И кому тут жаловаться? Ситуация совершенно идиотская, ведь со стороны-то все выглядит вот как. Стояла на поляне печь. Некто (несколько дней назад) напек в ней пирожков, оставил некондицию, а остальные забрал (или, допустим, съел) и ушел. Спустя несколько дней другой некто зачем-то засовывает в недра этой самой печки золотой рупь, а после не может его оттуда достать.

Делать нечего. Пришлось нам с голодухи съесть подгорелые черствые пирожки и отправляться в подземелье. Светя фонарем, я шел впереди, ведя всю группу под сырыми кирпичными сводами, пока не наткнулся на толстую, как рояльная проволока, паутину. Где-то щелкнуло реле, немного померцав, зажглась люминесцентная лампа, осветив дневным неярким светом почти круглое в плане помещение с замшелыми и покрытыми плесенью стенами. Из какой-то темной дыры, кряхтя и отдуваясь, выполз создатель этой самой паутины. Косматое чудовище размером было этак с годовалого бычка. Оглядев нас всеми восемью глазами, страшилище откашлялось и произнесло:

— Ну и какого лешего вы сюда приперлись?

— Я это, попросил бы… — обиделся Лешек

— Фу ты, ну ты, какие мы надуты! Странный вы, лешие, народ. Вот черт, к примеру, не обижается, когда ему скажешь «черт с тобой».

— Ну и иди к черту!

— И пойду. К двум чертям, у нас там «пулька» не дописана, это вы меня оторвали, а у меня там, может, мизер чистый на руках… В смысле на лапах. Вот разберусь с вами и пойду. А черти за вами апосля придут. Не к спеху, куда они, души-то денутся, правильно? Или среди вас есть праведники? Может, туда хотите?

Он поднял вверх мохнатую лапу, вторую правую. В первой правой он держал какой-то блестящий цилиндрик с кнопкой в торце, как у авторучки.

— Именно туда, — сказал Вольф, тоже показывая наверх. — Нам надо посетить здание, которое там, над нами. Но, думаю, выше пятого этажа мы подниматься не будем.

— А кто вас туда пустит? Приехали, ваш жизненный путь тута кончается. Оборотня я жрать не буду, волчатину я не ем, кровь только выпью. А остальных — уж не обессудьте, как говорится, френдз фор дина, — паук изобразил подобие ухмылки и пощелкал кнопкой на цилиндрике.

— Какие ж мы тебе друзья, мерзкое членистоногое! — возмутился Лева.

— Паукообразное, — поправил мутант.

— Тем более. Микроб из унитаза тебе френд.

И, обратившись ко мне, Лева сказал вполголоса:

— Чего-то я ляпнул сдуру. Ты, кстати, не знаешь, что такое унитаз? Какая-то чушь в голову лезет.

Я тоже поймал себя на том, что в голову лезет чушь. Как будто отходишь от наркоза или, проснувшись, хватаешься за обрывки ускользающего сновидения. И чушь какая-то заумная, мне вдруг представились три доказательства теоремы Ферма и два вполне работоспособных варианта принципа действия вечного двигателя.

— Уважаемое паукообразное, — как всегда галантно обратился к мутанту Вольф. — Имя-то какое-нибудь есть у тебя?

— Есть, — немного растерянно произнес паук. — Федей с детства кличут.

— Вот что, Федя. Во-первых, вот у этого товарища, — он указал на Леву, — есть ружье, заряженное пулями для охоты на безвздохового однорука. Стреляет этот товарищ метко и, главное, быстро. Это я так, для ясности. А во-вторых, выключи, пожалуйста, умклайдет, не надо честным гражданам мозги пудрить

— Ладно, — согласился Федя и щелкнул кнопочкой на цилиндрике. — Играем по честному. Итак, отгадываете три загадки — проходите. Не отгадываете — сожру. А вашей пукалки я не боюсь.

— Валяй, загадывай!

— Первая загадка…

Он сделал паузу, но, похоже, вовсе не театральную, просто усиленно напрягал память. Во внезапно образовавшейся тишине можно было услышать, как скрипят его мозги.

— Значит так. Сидит девица в темнице… Э-мм… Сидит девица в темнице, кто ее раздевает, тот слезы проливает.

— А четыре варианта ответа?

— Обойдетесь.

— Попыток сколько?

— Одна.

— Гудок другу? — спросил Лешек, доставая корявый сучок,

— Фигушки!

— Фотопленка в кассете! — выпалил я.

— Ишь ты, верно. А почему слезы проливает?

— Засветить боится.

— Точно. Хорошо, слушайте вторую… Вторая загадка будет вот какая. Посложнее будет загадка. — Федя напрягал память с удвоенным усилием, при этом поигрывая цилиндриком (с заимствованным у Стругацких названием «умклайдет») в первой правой передней лапке. — Вот какая вторая загадка: висит груша, а коса на улице

Первым делом я мысленно принялся прорабатывать тему повешенной на собственной косе тети Груни, как наиболее вероятную в плане Фединого цинизма и традиций черного юмора, однако внутренний голос настойчиво нудел о чем-то связанном с хищением электроэнергии. Лешек меня опередил:

— Ета, дачник типа лампочку к столбу подключил.

— Ты хоть понял, чего сказал! — возмущенно выкрикнул Вольф. — Одна попытка всего, а ты…

Однако на паука было кисло смотреть. Похоже у него разболелись зубы (или хелицеры, черт знает, что там у него). Он тряс лапой с умклайдетом и пытался обхватить голову педипальпами.

— Это не считается! Переиграть! Я случайно включил умклайдет и транслировал вам отгадку!

— Карте место, — возразил Лева. — Уговор дороже денег, попытка есть попытка.

— Вы, жалкие ничтожества, обманываете несчастное животное! Ладно, черт с вами, последняя загадка будет посложнее.

Он зашвырнул умклайдет в зияющую в стене черную дыру, из которой выполз.

— Эту точно ни в жисть не угадаете. Без окон, без дверей, полна… Пардон, это не надо. Два конца, два кольца… Нет, обратно не то. Висит в углу сито… Да ну вас в пень, идите так! Вон, дверь справа. Потом по коридору налево, затем направо, еще раз налево и до лифтов.

— Можем ли мы рассчитывать на вашу любезность приглядеть за нашим барахлишком, чтобы не таскаться с ним по серьезному учреждению? — спросил Вольф, указывая на рюкзак, который мы утром объединили из двух, поскольку вещей осталось совсем мало.

— Да оставляйте, никто его тут не тронет. Съестного нет ничего? А то, знаете ли, мыши…

— Знаем. Но ничего нет.

Самое ценное, что там было — моя аптечка и видеокамера. Ковер-самолет еще в деле испытан не был, поэтому относительно его ценности у меня оставались серьезные сомнения. Тем не менее, мы бросили рюкзак у стены и удалились в указанном пауком направлении.

Я словно бы попал в свой знакомый мир. Кафельный пол, панели под дерево до половины стены (вторая половина до потолка окрашена неопределяемого цвета масляной краской), электрический свет, подъемные механизмы с автоматическими дверьми (то бишь лифты) и выставленная в коридор отслужившая свой век разная аппаратура. Вольфа и Леву все это как бы и не удивляло, словно они каждый день пользовались лифтами и лампами дневного света. Лешек же озирал все вокруг жадными глазами, и чувствовалось, он променял бы весь свой лес и будущую карьеру дипломированного лешего на комнату в общаге и работу простым лаборантом в НИИ.

— Я предлагаю всей толпой не ходить, — Вольф как всегда был рассудителен, — чтобы не вызывать подозрений у местного контингента. Встретимся здесь, около лифтов, где-нибудь часа через полтора на совещание. А до этого каждый самостоятельно попытается выяснить, где находится этот чертов прибор. А уж там вместе решим, выкрасть его, купить или получить по накладной.

В лифте было шесть кнопок. На первом этаже, как выяснилось из вывешенной тут же таблицы, размещались макетные мастерские, склады материалов и комплектующих изделий, бюро измерительной техники, библиотека и виварий. Весь шестой этаж занимала администрация, а под лаборатории и испытательные стенды отводились второй тире пятый этажи. Мы их распределили между собой при помощи детской игры в камень, ножницы, бумагу.

Мне достался четвертый этаж. Выйдя из лифта, я решил первым делом разыскать сортир. И не из каких-то там стратегических соображений, а по прямому назначению. Просто после съеденных перед встречей с пауком двух с половиной пирожков, я испытывал некую слабость в животе, то, что теперь называют модным словечком «диарея». Включив на максимальную чувствительность обоняние, я шел по влажному, только что вымытому линолеуму коридора, и нюх мне подсказывал, что цель моя близка. Дверь в мужскую комнату была нараспашку, а проем перегорожен шваброй — уборщица мыла в раковине тряпку. О, нравы! Почему-то во всех временах и пространствах в любых учреждениях уборщицы предпочитают мыть тряпки именно в мужских туалетах, хотя женская уборная рядом и совершенно свободна. Увидев меня, уборщица решила в корне пресечь мои намерения: