейку, пока они кого-нибудь ещё не отправили на тот свет.

— Андрей! — Погодин, кажется, слегка отдышался и осмелел, даже голос его почти не дрожал. — Там… кто-то есть…

Но вот на последнем слове его голос-таки дрогнул. Он показывал в узкий проход, который уходил в черноту из подвального помещения. Что там, дальше, мы ещё не знали.

И вдруг — позади зашуршало. Я обернулся — и замер.

В проходе, дрожа, стояла женщина. Мой луч скользнул по силуэту, вычерчивая ее стан, рваную одежду, чумазое лицо. Живая, но испуганная до смерти.

— Лиза… — выдохнул я, и в горле что-то перекатилось.

Грязная, растрёпанная, с кровоточащей ссадиной на лице, в копоти и пепле. Но живая. И глаза — ясные. Смотрела прямо на меня огромными глазами, будто боялась, что я исчезну.

Я подскочил к ней, обнял аккуратно, чтобы не испугать, не растрясти. А она разрыдалась — не истерично, не криком, а тяжело, горько, как плачут те, кто уже и не верил, что выберется.

Я держал её, гладил по спутанным волосам.

— Всё, всё… Тихо, Груня… Ты жива. Жива. Всё будет хорошо. Я нашел тебя…

— Я… я думала, ты не придёшь… — всхлипывая, пробормотала она. — Они меня держали… В темноте… Я слышала, как смеялись… как читали какие-то свои молитвы… Жу-у-уткие. Ждали чего-то. Ждали, когда озеро почернеет… Они хотели… хотели меня… — она всхлипнула и уткнулась мне в грудь. — В жертву… Какую-то жертву… Я… всё слышала… Это не люди, Андрей. Это уроды. Больные. Ненормальные твари.

Я крепче сжал её, глядя через плечо — туда, где стояли банки с сердцами.

— Я знаю. Я уже понял.

Она вскинула голову, вытерла глаза рукой. Настрадавшаяся пленница всё ещё дрожала.

— Я вспомнила. Андрей… Помнишь, я рассказывала про Хозяина? Это Шамба и Мещерский говорили, а я подслушала тогда, — слова давались ей с трудом, но она спешила высказать всё.

Будто после этой секунды больше ничего не будет.

— Да. конечно, помню. Что еще? — с надеждой уставился я на девушку.

— Я вспомнила, что они сказали… Андрей, они говорили, что людей убивают «чёртовы родственнички Хозяина». И… Понимаешь, что это значит?

— Да, — я прижал Груню, пытаясь согреть теплом своего тела. — То, что Лазовские и хозяин — в родстве. Но я найду их. Найду всех…

Груня прижалась к моей груди, как будто слова мои были последней защитой от той тьмы, из которой она только что выбралась.

Вечерело. Мы с женой вышли из машины у гостиницы, я проводил Свету до крыльца, а сам задержался, почуял спиной взгляд. За мной кто-то следил. Я уже знал, кто…

— Иди, дорогая, я догоню, у меня гость, — улыбнулся я жене.

По моему тону она поняла, что опасности нет, но дело важное. Кивнула и потянула массивную дверь. Когда дело не касалось женщин, Света не задавала лишних вопросов.

— Жду тебя через двадцать минут внизу, в ресторане. Я такая голодная — не опаздывай, ладно?

— Договорились…

Я вернулся на площадку перед гостиницей. Прошел за угол, туда, где кончался газон.

— Ждёшь?

— Жду, — коротко кивнул Орлов.

Мы отошли ближе к торцевой стене, чтобы не маячить под окнами.

— Грунскую нашел-таки… Как?

— Повезло, — хмыкнул я.

А про себя подумал, что девушку из той моей жизни я слишком хорошо чувствовал, будто знал, где ее искать… словно ответственность за нее на мне лежала железной печатью.

Она — мой информатор, и я должен был приглядеть за ней. Любую задачу нужно выполнять до конца, чтобы после спать спокойно.

— Спрятал?

— Конечно… Сам черт теперь не найдет, — твёрдо произнёс я.

— Красиво сработал, — кивнул майор.

— Слушай, Гордеич, — улыбнулся я. — Ты же не хвалить меня пришел. Рассказывай давай.

— Короче, Андрей Григорьевич… я тут пошукал за нашего начальника милиции. Бобырева Виктора Игнатьевича, — Орлов выкинул сигарету, раздавил каблуком.

— Ну? — поторопил я его.

— В официальной картотеке — образцовый такой служака. Награды, грамоты, орден Красной Звезды даже имеется. Характеристика из горкома — как по шаблону, естественно.

Я только хмыкнул.

— Но ты копнул глубже, и…?

Орлов усмехнулся, глаза довольные, видимо, нарыл что-то важное:

— Копнул. И нашёл любопытное… Шестидесятые годы. Виктор Игнатьевич тогда служил на секретном объекте. И угадай где? Здесь, в Нижнем Лесовске. Формально — числился в охранно-караульной службе. По должности — начальник отделения внутреннего режима. Звание — старший лейтенант, потом капитан. Охраняли склад неких химпрепаратов для нужд оборонной промышленности. А на деле — работали с веществом ПС-63. Тебе оно знакомо.

— О-па… А Бобырев не так прост… Он, значит, знал про препарат?

— Получается, что да… Сам он, по документам, к разработке не имел отношения. Но доступ был. Все проходили спецотбор. Объект закрыли — а через пару месяцев он уже в милиции работает, здесь, в городе. А теперь «Красная Нить» нам глаза мозолит, а ее директор — Шамба, друган Бобырева.

— Всё сходится, — я решительно потёр подбородок.

— По нашим соображениям — да. Но на бумаге — ничего. Шамбу можем брать, на остальных — улик ноль. Но ты и сам понимаешь, дело это с гнильцой, воняет крепко.

Я кивнул и задумался.

— Есть у меня мыслишка… Но нужна будет твоя помощь, Гордеич.

— Да запросто…

— Ну, тогда слушай, — понизив голос почти до шепота, я рассказал ему свой план.

КГБ-шник выслушал меня, а потом одобрительно закивал:

— Сделаем… Только это… Береги себя, Андрей. Это не тот зверь, что лает. Этот — грызёт молча.

— Прорвемся, — бросил я привычно, и мы пожали руки.

В тот же вечер, после ужина в ресторане, я отправился наведаться к начальнику милиции. Дом его стоял на окраине, за ручьём, на пригорке, будто отделённый от всего города. Новый, сверкающий и непривычно роскошный для советского времени. Мансарда, колонны на широком крыльце. Калитка кованая с узорами из меди. Вдоль забора — туи. Дом этот «от родителей достался» — говорил он, помнится. Только выглядит домишко слишком свежо, даже модно, явно не родовой особняк. И внутри нищеты дачной, привычной, не увидишь. Мебель импортная, ковры, светильники. Камин с медвежьей шкурой на паркете перед очагом. Интерьеры — как когда-то в доме Гоши Индия.

Я постучал в дверь. Открыл сам Виктор Игнатьевич — в синем велюровом халате и домашних тапках. Не испугался, не удивился. Раньше он мне казался пугливым. Глупым, никчёмным человеком, который просто просиживает штаны. Роль играл? А теперь только бровью повел: