— Это поджог. Я проверил — дверь была заклинена.

Пожарный — коренастый, весь в саже, с опухшим от жара лицом — шумно сглотнул, потер ладонью усы и глянул на меня с усталой обречённостью:

— Ну, и как ты это докажешь? Там уже всё сгорело. Только твои слова останутся. А мало ли кто, что скажет…

Я молча достал удостоверение, показал:

— МВД СССР. Надеюсь, теперь достаточно моих слов?

Он расправил плечи, кивнул:

— Ладно. Тогда следака вызовем.

Я снова посмотрел на дом. Балки внутри уже осели, потолок осыпался, пламя лизало стены с двух сторон. Ещё недавно здесь жила женщина, которая хранила тайны. Теперь — только обугленные брёвна, пепел и молчание. Дом явно облили горючим, не мог он от простой свечи или искры так быстро вспыхнуть… или мог? Теперь уже не определишь.

Я обвел взглядом немногочисленную толпу, которая успела собраться у дома Марфы. Женщины в халатах, мужик с котомкой, какой-то подросток. Все испуганно мотают головами, жмутся к забору. Тут взгляд зацепился за фигуру на краю толпы. В тени стоял мужик лет за сорок — крепкий, жилистый, с широкими плечами. Волосы тёмные, коротко остриженные, лицо жёсткое, нос перебит, губы узкие. Из-под закатанных рукавов армейской рубахи торчали синие наколки.

Папироса медленно тлела в уголке рта, а сам он наблюдал за пожаром с интересом — не страхом, не тревогой — с этаким спокойным вниманием.

Я подошёл ближе:

— Гражданин. Предъявите ваши документы.

Он слегка усмехнулся, не сдвигаясь с места.

— А вы кто будете?

— Милиция, — я достал ксиву и показал греб, не раскрывая корочек.

Он мельком взглянул и пожал плечами:

— Документов нема, гражданин начальник. Ночью, сами понимаете, не таскаю. А в чём дело?

— Что вы здесь делаете?

— Да я тут рядом живу, чё. Ниче не делаю. Просто вышел.…

— Имя, фамилия, — наседал я.

— Иван Иванович Беспалый. Хата моя тут поблизости, на Тракторной шесть. Вон там, за старым гастрономом.

— Знаете его? — спросил я тетку, что слушала наш разговор.

Она была в ночнушке до пят и фуфайке поверх нее, явно из близлежащего дома.

— Ванька, это, Бес, — кивнула тётя. — Не врёт, с нашего околотка.

Я занёс в память: Беспалый Иван Иванович. Примерно 45 лет. Проживает: ул. Тракторная, 6. Ранее судим.

— Так что тут делаешь, Беспалый? — снова я повернулся к бывшему сидельцу.

Он выпустил дым, прищурился.

— Шум увидел, зарево — вот и вышел. Марфу жалко… Бабка-то была, как есть, правильная. К чаю звала, травы сушёные давала от хворей. Между нами говоря, я в ее шарлатанство не верил. Говорил ей — фуфло всё это, но она по-своему жила, душевная была, по-людски. А теперь вот…

— Никого не видел? — спросил я, вглядываясь ему в глаза. — Ни до пожара, ни после? Никого подозрительного?

Он повёл плечами.

— Да нет, никого. Дым валил в харю, глаза резал, темень… Сам только недавно выбежал. Кто там шастал или нет — не скажу. Не видел, начальник.

— Ладно, — кивнул я, разглядывая его обувь. Он был в рваных калошах, а не в сапогах или грубых ботинках, след от которых я видел на крыльце. — Вспомнишь что — приходи в отдел. Спросишь майора Петрова.

— Ну, если вспомню, — буркнул он, будто нехотя, но без вызова.

Я вернулся к «Уралу». Завёл. Двигатель рыкнул, выпустил сизый дым из трубы. Мотоцикл дрогнул, будто чуял — путь предстоит нехороший.

Я сел, выжал сцепление, переключил скорость ногой и, не оглядываясь, поехал в сторону Чёрного озера.

Несмотря на ночь, дорогу я нашел безошибочно. Запомнил еще тогда, по поездке на турбазу. Выехал на берег и направился вдоль него, вглядываясь в каждый куст на небольшой скорости. Вот и озеро. Я остановил мотоцикл и заглушил мотор.

Мертвое озеро открылось сразу — тёмное, неподвижное, будто не вода, а гладь, будто затянутое свинцом. Оно не было чёрным в буквальном смысле, но и ночной свет не отражало, а глотало. Казалось, оно не плоское, а уходит куда-то вглубь, как шахта без дна, как самая настоящая бездна. Выглядит зловеще. Может, поэтому его называют Черным? Может, оно вовсе и не чернеет, а просто этакий оптический эффект? Отсюда и суеверия.

Пробираясь через кусты, я подошёл ближе, медленно опустил пальцы в воду. Холодная — не ледяная, но с каким-то непривычным, вязким ощущением. Казалось, она не обтекала пальцы, а обволакивала, цеплялась, будто пытаясь увлечь за собой в бездну. Не вода — вещество. Хм… или мне просто кажется? Наслушался баек, теперь вот надумываю.

Жар после пожара уже отпустил. Но губы пересохли, а пить здесь я не стал. Эту воду не пьют, потерплю.

Я вернулся к мотоциклу, достал планшет, разложил на баке старую карту. Место, отмеченное Красновой, — бухта, к югу от основной линии берега. Там, где, по её словам, остановился Мельников.

Я проехал немного дальше, сколько позволяла тропка. Дальше только пешком — тропа стала узкая, звериная, кругом кусты, сырой мох. Лес сдвигался по бокам от меня, становясь все гуще. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за мокрую рубаху, а я шёл, не сбавляя хода. Впереди должно быть то, что я ищу.

Палатка обнаружилась внезапно — среди тёмных кустов, чуть в стороне от тропы. Свет фонаря выхватил брезент, кляксу кострища, пару крупных камней. Угли между ними были серыми и сухими — костёр не горел уже давно.

Осторожно подошёл ближе, крадучись, словно боялся спугнуть невидимого зверя. Сбоку палатка была разрезана. Острый, но кривой надрез, похоже, что сделанный изнутри. Я провёл пальцами по краю, наклонился, посветил внутрь.

Спальник скомкан, как будто из него выдернули человека. Один ботинок под днищем палатки, второй валялся метрах в двух, в траве. Вещи из рюкзака разбросаны как попало. Вся сцена напоминала не сборы, а бегство. На полу я заметил раскрытый блокнот. Подсвечивая лучом фонаря, я пробежался взглядом по строчкам, написанным неразборчивым почерком. Ладно, потом прочту, сейчас не до этого. Торопливо сунул блокнот в карман и продолжил осмотр.

Пройдя несколько шагов, я увидел, как что-то белеет на ветке кустарника. Это оказался клочок ткани с каплей засохшей, почерневшей крови.

Всё указывало на то, что человек вырывался. Лез наружу, а значит, что-то произошло. Что-то, из-за чего он забыл про ботинки, вещи и все остальное. Выходит, был сильно напуган. Кто же тебя так напугал, Мельников?

Я огляделся. Лес словно подался ещё ближе. Стволы деревьев казались толще, ветки — ниже. Как будто сама чаща стала плотнее. Где-то в стороне что-то хрустнуло — не громко, но ясно. Я повернулся на звук. Тень? Нет. Никого.

Звук не повторился.

Я остался стоять, глядя на разрезанную палатку. Внутри пусто. Снаружи — пусто. А всё равно ощущение, будто кто-то смотрит. Поднял голову — небо заволокло. Ни одной звезды.

Наклонился, ещё раз посмотрел на следы. И подумал: если бы я приехал раньше… Может, всё было бы иначе. Но теперь — поздно.

Я стоял на берегу, прислушиваясь к лесу. Смотрел на озеро, ведь оно-то прекрасно видело, что случилось с учёным. И тут мое внимание привлекла водная гладь. Там, где минуту назад было хоть какое-то ощущение привычного мира — теперь что-то изменилось.

И тогда тучи начали расползаться. Небо, затянутое свинцом, вдруг будто дёрнули с двух концов. Между обрывками туч медленно, почти неохотно, появилась луна. Полная, жёлтая, но почему-то неровная, как гнилой зуб в пасти неба. Свет её был не серебряным, как в книжках, а тускло-грязным, словно еле тлеющий закопченный фонарь в тумане.

Она смотрела вниз — прямо на меня, на озеро, на этот лес.

Старухи в таких случаях бормочут про оборотней, мол, в такие ночи нечисть выходит из чащи. Я в это не верю. Не верил. Но то, что произошло в следующий миг — выбило из-под ног всё.

На моих глазах озеро начало темнеть.

Не так, как в сумерках. Не так, как при смене погоды. Вода, секунда за секундой, становилась гуще, чернее, как будто в неё вливали тушь. Я щурился, тёр глаза, но иллюзией это не было. Она чернела наяву — с характерной медленной неизбежностью, как будто кто-то тянул на дно громадную, невидимую занавесь.