Мы три года вместе. И все живы. Неправдоподобный срок для хорошей группы. А мы хорошая группа. Мы три года вместе — а значит, почти выработали свой ресурс везения. Мы должны рассредоточиться. Расточиться.

Я и Костя. Игоря дергать нельзя, у них с Оксаной, кажется, получилось, а что может лучше мимикрировать под семью, чем настоящая семья? И Енота нельзя — университетская сеть сделана под него. Значит, мы с Костей.

Они выпадут из поля зрения, я не смогу быть рядом — просто видеть, слышать, контролировать пространство… Но это, может быть, и к лучшему. Антон — взрослый парень. Пора становиться на крыло. Игорь должен заменить меня, когда я сойду с дистанции. Значит, им нужно привыкать без меня. Привыкать. Привыкнуть можно ко всему, но чаще привыкают к тому, что неудобно, неправильно. Сначала терпят, потом свыкаются, потом перестают замечать, потом все становится как надо, как не было.

— Кен, — сказал он, собравшись с мыслями. — Как бы я к этому делу ни относился… Но ты ударил своего, даже не выяснив для начала, в чем дело.

— Ты помнишь, как я тебя от Цумэ отцеплял — когда он твои стихи стащил?

— Э! Я-то как раз выяснил, в чем дело! Иначе ты бы оттаскивал меня от Енота. Это ведь он был непосредственным исполнителем.

…а те стихи он писал для Мэй — и в груди что-то неловко повернулось.

— Я сейчас с ним поговорю, — пообещал Эней. — В любом случае… лучше я, чем ты.

Я поговорю… но Костя почти наверняка неправ. Почти наверняка.

Он поднялся из бойлерной на кухню, где уже вовсю шкворчало и вкусно пахло. Оксана готовила омлеты, Игорь начинял их рисом на кетчупе, пересыпал сыром и складывал пополам, пока горячие. Санька, видимо, одевался к школе.

— Кен расстроен, — сказал Эней, присаживаясь за стол с краю.

— Изумительно, — сказала Оксана. Игорь почему-то фыркнул.

— Я как раз хотел попросить о благословении, — добавил он. — Но батюшка сыграл на опережение.

Оксана жонглерским движением подкинула омлет в воздух сковородкой, как блин, и поймала разделочной доской. Она это умела делать с 12 лет. Увидела в моби — и научилась.

— Мне бы хотелось услышать извинения нашего дона Камилло лично, — разделочная доска перешла к Цумэ, и тот принялся выкладывать последнюю порцию риса. Оксана выключила плиту и развернулась к Энею. Она уже успела переодеться в цивильное — джинсы и майку с надписью If mama ain't happy, ain't nobody happy. Что, так и на работу пойдет?

— Вы мне можете сказать, что у вас произошло?

— Ну что у нас могло произойти? — сказала Оксана. — Мы об этом еще в Питере… разговаривали.

— Мы поженились, кэп, — да что они, все время будут теперь дуэтом отвечать? — Просто поженились. Этот месяц с небольшим… я ждал, пока она примет решение. Смиренно, — губы Игоря, как он и обещал, уже зажили, и улыбался он во весь рот. Энею, непонятно с чего, захотелось еще раз немножко испортить ему физиономию.

Вместо этого он перевел взгляд на Оксану. Попробовал посмотреть на нее как мужчина.

Красавицей она не была никогда, лицом, мастью и статью удалась в бабушку Варю, а не в маленькую светлую маму или мамину бабушку, но от бабы Вари же досталась и харизма. Вокруг сестры, сколько Андрей помнил ее юношеские годы (а она к 13 годам уже вытянулась и оформилась), вертелось двое-трое молодых людей, и еще четверо маячили на дальней орбите — но когда она остановилась на Титове, остальные испарились. Как и бабушка Варя, Оксана была однолюбка и — Андрей это понял лишь сейчас, — склонна впадать в зависимость от мужчины. Уход деда очень сильно бабушку придавил, просто в бытность мальчишкой он не замечал этого. И если Оксана попадет в зависимость от Игоря, а он… погибнет — это в лучшем случае… В худшем я его сам шлепну…

— Ну? — он попробовал сформулировать главный вопрос и не нашел подсказки лучше, чем надпись у нее на груди. — Ты счастлива?

— Нет, — сказала Оксана. — Я боюсь. Я все время боюсь. Того, другого и третьего. Но раньше я не боялась — и ты меня тогда видел.

Она отправилась наверх, бросив через плечо:

— Что-то Санька долго возится.

— Пусть повозится еще немного! — сказал Игорь. — Я позову!

— Ты хочешь сказать, что не сорвешься больше? — спросил Андрей, раскладывая омлет по тарелкам.

— Откуда я знаю, кэп, сорвусь я или нет. Я твердо намерен больше не срываться — вот это я знаю. И сейчас мне кажется, что я могу. А поручиться — сам понимаешь.

— Понимаю.

Сверху вприпрыжку спустился Енот.

— Я пойду, пастыря к завтраку позову, — сжалился Игорь.

— Может, лучше я? — предложил Антон.

— Лучше — я. Без всяких «может». Это он сейчас злится, а часа через два он на стену полезет. А он тяжелый.

Антон кивнул. Не понял, но кивнул, запомнил.

— Отец мой, я согрешил.

— Пошел в жопу, сын мой.

— Ну… если ты именно за этим так ее оттопырил…

Костя, с шипением втягивая воздух, выпрямился во весь рост и развернулся. Игорь плотно прикрыл за собой дверь.

— Стены здесь каменные, — сказал он, — звукоизоляция хорошая. Можешь врезать мне столько раз, сколько посчитаешь нужным, будем считать это епитимьей. Только не бей в лицо, чтобы не напрягать Ёлку и кэпа.

Костя, сжав кулаки, шагнул вперед, но потом отступил к стиральной машинке и скрестил руки на груди. Игорь встал на колени.

— Я согрешил, — сказал он. — Поторопил события. Конечно, нужно было сначала сказать вам и заключить брак по всем правилам. Получить благословение Церкви в твоем лице. Но я струсил, отец Константин. Ты же знаешь, что я трус. Я подумал — как же много нужно будет объяснять ей, потом вам… Как долго…

— А тебе хотелось прямо сейчас, да?

— Кен, — Игорь поднял глаза, и священник под его взглядом почувствовал себя неловко. — Ревнивый ты кабан, ты что, совсем ее не уважаешь, если считаешь… совершено страдательным лицом? Она нормальная взрослая женщина, у которой нормальные взрослые желания и с мозгами все в порядке. Она полностью отдает себе отчет в своих действиях. Воля немножко придавлена, ну так поэтому я целый месяц молчал, как зайчик… Ждал, пока она разрешит себе хотеть.

— Врешь. Ты ее охмурял. Круги нарезал. То пальтецо подашь, то ручку.

— И ты. И Антон. И кэп. И сам знаешь, зачем. Понимаешь, что знаки внимания ей были нужны.

— Вот ты и воспользовался, да?

— Я сделал ей предложение сразу же. Почти сразу же. Этот месяц — просто ждал ответа.

— Да встань ты с колен, не паясничай! — Костя потер лоб рукой.

— Я ее люблю. Отпусти мне грех, Костя — я поспешил; я так обрадовался, что она согласна, так испугался ее спугнуть — что поспешил. Вот это — и все. Ни в чем больше я не виноват. Ты должен мне отпустить. Обязан.

Костя положил руку ему на голову и проговорил разрешительную молитву. Каждое слово резало что-то натянувшееся внутри, по волоску, по волоконцу — и когда он закончил, это «что-то» не выдержало напряжения и лопнуло. Кен опять сел на стиральную машину, плечи обвисли.

— Покурим? — предложил Игорь.

— Андрюха нам впендюрит потом. За то, что обкуриваем помещение, где белье сушится.

— Потом — пусть впендюривает. А сейчас — покурим.

Кен принял у него сигарету. Внутри было гулко, как в этом доме до того, как внесли мебель. Посмотрим на это дело иначе, — сказал он себе. Как бы ни было больно — посмотрим иначе. Ты — целибатный священник, и через дверь от тебя живет молодая, красивая женщина. На нее так приятно смотреть, когда она в джинсах и в облегающей майке — там есть что облегать. А когда она берет вес в становой тяге, и голая спина в низком вырезе трико прогибается вперед, как лук… И она не замужем, а целибат считает странной прихотью…

Да, она права — собака на сене.

— Уезжать мне надо, Игореха, — сказал он.

— Может быть, — повел головой Игорь. — Не знаю. Но точно знаю, что не сейчас. Если сейчас, то все посыплется. И она посыплется. Ты же сам должен понимать.

— Ты человек, — выдавил Костя, — она человек. Кэп — человек. А я кто?