— Потому что вещи порчены. Нельзя ничего нести в дом из квартиры такой. Вот и боятся люди отсюда что-то забирать. Да вообще, заходить сюда опасаются.

— А вы почему не боитесь? Уж не ведьма ли вы сами? — пошутил я.

— Мать у меня ворожила, а я так, балуюсь иногда, — на полном серьезе ответила бабушка. — Старая я уже, чтобы смерти бояться.

— Ну не скажите, вы еще бодрячком. Сколько вам? Шестьдесят? — спросил я, намеренно занизив возраст бабульки примерно на десяток лет, чтобы вышел комплимент какой нужно, но все равно не рассчитал.

— Восемьдесят три.

— Ого, — присвистнул я. — Ни за что бы не подумал, — теперь уже без лукавства и с некотрым восхищением проговорил я.

А бабуля – молоток. Живчик. Можно сказать, почти долгожитель, если учесть, что средняя продолжительность жизни в СССР (за некоторым исключением), как правило, не переваливала за семьдесят лет.

— Я еще государя видела, — с гордостью заявила Людмила Петровна. — А скольких вождей потом пережила!

— И еще многих переживете, — заверил я. — Только никакой чертовой метки здесь нет. Значит, все нормально с квартирой.

— Не чертовой, — поморщилась бабуля, — а бесовой.

С таким раздражением, будто я березу с ёлкой перепутал или шапку с живой кошкой.

— А какая разница? – отмахнулся я. – По мне, что черт, что бес — один балбес.

— Разница есть, бес, если для нас с вами, страшнее черта. Бес – злой дух и вселяться в человека может.

— Да нет здесь никаких злых духов, и пятна вашего нет. Сами посмотрите! А вообще, было ли оно?

— Ты мне не веришь? А зря…

Людмила Петровна, сокрушаясь, покачала головой.

— Кто еще может подтвердить ваши слова? Кто видел сей казус на стене?

— Да никто, вроде, — сокрушенно пробормотала бабуля. — Умерли все… Хотя, погоди! Работников ЖЭКа вызывали же Кирьяновы. Когда закрасить не могли стену. Но они не отреагировали. Сказали, что дом еще не старый и стены отпотевать могут, вот и ползет чернота на сырость. У них и можешь поспрашивать.

— Хорошо, обязательно спрошу. А тепрь пойдемте уже. Что-то я совсем тут замерз.

Мне хотелось уже завершить это эксцентричное знакомство – пусть старушка хоть зелья из жуков и совиных перьев варит, только без меня. Мы вышли на лестничную площадку. Навстречу попалась растрепанная женщина. Глаза шальные, лицо осунувшееся, ветровка нараспашку. Она торопливо отперла соседнюю с тринадцатой квартирой дверь и, даже не поздоровавшись, шмыгнула туда. Бам! Дверь с грохотом за ней захлопнулась.

— Что это с ней? — я недоуменно проводил ее взглядом. — Будто не в себе… И в авоське не продукты, а лекарства какие-то. Но на больную она не похожа. Вон как промчалась по ступенькам. Как на пожар.

Моя провожатая на секунду оглянулась на меня, видно, размышляя, когда это я успел все заметить, но не дала мне слишком долго чувствовать себя умным и подкованным.

— Да Вера это, соседка наша. С дочкой живет, подростком. Болеет у нее Ирка. Вот горе-то для матери. Второй месяц хворь не отпускает.

— А что за хворь? — насторожился я.

— А никто не знает, — пожала плечами Людмила Петровна. — Тошнит, голова кружится, устает быстро. В общем, в четырнадцать лет слабость напала. Уж каким только врачам она ее не показывала, какими только лекарствами она ее не пичкала. Все одно не помогает.

— А врачи что говорят?

— Что все нормально, мамаша, не беспокойтесь. Бывает такое в переходном возрасте, мол, организм растет и перестраивается, гормоны и прочие казусы в кровь выбрасываются. Потерпите, все пройдет.

— Может, и правда? — я задумчиво поскреб отросшую щетину на подбородке. — Возраст такой…

Не хватало ещё мне тут начать разбираться в медицине, чтобы отличить россказни и страхи от реального бедствия.

— Да какой – такой? — всплеснула тем временем руками Людмила Петровна. — Я в энтом переходном возрасте своем за сохой и бороной ходила. Сено косила, коров доила и ни о какой слабости и не помышляла даже. Вот думаю, все-таки метка эта бесова как бы в Верину квартиру не перекинулась. Они же за стенкой от Кирьяновых живут. Чует мое сердце, погань черная там теперь…

— Сказки все это, — поморщился я, — спасибо за вам уделенное время, Людмила Петровна, за чай с булочками. До свидания.

— Не веришь, значит, — опустила худенькие плечики старушка, кутаясь в шаль. — А зря… Своими глазами я пятно это видела… Ума не приложу, куда оно делось… А Ирку жалко. Девчонка учится хорошо и на скрипке играет. Но сейчас уже не пиликает давно…

— Почему?

— Так болеет же, говорю.

Смутные сомнения закрались в мою душу. Что-то явно здесь не так. Вымерла целая семья за короткое время. Странная бабуля твердит про злых духов, но в то же время соседская девочка чахнет. Совпадение? Может быть. Только не верю я в такие совпадения. “Потомственная ворожея” заронила в меня зерно сомнений. Что за чертовщина здесь происходит?

— Пожалуй, я наведаюсь к Вере, – окликнул я Людмилу Петровну, которая уже решительно шаркала к себе. – Как она с гостями незваными обращается, не знаете? Поможете контакт с ней наладить? Вам-то она откроет.

— Нет, уж! — фыркнула бабушка. — Дальше сам. Не веришь мне, вот и иди один.

— И вам до свидания, Людмила Петровна.

Бабулька явно на меня обиделась и поспешила скрыться в своей квартире, а я позвонил в соседнюю под номером четырнадцать. Дверной глазок внимательно меня осмотрел. Я это нутром чувствовал и видел по погасшему блику в его центре. Но мне никто не открывал. Я постучал еще раз. Деликатно, но настойчиво. Дверь откинулась на цепочке, и в щели появилась уставшее женское лицо с темными кругами под потухшими глазами:

— Что вам нужно?

— Извините, — я достал удостоверение. — Я по поводу ваших соседей из тринадцатой квартиры. Можно поговорить?

— Умерли они… — бросила та и хотела закрыть дверь, но я мягко подхватил ее за ручку и не дал захлопнуться.

— Я знаю. И это очень странно. У меня будет несколько вопросов.

— А мне какое дело? — устало и без злобы проговорила хозяйка квартиры.

Дверь она больше закрыть не пыталась, но создавалось ощущение, что буквально каждое слово разговора со мной дается ей с трудом. Через силу.

— Прошу прощения, но возможно, это окажется связано и с вашей дочерью… Когда она заболела?

— А… Эта старая сплетница уже растрезвонила, — Вера отрешено кивнула на квартиру Людмилы Петровны. — Везде сует свой нос…

— И все-таки, расскажите, пожалуйста, подробнее о болезни вашей дочери.

— А вы что, врач? Вы же из милиции.

Хозяйка четырнадцатой квартиры уже и не знала, какие силы могут меня прогнать с ее порога. Я привык не сомневаться, но все-таки мне было жаль настаивать сейчас на беседе.

Сделав небольшую паузу, я произнес чуть тише:

— Я тот, кто, возможно, сможет вам помочь. И врача, если надо, найду нормального…

— Входите, — дверь брякнула откидывающейся цепочкой.

В квартире полумрак. На улице сумерки, но свет хозяйка включать почему-то не торопилась.

— Только тише, — прошептала она. — Доченька спит. Всю ночь ее рвало. Вот только сейчас уснуть удалось.

— Всю ночь? Так вам в больницу срочно надо.

— Не верю я уже нашим врачам. Сколько раз скорую вызывала, послушают, пощупают. Мол, отравление пищевое, ничего страшного.

— И давно все это у вас началось?

— Да уже несколько месяцев. Как сюда переехали, под новый год это было.

— Ясно. А комната вашей дочери где находится?

Хозяйка тихо махнула рукой.

— Вон там, где дверь закрыта.

— То есть, она граничит с тринадцатой квартирой?

— Да.

— Черт…

— Что такое? — встрепенулась Вера.

— Пока сам еще не знаю, спасибо вам большое. Я еще вернусь. До свидания.

Я вышел на площадку и прямиком направился к двери квартиры Людмилы Петровны. Нажал на кнопку звонка. Дверь открылась мгновенно, старушка, очевидно, стояла под ней и осматривала окрестности через глазок.

— Извините, это опять я. Готов выслушать вас про переход бесовой метки из квартиры в квартиру.