Вспышка. Отдача. Эхо. Звон гильзы о бетон. И снова выстрел.

Бах! Бах! Бах! Бах! Раскатами прокатился грохот.

Орлов стрелял, пока не опустел магазин. Звук ударял по ушам, разносился по коридорам, казался чем-то чужим, неземным. Когда оружие щёлкнуло пустотой, он сбросил магазин, судорожно вставил запасной, снял с затворной задержки оружие. Пистолет хрустнул, загоняя патрон в патронник. Готово. Борислав замер.

Теперь не горела ни одна из ламп. И фонарик подыхал. Желтое пятно от него становилось все меньше и далеко не пробивало. Жалось все ближе и ближе к человеку.

И тогда что-то капнуло ему на голову. Теплое. Липкое.

Он вздрогнул и поднял руку. Провёл по макушке, поднес к глазам, переведя лучик на пальцы. Подушечки окрасились в тёмно-красное.

Кровь.

Орлов медленно поднял голову. Очень не хотелось ему смотреть наверх. Там, под потолком, в месте, где шахта вентиляции переходила в боковой тоннель, чернела дыра. И в этой дыре… что-то было. Что-то смотрело на него.

Он не успел выстрелить. Лишь закричал.

Огромная тень сорвалась сверху. Удар был молниеносным. Плечи Орлова хрустнули, шея скривилась. Он захрипел и рухнул на пол, как сломанная кукла.

Последнее, что он услышал — это хруст собственных позвонков. Последнее, что он подумал:

«Петров… отомсти за меня…»

Фонарик треснул, раздавленный кем-то. Тьма сомкнулась и стала полной. Майор погиб почти мгновенно.

Я пересчитал патроны. Оставалось всего четыре. Один вытащил из почти опустевшего магазина, остальные были во втором. Собрал все в один магазин, защёлкнул в рукоятку, передернул затвор.

Четыре выстрела — негусто. Но если их не тратить, а стрелять метко — достаточно, чтобы прикончить ту тварь, что устроила здесь бойню.

Нет, мне не жаль Лозовских. Кровавая семейка, которая держала весь город в страхе столько лет. Но то, что сейчас бродит по чёрным кишкам бункера, — ещё хуже. Оно убило монстров. И стало чем-то страшнее их. Более хищным. Более ненасытным.

Я знал, оно где-то рядом. Оно следило за мной.

Погасил фонарь, прислонился к стене. Ждал. Глаза привыкали к черноте, плотной, как мазут. Только из коридора, в нескольких метрах за дверным проемом, робко пробивался свет пыльных плафонов. Еле-еле, как жёлтые пятна на бетоне. Но всё же лучше, чем ничего.

И вдруг — издалека послышались выстрелы.

Серия. Беспорядочная — нет здесь хладнокровного расчёта. Паническая стрельба. Кто-то палил, как в бреду, как будто отбивался от кошмара. От монстра.

Тишина, пауза… А потом — крик.

Дикий. Раздирающий. Как будто кого-то вспороли заживо.

Я замер. По мокрой спине пробежал холод. Этот крик… Я узнал его. Это был голос Орлова.

Он кричал так, как не кричит человек. Такой звук исторгается из человека, когда он — жертва, загнанная, раненная, испуганная. И в этом крике уже звучала смерть. Последняя нота жизни.

Я сжал челюсти. Хотел броситься, сломя голову — вперёд, на помощь, лишь бы спасти. Но знал: поздно. Я не успею, уже всё… Там осталась одна лишь секунда, один замах.

А если побегу — только выдам себя.

Тварь знала бункер. Ходила в нём, как у себя дома. Слишком уверенно, слишком тихо. Как будто не шла — скользила по коридорам, слушала стены, чувствовала вибрации пола. Черная душа подземелья.

Силой её не взять. Значит, нужно хитростью.

Я вернулся к телу Леонтия Лазовского. Волоком, с трудом, протащил его по коридору — оставляя за собой кровавый след. Обставил все так, будто он, смертельно раненый, ещё долго полз к спасению. К свету. К жизни.

Усадил у стены в коридоре. Согнул, как живого. Голова опущена, руки на коленях. В правую ладонь ему я вложил фонарь. Включил. Свет робко потянулся вверх, создавая жёлтое пятно под потолком, освещая только его.

Я отступил. Встал в ответвлении коридора. Там, где плафоны давно погасли. Где темнота была кромешной. Где меня никому бы не было видно. Но я видел всё.

Сел на корточки и прижался к бетону. Пистолет наготове, напряженный палец — на спуске.

Наклонился к коленям. Теперь нужно выманить тварь. И я сипло, с напряжением прокричал:

— Помогите…

Не мой голос. Горло сжало. Сухой воздух, пыль, севшие связки — всё сработало на руку. Голос получился чужим, как и хотел. Хриплым. Не слишком похоже на голос Леонтия, но я старался как мог.

— Помогите…

И снова тишина. Теперь ждем. Тик-так, тик-так…

Прошло, может, полминуты. Или час? Время будто исчезло. И вот, наконец — шаги впереди. Медленные. Вкрадчивые.

Они приближались. Стали чаще. Я не дышал, не моргал. Только сильнее вжимался в стену, сливаясь с чернотой бункера.

И свет фонаря, зажатого в мёртвой руке Лазовского, дрогнул.

Что-то заслонило его на секунду. Что-то подошло близко. Очень близко.

Пора!

Я выскочил из укрытия, рванул вперёд с пистолетом, палец уже на спусковом крючке — готов был всадить пулю в любого, кто появится на линии прицела.

Фигура осела у тела Леонтия. Заскребла руками по полу. Грязный, весь в крови, со свалявшимися волосами, в рваной одежде — это был Гриша. Он съёжился в комок, будто хотел исчезнуть, и дрожал.

Но тянул тело отца за ворот рубахи, при этом тихо всхлипывал и твердил, будто молитву:

— Папа… папа… не умирай… папа…

Я остановился, замер. Он был жалок, дрожал всем телом, будто битая собака под дождём. Вид у него был такой, будто он, тихий дурачок, теперь на грани полного срыва. Я напрягся. Казалось — вот-вот вскочит и рванёт в темноту или на меня. Но он поднял голову. Глаза — красные, затравленные, но ясные. Узнал меня.

— Дядя Андрей… — прохрипел. — Оно… всех убило… я… я спрятался… я… боюсь…

— Спокойно, Гриша, — произнёс я, медленно двигаясь к нему, не опуская пистолета. Ствол был обращён во тьму позади него. — Ты один?

Лазовский-младший заскулил:

— Оно… убило всех… всех убило…

На щеках его, перемазанных в грязи и засохшей крови, блестели свежие слёзы. Он размазывал их дрожащими пальцами.

— Кто — оно, Гриша? — спросил я. — Расскажи. Что ты видел?

— Я… я убежал… я спрятался… — лепетал он, заикаясь. — Помоги… дядя Андрей… мне страшно…

— Чёрт… — выругался я про себя. Ловушка сработала, но не на того. Привлекла Лазовского-младшего — а не то, что рыщет по этим чёртовым коридорам.

— Ты ранен? — я присмотрелся к его одежде. Он прикрывал бок худой рукой, и оттуда сочилась кровь.

— Я… упал… поцарапался… — всхлипнул он. — Больно…

— Отпусти отца, — сказал я, положив ему руку на плечо. — Ему уже не помочь.

— Тише, — зашипел он. — Дядя Андрей, тш-ш-ш! Оно нас услышит…

Твою дивизию! Теперь я был уязвим. Умственно отсталый мальчишка рядом со мной — мишень. А я — цель. Нужно было менять тактику. Срочно.

— Вставай. Иди за мной, — скомандовал я. — Быстро. Слышишь?

— Мне страшно…

— Быстро встал, я сказал! Или хочешь сдохнуть здесь? — рявкнул я. — Остаться лежать, насовсем?

Он вздрогнул и поднялся. Засеменил за мной, шаркая подошвами.

Я зашагал в сторону лабораторий. Обернулся:

— Иди за мной, не отставай.

Гриша плёлся следом. Я слышал его шаги. Обернулся:

— Что ты там волочишься? Быстрее!

И тогда заметил — он что-то прикрывает. Левая рука прижата к боку, будто прикрывает рану. Я не подал вида. Повернулся вперёд и зашагал ещё увереннее.

Вот и химические лаборатории. За углом коридор открылся в длинную галерею, за стеклом — ряды столов, баллоны, химическая посуда. Пыль покрывала всё, но свет плафонов — пусть через один — всё же оживлял пространство.

Я замедлил шаг. Задержал взгляд на стекле. И в этом стекле — отражение. Быстрое. Резкое. Силуэт. Скользнул — как тень.

Попался! — мелькнуло в голове.

Я развернулся. Выстрелил. Почти не целясь — чисто на интуиции, на инстинкте. Прямо в грудь нападавшему.

Гриша отлетел навзничь. Даже не вскрикнул. Но — в ту же секунду подскочил.