сегодняшнего рассвета до состава городского мусора — а по всем каналам, как лосось на нерест уже ломились желающие подарить свою музыку или подсказать любимую, поделиться информацией, пожаловаться, просто вылить накипевшую ярость. Очень многое из присланного добиралось до эфира, закрепляя обратную связь. И волна поднималась выше.

«Эффект „Колокола“», — предупреждали ее. Эффект «Колокола» — живой голос в пространстве. Ее голос. Модулированный, конечно. Он нравился ей едва ли не больше собственного — высокий, жесткий, резаный голос Сольвейг. Она любила свою прежнюю работу. Поняла это окончательно, когда вросла в новую. «Как бесчисленным

женам гарема всесильный шах изменить может только с другим гаремом…» Это было самым увлекательным занятием на свете — кормить эфир. 24 часа в сутки. И получать ответ.

Конечно, СБ материализовалась на горизонте едва ли не немедленно — и принялась подсовывать свое. Какую-то часть информации отрезали еще в студии, что-то отсеивалось после проверки службами «Луны», а один раз прямо на ее машину пришла записка откуда-то из Гренландии «Про сегодняшнее — забудь.» Она долго ее не стирала. Часть уток они все же выпускали полетать, выбирая самые веселые и точные — не стоило показывать безпеке, какими именно источниками информации располагает «Радио Вавилон», пусть думают, что у Сольвейг просто хорошая интуиция.

Файл пришедший только что с запиской «Кажется кряква, но интересная — резня на последней сходке», был сравнительно небольшим — минут пять экранного времени в хорошей записи.

Майя потрогала чашку кофе — терпимо — взяла ее с подставки и приготовилась смотреть. На первых же секундах просмотра сердце ёкнуло: поединок! По нестойким каналам для любителей остренького ходили и такие редкости — записи драки варка с варком насмерть. Каналы эти резали, виновных в утечке казнили, достоинство блюли разнообразно… — но пока есть спрос на шоу «высокие господа рвут друг другу пасти», есть и предложение. Тем более, что высокие господа порой бывали очень изобретательны, куда там простому снаффу.

Майя подумала секунду — и вернула чашку на подставку.

Секунд двадцать по помосту ходили проверяющие, а будущие поединщики стояли у дальнего бортика лицом к лицу, и оба лица были Майе знакомы: первый — Андриевич, такая мелочная дрянь, что госпожа Пак после первого же визита внесла его в черный список. А второй… восприятие и сознание у Майи пошли по разным колеям: глаза видели, что это Габриэлян, мозги узнавать отказывались.

И только когда он, сняв пиджак и отстегнув планшетку, поднялся на помост — и по залу разнеслось издевательское «Hello darkness!», Майя наконец рявкнула на себя: да, да, дурища! Это он!

Мир начал расползаться по ниточкам, по молекулам, из щелей полезла жадная пустота, как тогда, как после…

Спокойно! — правильно поставила кофе, обварила бы все на свете — спокойно! Майя медленно поднесла руку ко рту и закусила пальцы. Боль помогла. Дрожь во всем теле прекратилась — зато теперь Майя, кажется, не могла шевельнуться, вмерзла в кресло, тупо повторяя себе: все будет хорошо.

Написано же — резня, что там может быть хорошо?

Нечто подобное она испытывала только один раз — когда еще ученицей смотрела «Нанкин». Тогда она тоже впала в ступор перед экраном: одна половина существа кричит: «Отвернись!», а вторая: «Не смей отворачиваться!»

Только там можно было сказать себе: это не живые люди, это актеры, все прошло. А здесь — нет. Ей оставалось только сидеть и смотреть, как Габриэлян с хрустом всаживает в варка удар за ударом, а тот клочьями срывает с Габриэляна кожу и мясо под музыку Simon & Garfunkel.

Когда рука Андриевича упала на помост, Майя, кажется, вскрикнула. Крик услышал Руслан — и глянул через стекло.

Как и Майя, он занимался сейчас отбором материала для эфира — но его работа заключалась в другом. Майя оценивала содержание, он — качество записи.

— Оля, ты в порядке? — прозвучало в наушниках.

Она кивнула как болванчик. Вообще-то я одной ногой в обмороке, и… ох, малой, ты тоже что-то почувствовал? Но Русланику лучше или не знать об этом, или узнать постфактум.

Габриэлян поднял руку, поправил очки. Однорукий варк бросился на него с удвоенной яростью, выбил нож, саданул по ребрам, пнул в бедро. Микрофоны уловили отчетливый хруст, Габриэлян упал и остался лежать, дыша с какими-то всхлипами.

И это был конец. Какая резня — он Габриэляна сейчас просто разорвет. Рукой и зубами. Этот может. И, по перекосу рожи судя — хочет.

Нет. Не разорвет, выпьет. У нее, у них на глазах. Песенка заканчивалась… Знал, когда ставил, да? Знал, что против такого старого тебя на больше не хватит. И не ошибся. Как обычно. Две строки, финальный проигрыш — и все.

И тут человек на экране рывком выбросил вперед руки.

Это была уже совсем фантастика. Говорили, что такой номер однажды выкинул кто-то из ОАФ. Причем, прямо в Цитадели. Но все же не на глазах изумленной публики.

Где-то Майя читала, что когда голова Робеспьера покатилась в корзину, женщина, потерявшая сыновей во время террора, крикнула: «Бис!» Она бы позавидовала Майе — та прокрутила взлет и падение головы Андриевича не меньше пяти раз. А потом столько же — фразу про бабушку. Пижон. Ловец на живца. Сирано хренов со своими штуками. Двигаться уже не можешь, а все туда же, хвост распускать. Павлин не…

Нет. Может. Он еще и встает! «Я не совсем это имел в виду…!» М-м-малой, я понимаю, что ты тоже рад, но перестань долбить маме пятками по ребрам, маме больно!

Теперь она истерически и счастливо хихикала, вытирая слезы. Идиотка, чему ты радуешься?! Ты ведь даже не знаешь, пережил ли он свою победу дольше чем на пять минут!

Но чутье говорило: пережил. Этот — пережил.

Ну вот, пожалуйста — свело крестец. Малой, ты допрыгался. Оххх… — Майя встала из кресла. Походить медленно босиком по студии, чтобы лягушонок успокоился. И мама чтобы успокоилась… Коньячку бы маме… Или капелек каких. Хотя какие капельки, когда нам без марки такие листочки шлют… И дальше будут слать, куда денешься. Такая работа и такая семейная жизнь.

— Оля, — наушники лежали на пульте, но Русланик врубил громкость. — Ты мне не нравишься. Что там к тебе пришло?

Она снова надела наушники и села.

— Это совершенно убойный материал, Руслан. Ты должен это видеть, я его сейчас перекину.

А копию — по тому адресу, который летом оставил товарищ команданте…

Если это не утка, не монтаж — нет, не монтаж, это сто пудов не монтаж — и не… розыгрыш, значит в Москве сегодня вечером стряслось что-то из рук вон — и Энею нужно об этом знать. Немедленно. Скорее всего, он уже знает, скорее всего эта… мясорубка — уже отсроченные последствия, но мало ли.

Она вернулась за пульт. Ну, не взыщи, как ты с нами, так и мы с тобой.

— Ни …я себе! — вырвалось у Руслана. — Оля, ты собралась это в эфир давать? Да нас зароют на месте. Вот прямо тут, где мы сидим.

— У меня идея есть, но это не сетевой разговор. Зайди ко мне.

Пять минут спустя она излагала идею:

— Берем оригинал, Simon & Garfunkel «The Sound of Silence». Делаем нарезку — не мне тебя учить, как. На самый убойный ритм. А звуковую дорожку отсюда — она показала на экран, — делаем подложкой. Сначала тихо, а потом она понемногу вытесняет верхний фон. То есть, в музыку ты вместо ударных добавляешь удары. Шаги, дыхание. Все это делаем ритмической основой. А в конце — вот это вот.

Х-хак, бум-бум-бум, голова катится, и «Бабушка-бабушка…»

Лицо Руслана светлело с каждым словом.

— Эта нарезка меньше чем за неделю по всему шарику расползется, — мечтательно сказал он.

Это был всем пожарам пожар. И как хорошо, что по весне цвиркнула «Ласточка» и нарисовался рыжий персонаж из Бабеля, и за лето уклюнутая в самый копчик команда Энея подготовила шесть вариантов рабочей эвакуационной схемы, причем частично в отсутствие шефа, который то японским шпионам головы отпиливал, то наносил всякие непоправимые уроны отечественной культуре…