— Ты извини, что я тебе в глаз дал, — сказал Костя вместо ответа.

— Да ничего страшного. Я ж тебя тоже не пивом поил.

— Мне минералка сейчас даже больше в жилу. Да, верю.

— А почему? Ну не можешь же ты считать, что вот это — бог… Это же просто хлеб.

Костя вздохнул.

— Ну а мы с тобой просто мясо, да? Посмотри на себя. Ты ходишь, говоришь, ешь, мыслишь, любишь кого-то… Если ты умрешь — все это закончится, остается только мясо, и то скоро протухнет. Но ты готов умереть ради… не знаю, ради чего ты пошел в боевики. Значит там, про себя, ты это что-то ценишь выше, чем себя. Его нельзя ни увидеть, ни потрогать — но оно больше тебя, раз ты оценил это выше. Значит, и в нас большее помещается в меньшее. Вот почему я хоть и удивляюсь — но верю.

— А зачем это Биллу?

— Потому что варки тоже в это верят. И очень боятся. И я точно знаю, что боятся не зря. Понимаешь, нас здесь действительно больше чем двое.

Рысь незаметно для себя сполз со стола, на котором сидел, и начал описывать восьмерки по комнате. С одной стороны, парень явно бредил. С другой стороны, Билл хотел живым именно его и, кажется, именно из-за этого бреда — а иначе зачем бы ему русский переводчик.

Если Биллу требовался язык или заложник — можно было бы прихватить тех, с кем можно общаться напрямую… К прихотям Билла в боевой относились серьезно — он редко делал что-то без уважительной причины.

— Извини, — сказал Костя, по-своему расшифровав его ходьбу. — Из меня сейчас богослов, как из собачьего хвоста веник. Я думаю о том, что едва солнышко сядет — хорошие ребята из-за меня начнут друг друга крошить, а кто не погибнет в драке — того добьют варки. Молюсь потихонечку, как бы Бог меня вразумил, чтобы этого не допустить — а в голову ничего не приходит.

— Стой. Солнце тут причем?

— Ну, днем же варки спят. Ты что, серьезно думаешь, что вашу команду выдернули только потому, что считали вас круче ростбифовских и касперовских ребят? Нет. Вы нужны пасти и сдерживать Энея до ночи. Пока в драку не вступят они.

— Не может быть, — спокойно сказал Рысь. — То есть, против Каспера с Ростбифом вместе мы бы не потянули. Никто бы не потянул, наверное. Но против осколков, да без руководства… никакие варки не нужны. Даже если бы они у Билла есть.

— Тогда почему Эней еще жив?

— Потому что Билл не отдаёт приказа его убивать.

— А почему он не отдаёт приказа?

— Я думаю, он хочет вас загонять. Показать вашему Энею, что он не в своей лиге играет. И договариваться. Потому что иначе он бы не признал, что сдал ваших, при мне. Я ведь и записать мог — и своим потом рассказать. Да хоть сейчас могу позвонить и доложить. А они ещё кому-то передать. Не сходится у тебя.

— Сходится. В то, что под носом, поверить оказалось труднее, чем в преложение хлеба и вина, да? Ты — кроме меня — единственный свидетель, слышавший от него самого. Если мы оба покойники, то звони кому хочешь — он ото всего отопрется: я не я и корова не моя. Допустим, твои ребята кому-то позвонят — это будут сведения уже из третьих рук, кто им поверит? И самое главное: Эней с командой ушел от СБ на Украине, убрал предателя в Польше и порешил шесть человек в Гамбурге. Он был в команде, когда Ростбиф убрал Литтенхайма — а ну скажи, давно ли в последний раз убивали гауляйтера? Когда ему было шестнадцать, он вошёл в цитадель, оставил там два трупа и вышел. Это он-то не в своей лиге играет? Не смеши мои белые тапочки. Билл нашёл у него болевую точку: он любит своих друзей. Меня любит, и поэтому пока делает, что скажет Билл. Но объясни ты мне — откуда Билл знал, что я священник, кто бы ему сообщил?

А вот тут уже щёлкнуло крепко. Парень новенький. Билл не знал ни имени его, ни клички, ни специализации — даже с языком не был уверен — Агата вычислила по татуировке. А вот что объект — священник, наоборот, знал. Приехали.

Может быть, все это и ерунда. Может быть, Билл — с него станется — попросту прикормил нелегала или нескольких и потихонечку пользуется. Это категорически запрещено, но Биллу мало кто может приказывать. В любом случае, нужно сначала разобраться. Только как тут разберёшься? Кого расспрашивать, кому верить?

— А как Билл хочет договариваться — ты сам слышал, — добил Костя.

— Ну, вы с Веткой тоже не очень договаривались.

— Ветка стучал. Думаешь, у нас не было доказательств? Эней вообще думал, что крыса в штабе одна. А у вас там крысиный питомник. А сдавать своих — большое паскудство, и дело губит. Ты уверен, что однажды Билл и твоего командира не разменяет?

— А я могу быть уверен, что вы нас когда-нибудь ради высоких целей не пришибёте?

Рысь отбивал выпады больше для порядка — думал он совсем о другом. О том, что надо сесть всем и ситуацию эту распутать.

— Можешь, — твердо сказал Костя. — Мы пальцем не трогаем того, кто нас не трогает. Может, ты сначала с командиром переговоришь?

— Как я с ним переговорю? — Рысь сложил ладони рупором и издевательски прокричал: — Ау-у! Билл комм забрал.

Он досадовал на себя. Вышло всё как бы случайно — Билл попросил у него комм, вроде бы настроить запасной канал связи, а потом слово за слово — и Рысь не заметил, что Билл так с коммом и уехал. Он и не очень обеспокоился поначалу: коммы раздавал тот же Билл, как дал, так и взял…

В двух кварталах узел связи. То есть, в двух кварталах от набережной, до которой еще пилить и пилить по километровому молу.

Есть ещё один — прямо здесь, в службах корабельного музея. Но об этом звонке будет доложено Биллу. Тут же. Немедленно. Смотритель музея, каким-то чудом не говорящий по-английски старикашка — человек Билла, и даже в курсе того, что на маяке пленник.

А и черт с ним, пусть докладывает, — решил Рысь. Я не делаю ничего плохого. Я пытаюсь правду узнать и имею на это право.

Он включил радио на всю железку, спустился вниз, попросил у смотрителя разрешения воспользоваться узлом связи и набрал Хана.

— Слушай, — сказал Рысь, — я тут таблетки забыл.

— Как забыл? — совершенно спокойно спросил Хан.

— Переложил в карман куртки, а куртку не взял.

— Ладно, куплю и привезу.

У Рыси шалила щитовидка, до операции оставалось три месяца, а имплант он ставить не хотел — слишком легко отслеживались импланты. Никогда и нигде он, конечно, таблеток не забывал. Просто из них получился отличный внутренний сигнал тревоги.

Приветливо и немного виновато улыбнувшись деду, он вышел из музейной подсобки. Знать английский настолько плохо, чтобы не разобрать слово pills даже этому деду не под силу. Хан приедет как сможет — разберёмся вместе.

Он ступил в проход между маяком и зданием служб — и увидел человека в длинном плаще того серебристо-зелёного цвета, какой бывает у молодых еловых иголок.

Это еще кто и что тут делает? — подумал Рысь, а рефлекс уже сработал: длинный плащ, поднятый воротник, широкополая шляпа, тёмные очки…

Рысь открыл огонь раньше, чем добрался до конца цепочки. Но все равно слишком поздно. Потому что в обойме был свинец. А Томасу недавно исполнилось 60. Ему было плохо на солнце, Томасу. Очень плохо. Но его учили, как работать, когда тебе очень плохо.

Когда Рысь обмяк в его руках — позвоночник сломан, но сердце еще бьется, — Томас склонился к его шее, прокусил яремную вену и, глотая кровь, опустился на колени. Он не хотел убивать и не убил бы, если бы этот дурак не повредил его так сильно. А теперь для того чтобы не впасть в восстановительную кому, ему требовалась кровь.

Докладывать нанимателю через комм он не собирался. Приедет — увидит сам. Пусть в следующий раз подбирает себе человеческую охрану поумнее.

Хан не успел отреагировать на звонок Рыси и даже как-то обдумать его. Слишком быстро разворачивались события.

Он прикрывал Винсента, устроившегося в одной из закрытых лож на Идреттспаркен: патрулировал коридор, куда выходили двери. Матча в этот день не было, уборщики не особенно усердствовали, и в случае неожиданного визита либо выполнения поставленной задачи у Винсента был вагон времени, чтобы убраться. По расчетам Хана Эней должен был появиться вот-вот, и звонок Рыси прозвучал как раз в тот миг, когда Хан напряжённо ждал звонка Агаты. Сигнал тревоги от Рыси означал, что нужно мчаться на маяк как только, так сразу.