Когда Альварес, садясь за руль открытого джипа, легонько погладил «баранку», словно потрепал гриву боевого коня — Кессель пришел к выводу, что его манеры все же не от рисовки, а от природного артистизма. Он даже двигался почти как Искренников. Почти как данпил.

— Господин майор, — Альварес завел двигатель, — можно вопрос?

— Да, прошу вас.

— Вы же знаете, как распространяются в армии слухи…

Кессель кивнул.

— Когда стало известно, что на нас свалилась демонтажная команда на личном самолете советника, наше начальство, естественно, затребовало на вас все, что смогло найти. Cкажите, Полковник, как вам служится под капитаном?

— Я майор, — сказал Кессель. Возможно его собственная старая подпольная кличка и произвела на него какое-то впечатление, но вот засечь эффект не смог бы ни сейсмограф, ни старший, случись он поблизости. — Мне дали это звание больше из почтения к Рождественскому, чем по какой-либо другой причине.

Действительно, крайне неудобно было бы, если бы советника при правительстве Европейской России зарубил какой-нибудь лейтенант… Майор — совсем другое дело.

— Майор хонорис кауза, — хмыкнул Альварес.

— Или by coursework.

…Если считать вступительным экзаменом взятие Нью-Йоркской цитадели, а выпускным — ликвидацию советника при правительстве ЕРФ.

— Откровенность за откровенность. Вы знаете, кто назначил на сегодняшнее утро встречу Савицкому?

— Я, — сказал Альварес, петляя между стандартными модульными постройками. — Я ее назначал. Только я на такой эффект, скажем прямо, не рассчитывал.

От такого везения Суслик даже слегка расстроился.

— Вас… выбрали коллеги? Или вы тянули спичку? Или это была собственная инициатива?

— Ну… скажем так: поскольку именно я вычищал выгребную яму, мне и выпало беседовать с тем, кто ее залил. Капрал Кавано изначально был арестован не за пьяную драку, а за нападение на сержанта из «Скифа». А неделей раньше его друг, рядовой первого класса Калинин, обозвал этого сержанта «сраным работорговцем». Это случилось в солдатском баре в Новом Афоне. Калинина нашли утром, в воде, около пирса. Смерть выглядела естественной — море было неспокойно, Калинин и в самом деле захлебнулся, а в крови у него обнаружили довольно много алкоголя. Пошел прогуляться по парапету, смыло волной, не смог выбраться, утонул. Вот только Кавано обвинил во всем того сержанта и специально в свой отпуск искал его в Краснодаре. С явным намерением свернуть шею. Дело, в общем, дошло до членовредительства и хорошо, что дальше не зашло — мы смогли представить его как пьяную драку, Кавано отсидел свои двадцать суток… Мы довольно быстро разобрались, что происходит. Понимаете, стыдно признаться, но это был совершенно классический случай — один знает одно, другой — другое, всем все представляется само собою разумеющимся, обменяться информацией никому в голову не приходит. Обычно, ротация хорошо лечит такие вещи — новичков приходится вводить в курс дела, они задают вопросы… но у нас, в виду сами понимаете чего, о целом ряде вещей говорить просто не принято. Было. А мы после этого инцидента начисто лишились возможности сделать вид, будто происходящее является внутренним делом России. Понимаете, солдаты — люди, у них есть чувства и убеждения. Наше счастье, что Кавано — честный дурак. Но следующий суд Линча устроит тот, кто примет в расчет опыт Кавано. А нам это даром не нужно.

— И когда сверху вам приказали молчать, вы пошли к Струку?

— Я пошел к Речице.

— Вы считали, что он не в деле?

Альварес покачал головой.

— Нет, такой уверенности у нас тогда не было. Но официально он занимался совсем другими вещами. И мог сделать вид, что не знал. А оказалось, что он действительно не знал. В общем, я изложил ему суть дела: они должны это прекратить. Или они любым способом это прекращают… Или это прекращаем мы. Любым способом.

— Спасибо, — сказал Кессель и вышел из машины, чтобы пересесть в служебную «волгу». Альварес махнул на прощанье рукой из джипа.

Значит, вот оно как. Речица понял, что военные не смогут больше делать вид, будто ничего не замечают — даже если офицеры согласятся, рядовой состав начнет охоту на лис. Речица пошел с этим к Савицкому. Савицкий, перепроверяя информацию, назначил Альваресу трехстороннюю встречу и взял Струка для подстраховки. И оба попали под гранатомет. Бредовая ситуация. Военные с удовольствием обошлись бы без шума. Администрация — тем более. Но кто-то же стрелял…

Кессель достал из бардачка пачку сигарет, закурил. Странно было еще и то, что Савицкий не прекратил торговлю людьми немедленно по вступлении в должность. С шумом и помпой. Лучшего способа понравиться Москве нельзя было и придумать.

А если не прекратил — значит, коготок увяз слишком глубоко и он не мог утопить партнеров так, чтобы не потонуть самому. И партнеров следует искать на высшем уровне. Или… Кошелев долго здесь сидел. Возможно, у кого-то были на него виды. И выходит, что кто-то, знающий о ситуации, решил взорвать ее. В буквальном смысле слова. Неправ был Тургенев. В Щигровском уезде самые страсти и есть, куда там Эльсинору.

Когда пища для размышлений была исчерпана, Кессель связался с Габриэляном и сказал, что едет обратно и очень не прочь вкусить пищи обычной. Габриэлян ответил, что сейчас он на проспекте Мира и тут, по данным местных «голубых мундиров» неплохая пиццерия в универмаге.

Кессель включил навигатор и взял курс на универмаг.

По существу цитадель лежала в руинах. Или скорее, на дне. Айсберг уплыл своей дорогой, а там, под водой еще двигалось что-то в воздушных пузырях. С одним маленьким отличием. Обитатели пузырей еще питали надежду выбраться. А сейчас по корпусу стучал с той стороны человек с аквалангом.

Речица не стал занимать кабинет Савицкого. Он занял кабинет Струка. Что, с одной стороны, было четким сигналом, что замначальника СБ считает свое положение в регионе сугубо временным, а с другой — явным выпадом в сторону еще не совсем покойного начальства.

В общем, правильно вел себя Речица — и выглядел при этом странно. Как человек, скрупулезно отсчитывающий сдачу в горящем универмаге.

Габриэляна никто не попытался остановить в коридоре, разговорить, заинтересовать — проходящие только смотрели, как из-за стекла. А кабинет Струка уже успел пропитаться тем же застарелым запахом табака, что и машина Речицы. Видимо зам теперь проводил здесь все возможное время.

Габриэлян сел в свободное кресло и подсоединил к терминалу планшетку. Когда не знаешь, с чего начать — начинать можно с чего угодно. Вызвал Семенюка — начальника охраны Цитадели. Точнее, почти бывшего начальника охраны. Что делал Струк ночью? По какому каналу с ним связывались обычно? А в экстренных ситуациях? Какие распоряжения он отдал напоследок? какими соображениями руководствовался, взяв машину? Когда в точности выехал? Кто мог знать, куда? Кого из охраны взял и почему? Какими делами занимался последнее время? Личные вещи? Информационные носители? Допуск? Ах, у г-на Речицы? Нельзя ли попросить его…

Спустя четыре часа, Габриэлян обнаружил, что глаза у него не закрываются, а поперек горла стоит малый кухонный набор. Он встал, прошел в ванную, умылся. Упырь, как есть упырь. И пластика поплыла. Это был странный побочный эффект работы с несколькими большими массивами информации — легкое опьянение. Вернее, легкое похмелье, как его в книжках описывают. По логике, нужно выпить пива. То есть, переварить еще какой-нибудь кусочек данных.

Речицу было жалко. Человеком он оказался по местным меркам неплохим — из тех, что не делают гадостей без прямого приказа — просто немножко слишком жадным и недостаточно дальновидным. Если бы он сам понял, что он тут накопал, с ним можно было бы разговаривать и брать его на борт. Но он не понял. Он не понял, что у него на самом деле вышло с военными. И потому в команду все-таки не годился. И оставлять его тоже было нельзя.

Кроме того, из записи на КПП Габриэлян узнал, что Речица покинул Цитадель за сорок шесть минут до выезда Струка и Савицкого и за час и восемь минут до их гибели. То, что данные за несколько часов не подчистили, было само по себе поразительно. Габриэлян решил отложить разговор на потом — вкусное на третье — а пока прогуляться на место происшествия, в морг к Савицкому и в восстановительный бокс к Струку.