Группе Горохова выделили от УВД служебку с водителем. Я не стал претендовать, мне хотелось прокатится на своей белой ласточке. А “Волгу” со старшиной я оставил Горохову. Ему сегодня тоже надо было смотаться до городской прокуратуры и уладить формальности с принятием дела к своему производству.

Здание БСМЭ было относительно новое, но бетонное крыльцо, выложенное плиткой из застывшей мраморной крошки, уже успело потрескаться. При входе прибита крашенная фанерка, на которой через трафарет расписан график выдачи тел. Коридор, как и везде в подобных учреждениях — крашенные стены под самый потолок, змеистая проводка поверх штукатурки, какие-то агитационные плакаты о борьбе с инфекциями.

В коридоре пахло хлоркой и почему-то свежескошенной травой.

— Андрей? Это ты? — в коридоре выросла пухлобокая женская фигура в халате и с “праздничной” ракушкой на голове.

На просвет я не мог разглядеть лица, но голос показался очень знакомым. Я подошел ближе:

— О, Ленок! А ты как здесь?

Передо мной стояла та самая медсестра Лена, что выхаживала меня когда-то в стационаре хирургии после ножевого ранения, которое я получил во время стычки с валютчиками. Мне тогда еще медаль Зинченко-старший вручал. Кто бы мог подумать…

— Работаю в судебке теперь, — Лена хлопала глазищами и осматривала меня с ног до головы, будто не могла поверить, что это я. — У тебя как дела? Ты же в школу милиции поступал, помнится.

— Все нормально, уже на второй курс перешел, сейчас что-то вроде практики, так что я по работе здесь. Ты лучше про себя расскажи. Как жизнь молодая? Срослось тогда с рентгенологом?

— Да ну его, — скривилась Лена.

— Эх, Ленок, хорошими мужиками разбрасываться не надо, их беречь надо.

— А ты что, в женихи опять набиваешься?

— С удовольствием бы набился, да только у самого невеста, а жениться все некогда.

— Да шучу я, — ее ярко-красные губы в цвет горошин бус на складках шеи растянулись в улыбке. — Я уже замужем, Петров.

— Ого! Поздравляю. Повезло парню. Как за каменной стеной с тобой будет. Кто он, я его знаю?

— Ну, он не парень уже, а мужчина взрослый. В самом соку. Мне салаги даром не нужны, только ты исключение был. А супруга ты моего знаешь. Надежный мужчина. Павел Алексеевич…

— Только не говори, что ты вышла замуж за этого… Блин, фамилию забыл. С которым ты работала. Который завхирургии был, а потом его за делишки турнули и на приеме сидел в поликлинике?

— Он самый. Мытько теперь моя фамилия, Андрюша.

Я откровенно расстроился, потому что типчик был, прямо скажем, так себе. И скрывать своей досады не стал:

— Прости, Лен, но ты что, получше мужа не могла найти?

— Он с женой развелся… Из-за меня, между прочим, — просияла Лена.

— Ну славно, счастья вам и детишек побольше. Но все равно удивила…

— Да я и сама не ожидала. Столько лет вместе проработали – и вот… Сроднились как-то. А ты кого ищешь?

— Мне бы с экспертом переговорить, кто Дубова вскрывал.

— Так муж мой и вскрывал.

— Как? И он тоже здесь работает? Что за карьерный рост такой?

— Переквалификацию прошел и стал врачом-судмедэкспертом. А ты знаешь, здесь спокойней, “пациенты” молчат. Ответственности поменьше. Судмед — единственный врач, который ни разу не сделал своим пациентам хуже. И доплата за вредность, опять же. Вот и поменяли мы специализацию, дружно.

Сзади меня раздались шаги.

— А вот и мой муж, — проговорила Лена, — Павел Алексеевич, к вам Андрей Петров. Помните его?

По коридору шагал бывший хирург. Его холеную морду перекосило, очки сползли на нос. Товарищ Мытько меня явно сразу узнал.

— Спасибо, Ленок, — я демонстративно чмокнул медсестру в щеку. — Нам с Павлом Алексеевичем переговорить нужно. Пока…

Мытько, увидев, как на телеса его супруги покушается молодой парень, засопел и даже здороваться не стал.

Я вытащил удостоверение (раскрывать его не стал, врач и так меня знает):

— Рад вас видеть, Павел Алексеевич. Все больше удивляюсь вашему профессиональному росту. Какой же вы разносторонний человек, оказывается. Надеюсь педиатром вы стать не собираетесь? Уж больно лицо у вас хмурое, как у Бармалея. Детишки пугаться будут.

— Что вы хотели? — пробурчал Мытько, провожая взглядом Лену, что, виляя дутыми бедрами, удалялась по коридору.

— Тело Глеба Львовича вы исследовали?

— Заключение ещё не готово.

— Я знаю… Просто на словах расскажите, что да как.

— Пойдемте, — сухо кивнул врач и, не оглядываясь, быстро зашагал по коридору.

Мы с Погодиным поспешили за ним и вошли следом в секционный зал. Белый кафель с кривыми швами до потолка. Пол тоже в плитке. Запах, конечно, отвратный — смесь падали и мясного рынка. Плечи мои передернулись.

Поблескивая нержавейкой, по залу расставлены смотровые столы. Каждый оборудован кровостоком. На трех столах трупы. Первого я сразу узнал по могучей фигуре, хоть и накрыт простыней. Дубов это. Второй почти сгнил. Почерневшие кости с кусками налипшей земли вместо плоти. Третий вообще свежачок. Распотрошенная женщина со вскрытым животом и грудиной и спиленным фрагментом черепа. Возле в лотке лежали окровавленные инструменты: специальные ножницы, реберный нож, пинцет, малый секционный нож и пила.

Зрелище ужасное, конечно, для новичка. Но в прошлой жизни я частенько бывал в подобных местах и даже присутствовал на вскрытиях. Но один хрен, завтрак во мне откликнулся легким рвотным позывом, хотел сбежать, но я быстро унял приступ, чуть абстрагировавшись от вони и зрелища, размышляя о деле.

Ясно-понятно, гаденыш Мытко специально нас сюда притащил. Он мог бы и в кабинете с нами поговорить, но решил измором взять. Его тактика сработала только по отношению к Погодину. Тот ошалело покрутил глазами, схватился обеими руками за рот и бросился прочь из секционной, будто его преследовала стая мертвецов.

Я невозмутимо прохаживался между “разделочных” столов:

— Не обращайте внимание на моего коллегу, Павел Алексеевич, ему срочно надо позвонить. Я вас слушаю. Вы обещали рассказать про Дубова.

Я стянул простынь с трупа. Легендарного следователя почти не узнать. Посинел и как-то скукожился. Жаль Глеба Львовича. Его, в отличие от неизвестной мне женщины, уже зашили после вскрытия. Швы корявые, штопал явно не хирург Мытько. На коже щелки колото-резаных ранений. Смотрятся будто нарисованные. Не верится, что столько ран получил.

— А что рассказывать? — Мытько, потеряв надежду меня сломить, проникся к моей стойкости и, наконец, пошел на контакт. — Десять ножевых ранений. Причина смерти ясна — не пряником отравился. В крови алкоголя нет. Других патологий не выявлено.

— А как так получилось, что десять раз убийце пришлось его кольнуть? Зачем?

— Ни одно из повреждений, судя по локализации, не могло причинить мгновенную смерть. Такое впечатление, что преступник ножом орудовал крайне неумело. Почти наобум, так сказать. Лишь одно ранение, которое в сердце, оказалось смертельным.

— Вы хотите сказать, что Глеб Львович никак не хотел умирать даже после девяти ударов ножом?

— Совершенно верно. Судя по направлению раневых каналов, глубины погружения клинка, углу нанесения ран — удары производились, когда Дубов стоял на ногах. Можно это даже представить. Сначала в спину, потом он, очевидно, повернулся и получил удары в грудь и в сердце.

— Что вы можете сказать об орудии убийства?

— Ничего примечательного, все раневые отверстия на коже щелевидные, с одного конца п-образные, с другого с острым углом. Стало быть, клинок с обушком и лезвием, не стилет, не кинжал. А обычный нож, получается. По всем пунктам так выходит.

Сказал так, будто только что сверялся с учебником или с какой-то методичкой – а может быть, так действительно и было.

— Точно обычный?

— Абсолютно. Хозяйственно-бытовой, так сказать.

— Не холодное оружие? Как вы это определили?

— Потому что толщина обушка маленькая - один-два миллиметра, не больше. Ширина клинка на уровне погружения в объект не более 32 мм, все замерено и записано. Длина заглубления не более 128 мм. Параметры клинка вообще-то подходят под охотничий нож, но толщина клинка у тех побольше будет. Ближе к трем миллиметрам.