Он вытянул указательный палец в сторону мальчишки и сказал:

— Бегемот.

Лицо Олега чуть вытянулось.

— Мне не нравится.

— А это не имеет значения. Добро пожаловать в клуб.

Он взял с соседнего стула неизвестно как образовавшуюся там чистую рубашку и влез в нее вполне самостоятельно. Поморщился. Нет, ничего.

— Не нужно меня везти, — сказал он поднявшемуся было Суслику. — Я могу сесть за руль.

Он встал и двинулся в свою спальню — за пиджаком. Не ехать же обратно в мокром.

— Что-то наклевывается? — спросил Суслик.

— Кажется, Краснодар. Очень бы хотелось…

Когда Габриэлян исчез в коридоре, Бегемот повернулся к Королю.

— Нам, кажется, завтра отчет писать, — сказал он. — Ты мне не покажешь, что я делал неправильно?

— Убить упрямую тварь, — фыркнул Кессель.

Он приехал однажды вечером, на такси. Один. Хотя — разве человек с «ракушкой» в ухе бывает когда-нибудь один.

— Здравствуйте, дядя Миша…

Васильев окинул взглядом щуплую фигурку, большой, еще пахнущий магазинной свежестью, обвисший рюкзак за спиной, все ту же ракушку… Что-то шевельнулось в животе.

Он знал, что мальчик жив и здоров. Каждые три дня Олег отзванивался ему — именно для того, чтобы сообщить, что он жив и здоров, относительно свободен (именно так он это сформулировал) и не знает, когда вернется. Звонки были сухими, формальными. Васильев ясно видел за ними руку Габриэляна: позвони родным, они беспокоятся.

— Ты… насовсем? — Васильев посторонился, пропуская мальчика в прихожую.

Он понял правильно: ты насовсем нас покидаешь?

— Я — забрать вещи, — улыбнулся Олег. — И выпить чаю, если можно. У меня свободный вечер… Аля дома?

— Аля с Анной Петровной уехали в Тарусу.

— Жаль. Ладно, я им еще тогда позвоню. А как ваши дела?

— Как могут быть мои дела?..

Его не тронули. Семью не тронули. Училище несколько дней кормилось слухами. Все знали, что упала лотерея, все знали, что к этому имеют какое-то отношение Васильев и его племянник — но какое в точности, никто понятия не имел, а Васильев молчал. Знали также и о том, что отношение к делу имеет Габриэлян. Что у Габриэляна был неприятный разговор с шефом — после этого разговора Габриэляна, по слухам, вынесли из кабинета Волкова на руках, с разбитой мордой. Про морду Васильев сразу не поверил — Волков не тот человек… то есть, не тот старший, чтобы вульгарно расквасить подчиненному грызло. А в остальном — поверил, отчего бы и не поверить, если вынос тела засвидетельствовали несколько человек охраны.

«Скажите, а ведь неприятно быть ему обязанным», — как-то в столовой шепнул Иван Андреевич. Васильев удержал каменное лицо, но внутри себя не мог не признать, что старый пердун попал в точку: неприятно.

— Как ты… там? — спросил он, усаживая Олега в гостиной на диван и садясь на пуфик напротив.

— Вписался, — кивнул Олег. — С того семестра начну ходить в училище, вольным слушателем — Вадим Арович добился…

— Будем видеться? — Боже, что я несу…

— Нет, дядя Миша. Разве случайно. Я от боевой как раз освобожден. Меня тренируют Король и Андрей Робертович. И Вадим Арович — иногда…

От того, как это было сказано, Васильева вообще внутренне перекосило. Имя-отчество Олег произнес с таким благоговением, какое Васильев находил совершенно неуместным в сочетании с фамилией «Габриэлян».

Он ударил мгновенно, не готовясь, не примеряясь — только что сидел расслабленно и вдруг — хук слева. Увернуться или парировать пацан, конечно, не успел, покатился кувырком с дивана, но что характерно — правильным, грамотным кувырком. Поднялся вне пределов досягаемости родича и, глядя веселыми круглыми глазами, спросил:

— А разве из этой позиции не по ногам надо бить?

И тут же поправился:

— Наверное, это я должен по ногам. Потому что вам ведь все равно, как брать противника.

— Если хочешь искалечить — можно и по ногам, — с автоматизмом преподавателя разъяснил Васильев. На кухне щелкнул, выключаясь, чайник.

— Я пойду, заварю, — Олег ускакал. Васильев уронил лицо в ладони. Три недели прошло, и четыре дня. И все.

Олег вошел, расставил на столике дымящиеся чашки. Васильев вдохнул распаренный жасмин.

— У Молоствова, — сказал Олег, болтая в своей чашке ложечкой, — пунктик насчет СБ. Он считает, что мы, — Васильеву стоило большого труда не дернуться на это «мы», — все покрываем друг дружку. Он и взял себе человека из внутренней охраны. А тот, конечно, об оперативной работе только в книжках и читал… Причем примерно в тех же, что и я.

Он отхлебнул чаю, улыбнулся довольной кошачьей улыбкой.

— Хотя Вадим Арович считает, что я этих книжек должен читать больше. Потому что латеральное мышление тоже чем-то надо кормить. А людей Молоствова подвело банальное незнание территории. Это ж додуматься нужно было — вас шантажировать.

— Олежек, — трудно сказал Васильев. — Пожалуйста, замолчи. Ты говоришь не своим голосом. И рисуешься не перед тем, кто может это оценить.

Олег задрал брови.

— Он мне говорил, что вы его очень не любите. За что?

Васильев промолчал.

— А правда, что в нижний большой бассейн, ну в стометровый, где морская вода, Габриэлян, когда ему надоело наматывать круги, запустил пиранью — «чтобы придать этому занятию некий смысл»? А воду после этого стали качать пресную и хлорировать?

— Пиранья, — с чем-то похожим на вздох сказал дядя племяннику, — В морской воде не живет. Это пресноводная рыба. На вкус от карася не отличается. Карась, который когда-то попробовал крови… А в бассейне был катран.

— Катран?

— Черноморская акула.

— А где он его взял?

— Заказал по Сети. Его принесли вместе с аквариумом. Никто даже пропуска не спросил — несут рыбу, значит надо.

— И эта акула за вами гонялась.

— Это мы за ней гонялись. Она маленькая — метр с небольшим.

— И?

— Все руки ободрали.

Олег хрустнул печеньем.

— Но он же с вами этих штук не делал. Ни таких, как со шляпой, ни других… И вы не тот человек, чтобы из-за них злиться…

— Неужели ты думаешь, что его не любили только за его фокусы?

— Не-а. Его не любили за то, что не такой как все. Таким людям завидуют, завидуют тем, кто смеет, потому что сами слабы… Правда, я такого от вас не ожидал, дядя Миша. Он же спас меня. И вас. За что вы так…?

— Не горячись, — Васильев сжал его руку поверх кружки. — Я не завидовал ему. И не завидую сейчас, чего бы он там ни добился. Он… он чудовище, Олежек. Ты, что не заметил? Я ему благодарен. Но это нелегко — быть благодарным чудовищу.

— Чудовище? — Олег отпрянул. — А вы кто?

Васильев не знал, что ответить.

— Я все знаю, что вы можете мне сказать, — вытолкнул из себя мальчик. — Он мне сам сказал, что он убийца. И фотографию этой Гали показывал. Я знаю, что он убил бы меня, если бы ему это приказал Аркадий Петрович. Такие тут правила игры. И вы тоже по ним играете. Вы его учитель.

Как, как ему объяснить? Как растолковать волчонку, что дело не в правилах игры и не в том, что Габриэлян — тоже волк? Можно совершить страшные дела — но внутри остаться человеком… ну, хоть где-то. А можно — никогда им не быть. А быть просто холодной пустотой, облеченной в волчью шкуру…

— Суть не в том, что именно мы делаем, — попытался Васильев. — Суть в том, что мы собой представляем. Есть люди… которые творят необходимое зло с величайшим отвращением. Но так нужно, потому что если ничего не делать — зла будет больше. Ты испытываешь ненависть… к боевикам подполья, например? К тем, кто может однажды прийти за тобой? К Мак-Лохланну, Берковичу, людям из группы «Тэнтю»?

Олег помотал головой.

— И я — нет. А ведь они тоже убийцы. Но ими — многими из них — движет любовь к людям. Они просто понимают сложившуюся ситуацию иначе, чем мы. Я не стремлюсь воспитывать убийц. Я воспитываю защитников. Убийцы — это… неизбежный брак в работе. Да, среди нас есть те, кто начинает… получать от этого некое удовольствие… это гнусно, но тоже по-человечески. Но это не касается Габриэляна. Его мотивы — не наши мотивы, понимаешь? У него нет сердца. Многим дают такое задание, какое давали ему. Да, никому еще не подсовывали женщин, похожих на мать, но… если человек взбунтовался в такой ситуации — его не убивают и не вышвыривают из училища. Просто понимают, что на ряд задач его ставить нельзя. Что он больше годится, например, для охраны или аналитики, чем для оперативной работы. Бывает и так, что человек ломается. Морально или психически. Вот таких часто отчисляют… да они и сам не выдерживают… А Габриэлян спокойно сделал то, что от него потребовали. И единственное, о чем он подумал, когда увидел, что женщина похожа на мать — «меня проверяют».