Десперадо пожал плечами.

— Лучан… Я думал, что я могу на тебя положиться.

Лучан вспыхнул. Его руки замелькали с бешеной быстротой, передавая азбуку жестов. Эней выслушал — точнее, досмотрел — молча.

Потом сказал:

— Да, ты ни разу никого не продал и не промахнулся, когда надо было стрелять. Но этого мало, Лучан. Нужно ещё и… не стрелять, когда стрелять не надо.

Десперадо снова замахал руками.

«Это же СБшник!» — прочел Эней.

— Хоть варк. Хоть черт. Если я не буду знать точно, кто что делает, мы сгорим. Не завтра, так послезавтра. И я не могу тратить ещё одного человека на то, чтобы он наблюдал за тобой.

Десперадо засопел в нос.

— Я… теперь понимаю, что чувствовал Ростбиф, когда я поперся в Цитадель. Мне тогда надо было просто морду набить. Десперадо, я… Я не хочу тебя потерять. Я уже… стольких потерял. И я не хочу, чтобы это вышло из-за меня. Из-за того, что я не смог объяснить.

Десперадо опустил голову. Потом достал свою мини-планшетку, быстро нацарапал световым пером: «Больше не повторится» — и нажал кнопку «сброс».

— Хорошо, — сказал Эней, хлопая его по плечу. — Я тебе верю.

Они вышли из общественного туалета и зашагали по парку. Комм Квятковского оттягивал Энею шею — что твое Единое Кольцо. Сев в машину к ребятам, Эней бросил оба трофея Антону. Мысль о том, что Енот оттуда вытащит, почему-то совершенно не радовала.

Возвращались, как и съезжались — порознь. Эней и Мэй, следуя своей легенде «влюбленная пара в медовый месяц» — на поезде до Гданьска в спальном вагоне. Костя, Десперадо и Антон — «гастарбайтеры в поисках нанимателя» — на фарцедудере. Игорь — «раздолбай и искатель приключений» — на купленном в Варшаве мотоцикле «полония-торпеда».

Впервые за последние два года (не считая времени ареста Милены) он остался совсем один на срок, превышающий сутки. И у него была масса времени для раздумий.

Дела были невеселы. И не потому, что Курась оказался крысой. А потому, что ребята были совершенно не готовы. Ни к поворотам такого рода, ни к совместной работе, ни к характеру этой работы.

Эней, как и положено командиру, держался лучше всех. Его придавило то, что Юпитер был когда-то другом Ростбифа. Малгожату это больше ожесточило, чем придавило, но тем не менее… Десперадо тоже был подавлен — и Игорь от души надеялся — не потому, что ему не дали пострелять вволю. Антошка ходил сам не свой от того, что пришлось косвенно участвовать в убийстве. Сам Игорь отнесся к самому факту убийства спокойней всех — теперешнего Курася ему было не жаль совершенно, а прежнего он не знал. Но в монастыре ему словно какой-то нарост с души срезали — и теперь настроение товарищей отзывалось и в нем. Но сильнее всего — в Косте, на которого свалили свои грехи и Эней, и Антон — а у бывшего морского пехотинца все ещё не очень получалось примирить свой сан и свое нынешнее занятие, имевшее очень уж косвенное отношение к самообороне.

Нужно было что-то делать. И именно Игорю. Потому что остальные, кажется, считали, что все в порядке и что главное — переломить себя. Страшно представить, что выйдет, если у них получится.

На место Игорь прибыл раньше всех и помог присмиревшему Хеллбою доремонтировать сарай. Хеллбой, по счастью, не особенно его расспрашивал — только поинтересовался, где ребята, и, услышав, что Игорь видел их в Гданьске (соблюдая конспирацию, они сошлись в одной пляжной кафешке, но не разговаривали и не подали виду, что знакомы) и скоро все будут здесь, удовлетворенно кивнул.

А у Игоря при виде Хеллбоя и сарая зашевелилось какое-то предчувствие идеи… Ведь при изъятии этого стихийного бедствия и шуму вышло много, и стрельба могла получиться, и стеной кого-то едва не пришибли, а вот неприятных ощущений — никаких. Как в «Трех мушкетерах» — гвардейцы кардинала валяются штабелями, но никому не портят настроения… «Они все были плохие», как сказал бы брат Михаил.

Уголовников Игорь ненавидел даже тогда, когда сам был уголовником. Ненавидел за твердое убеждение в том, что прочие люди, «шлепели», зарабатывающие себе на жизнь трудом, самой судьбой предназначены к тому, чтобы их обирали, убивали и насиловали. Игорь-то хоть не давал себе забыть, что сам паразит и заслуживает такого же конца, как и прочие паразиты. Хотя утешением это было слабеньким.

Эней по возвращении надолго уединился с женой в домике. И не затем, зачем все подумали, Игорь это знал точно. Молодожены были расстроены, бешено расстроены, и обнимались, лежа на кровати, без всякой страсти — а так, как дети, забравшиеся грозовой ночью под одно одеяло.

Костя включился в доделку яхты, Десперадо отправился купаться, Антон возился с брезентовым мешком, подвешенным на дерево — отрабатывал удары. Игорь не собирался обсуждать произошедшее с Антоном — мальчик заговорил сам.

— Что с кэпом? — спросил Енот, присаживаясь рядом с Игорем отдохнуть. — Он ведь уже убивал раньше.

— Угу, — Игорь меланхолично выпустил дым. — Только он не разговаривал с теми, кого убивал. По крайней мере, с людьми, которых убивал. Понимаешь, в чем тут трюк, Тоха… далеко не все могут так просто убить человека. Что-то внутри сопротивляется. Биологическая программа или там совесть. И вот ты начинаешь прибегать ко всяким фокусам, чтобы эту программу обмануть. Ну, например, можно втереть себе, что ты — хороший парень, а он — плохой парень. И жить ему совершенно незачем. Или хотя бы так: я плохой парень, но он — совсем плохой. До того тщательно это себе втереть, что ненависть станет уже настоящей, и на этой ненависти через барьер перескочить. Самое обидное — что на этот самообман идут зачастую люди хорошие. По-настоящему хорошие. Которым иначе — никак…

Он показал большим пальцем себе за спину, на домик, где скрывались Эней и Малгожата.

— Андрей? — спросил Енот.

Цумэ помотал головой, и Антон понял.

— Можно ещё так: жертва — вообще не человек. Или там… она — человек, а ты — сверхчеловек. Хомо, чтоб его, супербиус, — он снова затянулся.

— Понимаешь, такие трюки нужны только на первых порах — потом появляется привычка. Или вот как наш падре в бытность морпехом. Две разных личности. Одна, в свободное от работы время — хороший человек. Детишек любит, на всякую неправду смотреть без содрогания не может, никакой злобы не выносит… А в рабочее время тумблер щелк! — и перед нами боевая машина. Тут нужно душу отключить начисто: в руках автомат, ты придаток к автомату. И главное — пауз никаких не допускать. Опять-таки на первых порах. Потому что потом появляется навык: щелк-щелк. Входишь — и выходишь…

Игорь докурил до фильтра, вбил окурок пяткой в песок.

— Самое поганое во всем этом — даже не привычка к убийству, а привычка к самообману. Вот почему Кен теперь устроился так, чтобы не убивать совсем. И я сделаю все, чтобы ему даже случайно не пришлось. Среди нас должен оставаться хоть один нормальный человек.

— А мне — придется научиться?

— Думаю, да, — вздохнул Игорь. — Бойца из тебя не сделать, но ты должен будешь в случае чего за себя постоять… Кен в таком случае просто умрет, он подписался стать мучеником, когда принял сан. А ты не подписывался, и не нужно тебе.

— А… как тогда?

— Ну… я предпочел бы, чтобы ты вообще ни к какому самообману не прибегал.

— Но если не прибегать… понимать, что перед тобой человек… который, может быть, лучше тебя… которому больно… Это значит — быть чудовищем.

— А ты думал, революция — это тебе лобио кушать? — прорычал Игорь с деланным акцентом.

— Я не люблю лобио, — Антон поднялся с песка, встал в стойку напротив мешка и принялся бить — остервенело, рассаживая кулаки и не обращая внимания на боль.

Игорь растянулся поблизости на траве за дюной — море здесь потихонечку съедало пляжи, как уже почти сожрало Куршскую косу. Ощущая солнце скорее как вес, а не как тепло, он думал, что нужна разрядка. Нужна игра. Всерьез — со всеми оперативными действиями и большой ценой ошибки — но с нулевой ценой победы. Игра, в которой можно будет не считать потери противника.