— Это другой вопрос, — прокряхтел шеф. — Мы считаем, что председатель исполкома как-то связан с Тузом. Ну и Рубилин, соответственно, тоже. Тут другая паутинка нарисовывается. Знать бы, с какой стороны к ней подойти.

Ну вот, снова к Тузу подъехали…

Тем временем Горохов приблизился к столу Каткова. Тот на всякий случай сразу сделал вид, что работает в поте лица. Вперился взглядом в бумажки, раскиданные на столе, будто осенний листопад.

— Чем порадуешь? — теперь уже шеф нависал над криминалистом.

— Да я все на сто рядов просмотрел, Никита Егорович, — пожал плечами Алексей. — Никаких зацепок…

— А ты еще раз посмотри!

— Есть небольшая нестыковочка… Но, скорее всего, случайный фактор. Не знаю.

— Какая нестыковочка? — насторожился Горохов. — В нашем деле важна каждая деталь. Прижать нужно этого Ковригина. Если он виноват, конечно.

Алексей снова разложил листочки, но уже упорядоченно. В центре стола — послание с выдержкой из произведения Светлицкого, где была зашифрована фамилия «ПРИХОДЬКО» из тех плохо пропечатанных букв, что сложились в слово. Сбоку — анонимка на Светлицкого, которую изъял я у главы местного дома литераторов Антонины Шишкиной. Снизу — отрывок из нового романа Светлицкого, который выкрал по моей просьбе Рубилин для мифического поклонника писателя. Как будто на одном столе собрались все плоды нашей усиленной деятельности за эти недели.

— Вот, смотрите! — Катков водил лупой по строкам. — Заглавные буквы пропечатаны чуть сильнее в шифровке, чем строчные, а в анонимке они одинаковы.

— Ну и что? — морщился Горохов.

— С виду, вроде, ничего такого, но, чтобы отбить заглавную букву, нужно ведь нажать две клавиши. Перевод регистра — и собственно литеру нужной буквы. Это дополнительная манипуляция.

— Ближе к делу, профессор.

— Проведенная мной техническая экспертиза документов показала, что шифровку и анонимку могли напечатать разные люди, но на одном устройстве.

— Как это?

— Вот, смотрите, — Алексей передал лупу Горохову, а мы сгрудились вокруг его стола, полагаясь на собственное молодое зрение. — В шифровке везде заглавные буквы пробиты чуть интенсивнее строчных. Не специально, это печатающий непроизвольно сильнее нажимал на клавишу, когда приходилось переводить регистр.

— Ерунда это все! — скривил губы Горохов. — Может, он пьяный печатал? Или на нервах.

— Этот признак устойчиво проявляется по всему тексту шифровки, — замотал головой Катков. — Идентификационная значимость его, конечно, несущественна, и без совокупности других признаков…

— Своими словами, Леша. Не мудри, — прервал его шеф.

— В общем, это может быть как случайность, так и нет. Но, в любом случае, вывод в заключении я могу дать лишь в вероятной форме. Он больше имеет розыскную ценность, чем идентификационную.

— И что нам с твоей вероятностью делать? — хмурился следователь.

— Это еще не все… Вот фрагмент рукописи Светлицкого. Посмотрите, что скажете?

— Смотреть — это твоя стезя, Алексей, говори уже, как есть.

— Там тоже заглавные буквы пропечатаны чуть интенсивнее строчных. Привычка бить по клавишам сильнее, когда приходится зажимать две — прослеживается.

— Твою дивизию! И что ты раньше молчал?

— Да это все косвенные детали, ненадёжные, и я хотел провести дополнительные исследования!

— Где ж ты раньше был, Леша⁈ — громыхал Горохов. — Это что получается? Что шифровку печатал Светлицкий?

— Вот! — воскликнул Погодин.

Мы с Катковым хором на него шикнули.

— Мог напечатать, — закивал криминалист. — Я думаю, что Всеволод Харитонович — не единственный человек на Земле, который так специфически выдает заглавные буквы в машинописи.

— Ну, озадачил… И что нам теперь с этим делать? — Горохов снова зашагал взад-вперед. — Доказательств, простите, крот накакал, что мы Светлицкому предъявим? Что он буковки заглавные по-особому набивает? Смешно! Это же не почерк, чтобы конкретно за исполнителя зацепиться можно было. Так… особенность малозначительная…

Катков выразительно посмотрел на начальника — мол, а я вам что и говорил. Горохов поднял брови. Немая сцена затягивалась.

— Никита Егорович, — проговорил я. — Есть у меня одна мыслишка. Надо обсудить.

— Вот люблю, когда ты так говоришь, Андрей Григорьевич, — закивал шеф. — Хорошая, так сказать, примета. Ну выкладывай, что придумал?

— Все как-то интересно закручено, — задумчиво проговорил я. — Теоретически, отпечатать шифровку под стиль Светлицкого мог и его несостоявшийся соавтор Ковригин. С другой стороны, Светлицкого тоже надо проверить… Круг сужается. Мне кажется, что кто-то из этих двоих и есть Литератор. И вот что…

Я поделился своими соображениями.

— Я вас поздравляю, товарищи! — после непродолжительного стука в наш кабинет залетел Лосев.

Он сиял во всех местах — залысиной, улыбкой на холёном лице, звездами на полковничьих погонах.

Начальник милиции с энтузиазмом и одновременно как-то покровительственно жал нам всем поочередно руки и приговаривал:

— Как вы так этого Ковригина раскрутили ловко! Молодцы!

— Вам уже доложили? — поинтересовался я.

— А как же… Я в курсе уже, что задержанный начал давать признательные показания. Ух! Камень с души! Спасибо вам, товарищи…

— Это все Андрей Григорьевич, — прищурился Горохов, кивнув на меня. — Он нашел нужный подход к подозреваемому. Раскрутил его по полной.

— Ну и замечательно… Признаться, я уже не надеялся, что вы это дело раскроете.

— Чой-то вдруг? — зыркнул на него Горохов.

— Ой, да ладно, дело прошлое, — будто спохватившись, перевел тему полковник. — Я в Москву уже отбил спецсообщение, мол, преступник пойман, признался, дел раскрыто.

— Рановато, — поморщился я. — Сегодня только будем проводить проверку показаний на месте преступления, чтобы исключить самооговор. Посмотрим, ориентируется ли Ковригин в обстановке в квартире потерпевшей, и пусть покажет, как труп лежал, как удар наносил кинжалом по Завьяловой.

— Ой, да ладно! — замахал руками Лосев. — Это все формальности. Не первый год в милиции. Главное, что человек признался, а там уже и обвинение можно смело стряпать. Кто же станет себя оговаривать по расстрельной статье? Сто процентов — он убил!

— Скорее всего, да, — с готовностью кивнул я. — Сегодня выясним это достоверно.

— И что же вы, товарищи? Теперь в Москву вернетесь? — как-то слишком радостно воскликнул полковник, хитро поглядывая то на меня, то на Горохова.

— И даже чаю не попьете? — подтрунил я.

— Чего? — не понял фишку из расхожего в будущем анекдота полковник.

— Я говорю, вы нас спровадить хотите? — прищурился я.

— Да ну, что вы? Вы так помогли нашему городу.

Ну-ну… Подумал я про себя. Как говорится, и баба с возу, и волки сыты.

— Мне кажется, ему еще нужна помощь, городу вашему, — многозначительно проговорил я, наблюдая за реакцией Лосева. — Не все гладко выходит у вас по линии борьбы с экономическими преступлениями. Мы люди со стороны, и то заметили. Не оправдываете, так сказать, решение XXVII съезда КПСС в деле борьбы с нетрудовыми доходами. В то время, как партия придает принципиальное значение решительному искоренению нетрудовых доходов, любых отклонений от социалистических принципов распределения, — назидательно процитировал я выдержку из новой редакции Программы КПСС.

Полковник дернулся, напрягся, а потом заулыбался еще шире:

— Ну, это наши мелкие местечковые заботы, Андрей Григорьевич. Мы их сами решим, самое главное, что маньяк пойман и признался. А проблемы у всех бывают, куда ж без них. Если всю преступность разом искоренить, тогда мы вовсе без работы останемся.

— Добрый день, Всеволод Харитонович, — улыбнулся я, убрав руку с кнопки звонка.

На пороге своей квартиры меня встретил писатель.

— Андрей Григорьевич, — немного удивился Светлицкий, — а я как раз хотел вам звонить. Приступил к написанию романа, помните, о герое, прототипом которого вы будете являться. Нужен дополнительный материал. Хотел с вами встретиться. А вы сами пришли. Замечательно… Слышал, вы Литератора арестовали?