Это было важно. Любые действия Волкова важны, потому что неслучайны, потому что где-то там встроены заделы на будущее… А сейчас нас интересует то, что по времени разгром «Морены» совпал с возвращением в лоно семьи одной похищенной девочки.

А лечилась девочка в той самой клинике, куда утром заглянул Новицкий.

Кошелев вспомнил волковского референта и усмехнулся. Сломать позвоночник старшему — сколько угодно. Порвать горло дежурному — тоже. Застрелить менеджера боев — в удовольствие. Только вот, если верить протоколу два последних действия произошли с разницей в секунд 30.

Но тогда… тогда то, что случилось прошлой ночью — это тест. Проверка. Потому что если бы это была казнь — Новицкий использовал бы серебро еще при первой стычке. И спокойно ушел. Тест, испытание, скорее всего для нас обоих. Причем, как это водится у Волкова — с дальней целью.

Новицкий ненавидит старших. Так ненавидит, что даже не боится. Может быть, из-за Карастоянова. Может быть, по какой-то иной причине. Но ему не просто нравится нас убивать. Ему нравится обходить нас на повороте. Уносить добычу из-под носа. Показывать, что он лучше. Вот это — точно. У нас налицо как минимум три случая — девочка, Ванда Войтович (хоть и с натяжкой — Корбут на большее, чем постель, не посягал), Мантулов — а, если вплотную заняться «Лунным светом», наверняка найдется еще.

Кошелев смотрел, как Новицкий выходит из агентства, как натягивает куртку на голову, игнорируя повышенное внимание прохожих… Совсем плох. По словам наблюдателей, похоже, что галлюцинирует с самого утра. Кошелев не знал, что возможен такой эффект. Все случаи, которые он наблюдал, сводились к колебанию между депрессией и эйфорией. Не спятил ли он? Будет жаль.

Вдвойне жаль. А ведь мастер прав, прав. Я потерял класс. Разнежился. Привык охотиться в парке, на прикормленных. А ведь мне сразу нужно было задуматься — еще когда Мантулов слетел с крючка. Черт, черт, а что если он проецирующий эмпат, этот Новицкий? Настоящий, натуральный. Это ведь бывает, редко только.

Его нужно было взять — но пока не получалось. Во-первых, у Кошелева не хватало людей и не было спецсредств для качественного похищения. Во-вторых, галлюцинации галлюцинациями, а Новицкий по-прежнему оставался опасным бойцом — а таких трудно брать, не попортив. Вчера почти получилось — если бы не этот ревнивый дурак… В-третьих, за Новицким наблюдали после визита в клинику. Тот же Карастоянов. Они не сложили оружия, они продолжали охоту.

Но есть прием. Старый, как мир. По крайней мере, существует он с тех пор как мир понял, что некоторые люди согласны умереть скорее, чем позволить умереть другим.

— Ефремыч, как только выпадет удобный случай — берите Карастоянова. Брать в последний момент, в месте засады, куда придет Новицкий. Если люди Корбута возьмут раньше — просто позволить им это, а потом забрать. Чем грубей, тем лучше. Дилетантов нужно учить.

— Может, лучше доктора?

— Доктора проще. И, может быть, подействовало бы лучше. Но у доктора иммунитет.

Если бы Новицкий был в себе, сгодился бы любой человек с улицы. Как правило, люди не понимают, что им потом до конца дней предстоит питаться такими же «ближними» или «дальними». Но сейчас нужен был кто-то, кого Новицкий узнает сквозь любой туман.

— А где это будет?

— Они еще сами не знают. Новицкий держится людных мест. Но когда взойдет луна, он сам начнет искать уединения. Направление я задал, но я не думаю, что он это заметит. Скорее всего, точку они уже назначили, в полной уверенности, что выбрали ее сами… так что мы просто последуем за ним.

Ефремыч не спросил, зачем уединенное место. Новицкий вызвался сам, в присутствии милиции. Так что заесть его можно было хоть на Дворцовой площади, хоть на верхушке ростральной колонны. В белую ночь. Кстати, только там еще, пожалуй, и не пробовали. Да, ужинать можно где угодно. А вот разговаривать — далеко не везде. А нам ведь еще нужно, чтобы никто из посторонних и подумать не мог, что речь идет о разговоре. Нет, ну как хорошо, что я тогда вытащил Танечку в Пушкино. Вышло оно по вдохновению и… — Кошелев счастливо прижмурился, вспоминая, — а теперь, особенно учитывая вчерашнее, многие просто подумают, что я полюбил парки…

Он поймал удивление охранника и снисходительно улыбнулся. Почему Ефремыч не сделал карьеры в СБ и ушел в охрану, он понял давно: прекрасная ищейка, но совершенно никакой охотник. Впившись носом в след, не может поднять головы, чтобы рассмотреть общую картину. Охрана — потолок для таких людей.

— Сережа, как ты думаешь, почему Новицкий не использовал серебро?

— Потому что агентство у него, — недоуменно ответил Ефремыч. — Лицензия… Без серебра, при свидетелях была бы законная инооборона. Он же не думал, что сначала появимся мы, а потом милиция.

— Это были не свидетели, а команда захвата, — улыбнулся Кошелев. — И люди в кустах должны были вас расстрелять, скорее всего. Вместе с Корбутом и его охраной. А меня взять живым. Такова задача, которую ему поставили — сможет ли он не убить старшего, это не фокус, нет — арестовать старшего.

Ефремыч — ох, какая это была гамма, — понял, насколько не оценил ситуацию: прикрывали вчера патрона от людей в кустах, конечно прикрывали, есть люди — значит есть опасность, но вот существо ее… понял, испугался за патрона, потом за себя и ребят, подвели ведь, и только на третьем шаге до него дошло, кто мог отдать частному детективу приказ арестовать старшего. И вот тут бедняга даже излучать перестал. Закоротило.

— Да, — сказал Кошелев, — нам с этим дотошным лейтенантом повезло несказанно. Если бы он не настоял и не остался… чей бы верх ни взял, ничего хорошего из этого не получилось бы.

— Шеф, я… — Ефремыч не нашел нужных слов. Красноречие тоже не было его сильной стороной.

— Не волнуйтесь. Они решили доиграть игру — но ее доиграем мы. Новицкий получит свой шанс, и я получу свой, — Кошелев чувствовал азарт, какого давно не испытывал.

Он никогда раньше не дрался на поединках. Со старшими — избегал, с людьми — считал недостойным. Избиение младенцев.

Но Новицкий — не младенец.

— Это тест для нас обоих, — объяснил он. — Кто кого.

— Ну так мы его сделаем, — улыбнулся охранник.

— Да. Мы его сделаем тем, кем его хочет видеть… сами знаете, кто, — он засмеялся, хотя знал, что Сергей шутки не поймет и не оценит. А тот, кому она предназначалась, счел бы ее скорее оскорблением, а не комплиментом — от чего Кошелеву стало еще веселее.

Мы еще живы и глазами лупаем и мир когда-никогда, а удивит, и мастер у нас не кто-нибудь, медлителен, конечно, и старомоден, но зато знает, куда именно нужно стукнуть током, чтобы вывести птенца из — Кошелев понимал и признавал это теперь — опасной и неприличной апатии.

Теперь было ясно, почему квоту на инициацию ему снизили, но не отняли совсем. Хорошо, Аркадий Петрович. Хорошо. Сыграем. Вы держитесь своей линии, отбираете достойных. О, нимало не сомневаюсь в том, что Новицкий достоин. Это хорошая задача. На годы и годы. Взять вот такой материал и воспитать правильного птенца. Царский подарок. Как все царские подарки — с отравленной зазубринкой где-то внутри. Но так ведь интереснее, правда?

Оскомина проснулась, заполнила рот. Интереснее… надолго ли? Он легко пошел на инициацию, тогда, в войну. Легче легкого. Держал свой Север едва не треть Полуночи, знал уже, что такое роль личности в истории, понимал, что в одиночку не устоять, рано или поздно хаос извне подточит и снесет — и это еще в лучшем случае. И счет пойдет не на единицы, и восстанавливать будет некому. А он любил Архангельск, любил своих людей, привык уже отвечать за них. Согласился, и держал дальше. Потом поднимал из руин Калининград. Потом — разнесенное вдребезги Центральное Черноземье. И там — вот особенно там, посмотрев на то, что не удержали, поверил окончательно, что был прав. Что оно стоило того.

А в Краснодаре кончился… там не было войны. Там не было последствий войны. Там даже прорехи, оставленные орором, успели зарасти. Редкие попытки прорвать фронтир, мелкие вспышки холеры и прочей мерзости — ерунда, в сравнении. А люди не менялись. То, что он считал последствиями голода, беды, страха, разрухи, здесь было просто образом жизни — во всяком случае, для чиновников и тех, кто рядом… конечно безумие Рождественского очень способствовало росту маргариток, но инициатива шла снизу. А может быть, так было всегда и везде — просто раньше он хуже видел и понимал людей.