— Вечно в меня все тычут этим… И почти всегда хочется ответить: нет, дорогой, напрасно ты мои книги в детстве читал, совершенно бесследно они для тебя прошли. В кои-то веки встретишь исключение из правила, но обстоятельство, как назло, такие, что… Ведь и этот дешевый фокус с мылом вы у меня вычитали.

— Да, — согласился Эней. — На всякий случай, Ярослав Павлович. Если потом не получится это сказать: я не жалею, что читал вас в детстве и не жалею, что встретил сейчас. Когда мне… поручили вас, я изучил ваш метод охоты и подумал, что мне вас, теперешнего, будет совсем не жаль. Я ошибался.

— Вот как, — Кошелев тоже встал. — Вы сегодня посмотрели, как оно все на самом деле?

— Как оно все на самом деле — я посмотрел гораздо раньше, — ноги, ноги не чувствуют почвы. Надо было разуться. Нет. Ботинки — тоже оружие, особенно против противника, чьи ткани крепче твоих, и намного… — Вы что думаете, вы у меня первый?

— Я у вас последний, молодой человек.

— Да неужели? Я-то все еще жив. Я-то все еще на ногах. Пиздеть — не мешки ворочать, господин сочинитель.

И вот тут господин сочинитель ударил — и прыгнул. Не потому что разозлился, а потому что не хотел тратить силы попусту. У него еще Корбут в меню — и вот Корбуту он всерьез собирается объяснить, как плохо быть молодым, глупым и наглым и как долго от этого можно умирать… он себе не представляет, как долго. Никто не представляет, кроме Ди.

Эней, конечно же, не успел увернуться. Даже без всего этого адского марафона, сломанной руки и вчерашнего массажа ребер — не успел бы. Он знал это. Все, что ему было нужно — правильно упасть. Между столиком и мангалом.

Потому что эти сооружения не собирают. Их просто отливают на месте — в стандартной форме. Так сказать, единое в двух чугунных лицах. В очень тяжелых чугунных лицах. Кошелев головы не потерял и выцарапывать Энея из панциря не захочет, значит нырнет следом. А там тесно. Для старшего это вообще-то преимущество. Во всех случаях, кроме одного. Который такими вилами по воде писан, что… ну вообще не шанс, а смех один.

О сыру землю он грянулся крепко. И еще Кошелев сверху. Одно хорошо — в падении удалось, как и было рассчитано, развернуться и прийти на руки. На руку — правую, покрытую лубком, он выбросил вперед.

Больно все равно было, несмотря на заморозку. Эней задохнулся, и первые слова — «я восстаю ныне» — он не проговорил, а только подумал.

Но все равно помогло. Его вбили в землю так, что, будь он былинным богатырем, вогнали бы по самый край воротника. Вбили… и выбили из него вторую фразу.

Кошелев больше не стал его бить. Он сделал то, что и должен был сделать — перевернул Энея на спину.

Конечно, оставалась возможность, что Кошелев плюнет на всякое комильфо и взрежет подколенную вену. Но возможность эта стремилась к нулю, а в присутствии Корбута прямо в ноль и ушла. Хорошо все-таки, что они такие эстеты…

Эней спокойно дал себя перевернуть. Спокойно смотрел Кошелеву в лицо. Дышал через рот, вбирая воздух большими глотками. Ему не нужно было больше дразнить беса произнесением молитвы вслух или даже про себя. Слова просто текли сквозь его разум, душу и тело.

Сначала он думал, что время застыло — как часто бывает в бою. Или просто Кошелев потерял скорость, как те в Копенгагене… Но секундная стрелка часов двигается, как положено, а удара все нет, и нет, и нет.

Эней прекрасно видел не только Кошелева — но и то, что смотрело сквозь него. И знал, что Кошелев не бьет только потому, что это вопит: «Добивай!»

— Нет, — сказал Кошелев вслух. Достал свой ножичек, опустился на колени, взял правую руку Энея — подставляться под удар лубка он, конечно, не стал бы даже назло демону, — и, прижав к стойке мангала, примерился ножичком к локтевой артерии.

Когда нож коснулся кожи, Эней, вложив в это движение всего себя, ударил Кошелева левой по локтю. Нож скользнул по предплечью над лубком, кисть Кошелева проскочила между литыми финтифлюшками стойки мангала — и Эней, ударив лубком изо всей силы, сломал ему пальцы.

Нож выпал.

— …силою любви Херувимов! — прокричал Эней, света не видя от боли и пытаясь наощупь перехватить Кошелева за воротник. — Силою послушания Ангелов! Силою служения Архангелов! Силою надежды воскресения и воздая… — Кошелев ударил его в бок. Будь у него хоть вершок для замаха — сломал бы ребра, но между мангалом и столиком было тесно.

Там, на поляне что-то происходило. Наверное, кавалерия. Эней не слышал ничего, кроме рева собственной крови в ушах. А слова молитвы были не звуком, а объемом, пространством, внутри и снаружи.

Кошелев уже не стал искать локтевую вену — потянулся к горлу прямо зубами. Эней подставил под клыки лубок — не видя противника, попал, потому что был готов именно к этому.

— Силою Небес! — левой он завершил захват, намертво прижав к себе голову вампира. Тот заорал, когда крест коснулся его лба.

— Светом Солнца! — ногами Эней захлестнул противника за талию и сцепил ступни у него на спине, — Сиянием Луны! — Кошелев дернулся было вправо-влево, но у него не было пространства для маневра: Эней растопыренными коленями упирался в столик и мангал снизу. — Славой Огня! — во всем мире были теперь только они двое, нет, трое, нет, четверо! — Быстротой Молнии! — Кошелев попытался оттолкнуть противника, он был все еще дьявольски силен, хоть и лишился всех преимуществ в скорости, — Порывом Ветра! Глубиной Моря! — Эней чуть было не выпустил его, чуть было не разжал захват, поддаваясь этой нелюдской силе, но тут руки Кошелева соскользнули по намыленному и мгновенно вспотевшему телу, — Постоянством Земли! — еще попытка, и снова соскольнули, уперлись в землю. — Крепостью Камня! — вампир попытался добраться когтями до горла Энея, но тот крепко прижимал подбородок к груди, а руки у Кошелева были все же коротковаты, и тогда он сделал то единственное, что мог — и что было, в общем-то правильно для него…

Вонзил когти на всю длину в спину Энея — и рванул.

Боль оказалась как всегда, белой. Но зрение не нужно там, где есть механика. Где есть привычка заканчивать движение, несмотря ни на что — потому что иначе не выжить.

Я восстаю ныне Божьей силою, меня ведущей, — зачем для этого глаза?

Эней закрыл глаза. Все сводилось к тому, чтобы держать и не отпускать, и выдавливать, выпихивать из Кошелева тварь, которая визжала сквозь почти прокушенный лубок.

— Божьим могуществом, меня укрепляющим! — кто-то из них начал соображать, либо бес, либо Кошелев. — Божьей мудростью, меня направляющей, — вправо-влево-вверх-вниз не получалось, но оставалось еще «вперед», и он вытолкнул себя и Энея вперед, на простор.

Теперь остался сущий пустяк: подняться вместе с клещом-человечком, вцепившимся так нелепо, и хрястнуть его хрупким костяком об мангал.

Просто Эней все это просчитал еще до боя и, почувствовав движение вперед, тут же начал заваливаться набок.

— Божьим оком, меня соблюдающим, Божьим слухом, мне внемлющим, Божьим словом, мне глаголющим! — Эней от души надеялся, что ему сейчас внемлют. Потому что выигрышной тактики не было. Была только та, что позволяла пробарахтаться чуть дольше.

Прижимая Кошелева к земле, он видел под сомкнутыми веками пляшущую тень. Даже вампир не сможет подняться из партера, если его правильно прижимать. Но теперь уже ничто не могло помешать Кошелеву использовать когти на всю железку.