— Я написал пару-тройку писем, — продолжал Ростбиф. — Если все окончится благополучно — пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо?

— А если нет? И я буду жив?

— Тогда наоборот. Вскрой ящик и поступай по своему усмотрению. Только не действуй сгоряча. Ты к этому склонен…

Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читался восторг и благоговейный страх полета.

В скверике гулял пяток мам с детишками разного цвета и калибра, ещё один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженый парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.

Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте — ещё беспечных, ещё не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, — а теперь все чаще не желая вырастить «агнца» и потерять его молодым.

…Рослая полноватая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, да и одета была в джинсы и джинсовую же куртку. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив, наконец, того, кого ждала, сказала сыну:

— Сашенька, папа приехал.

И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.

— Ну что, домой пойдем? — спросил он, ставя сына на землю.

— А как же, — степенно ответил тот.

И они пошли — отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.

Проходя мимо, она оглянулась — на кого-то он был похож, этот страйдер с лицом серьезным и почти детским.

А он так и смотрел им вслед, не в силах отвести взгляд. А потом поднялся и медленно, ссутулившись и сунув руки в карманы куртки, двинулся прочь, в противоположном направлении. Он знал, где они жили, он мог бы пойти следом до самого дома, подняться по широкой лестнице на крыльцо и позвонить в дверь… Но он знал, что не сделает этого. И знал, что потом, когда-нибудь он вернется и всё-таки увезет её отсюда, вместе с мужем и сыном, куда-нибудь подальше от варков, от памяти о пустом и страшном доме, от всего… Если только найдется в мире такое место.

Он добрался до «Китайской стены» уже ближе к полуночи — потому что пересек Кайдакский мост пешком, глядя на острова Днепра и дыша рекой. В домах на правом берегу загорались окна, в лесополосе под мостом что-то шумно отмечала припозднившаяся компания. Свет голубоватых редких фонарей едва освещал асфальтовую дорожку. Он не должен был уходить, не должен был ехать на другой конец города и возвращаться пешком так поздно. Не должен был выключать комм и сидеть на скамейке в скверике у станции метро. Не должен был…

Что толку думать теперь о том, чего не нужно было делать…

Запах беды настиг его издалека. Запах гари, запах железа, запах смерти. У торца Китайской стены мигали синим милицейские и пожарные машины, из окон квартиры на втором этаже валил дым — из окон их квартиры…

Конечно, за линией оцепления толпились зеваки. И, конечно, где-то среди них крейсировал варк, сканирующий эмоции. Поэтому Эней пошел туда медленно, на ходу читая про себя:

И дальше, дальше, дальше, не давая проскочить ни единой эмоции, ни единой мысли, лишь бесстрастно фиксируя то, что видят глаза и слышат уши.

Глаза видели кровавое пятно на асфальте в россыпи осколков стекла. Осколки брызнули аж до проезжей части, тело пролетело только половину этого расстояния — из-за разницы в массе. Судя по очертаниям пятна, упало тело не одним куском.

Кухня. Взрыв газа, не иначе.

— Слышал, как ебануло? Я аж на шестом массиве услыхал.

— Говорят, террористы. Хотели дом взорвать.

— Вот суки.

— Та не, это случайно газ рванул, когда их штурмовали. Мужик один в окошко вылетел — аж вон докуда. Дымился весь, як цыпленок табака.

— А скоко их было?

— А хто ж их знает. И чего людям неймется…

— О! Дывы, дывы, понэслы!

Эней увидел пожарных и носилки. Толпу начали теснить от ограждения, а рядом с носилками шел явный варк — бледное чувырло в черном плаще с кроваво-красной, по их вурдалачьей моде, изнанкой. Из безпеки, наверное.

Конфигурация первого трупа под пленкой говорила, что он действительно сложен на носилки частями. Но длина этих частей не оставляла места сомнению — Ростбиф.

Спокойно, очень спокойно…

Ни узнавания, ни жалости… ненависть, наверное, проскакивала — ее гасить труднее всего, но ненависть не очень выделяла его из толпы. Едва не четверть присутствующих отреагировала на варка-ловца схожим образом, наверняка.

Второй труп был укрыт неплотно: из-под пластика виднелись светлые волосы, обгоревшие на концах — и до корней сожженные на половине головы. Если бы Эней успел полюбить её, варк, сканирующий эмоции, мог бы и поймать свою рыбку… не сразу, не в толпе, но засечь вспышку, просмотреть видеозапись, сличить…

Третьим оказался Гадюка — Эней узнал ботинки с острыми носами, торчащие из-под пластика. Следующие двое, судя по обуви, были из штурмгруппы.

Больше здесь делать нечего. Эней протолкался через толпу обратно и снова двинулся к метро. Оружие свое он спрятал в готовом под снос доме на Первом Массиве — он всегда держал свой боевой набор в отдельном тайнике. Газда решил перестраховаться, не делать из себя мишень. Именно он, СБ само по себе не стало бы добираться до группы в жилом многоквартирном доме. Газда. Это ему не поможет. Даже усиление охраны ему не поможет. Хотя с какой стати усиливать охрану — ведь Эней остался один, а что может сделать один человек?

Убить одного человека. И этого достаточно. Есть варианты, против которых не потянет никакая охрана — например, камикадзе. Главное — взять правильное направление, а дальше пусть работает масса, помноженная на квадрат скорости и деленная пополам. Жаль, бензобаков нет, как следует взорваться нечему. Была бы лишняя гарантия.

А и была бы — какие у тебя шансы, Андрей Витер? Один к десяти? Один к ста?

«Только этот один. И другой не нужен», — Ростбиф учил его всегда идти на акции именно с этой мыслью.

Время двигалось к рассвету. На небольшой площади у Музея Войны на помосте все уже было готово. Охраны и обслуги больше, чем зрителей — хотя казнь проштрафившегося высокого господина зрелище редкое, пусть и довольно неприятное. К тому же час еще ранний, и немногие желающие посмотреть на лунное правосудие подойдут уже после рассвета, когда казнь действительно начнется. Дневной свет опасен для высоких господ, молодых солнечные лучи убивают медленно и мучительно, и к вечеру приговоренная будет радоваться быстрому сожжению высоковольтным разрядом как милости.