— А варницы? — спросил Илюха и был прямо за рукав утащен смотреть, яко соль добывают.

Варница, здоровенный четырехугольный сруб, отличался только двумя башенками-продухами над крышей. Внутри, на цепях над печной ямой висел громадный противень-црен. Зимой, когда соли в морской воде больше, в яме разводили огонь, а в црен подливали выпариваться рассол из вырытого колодца.

В душном едком пару, с красными от соли глазами работали монаси: варничный повар, подварки, водоливы, солевары да истопники. Рассол кипел, густел час от часу и осаждался хлопьями, их вычерпывали, сушили, мололи и ссыпали в кожаные мешки.

— Тем и живем, не святою молитвую, а трудом ежедневным спасаемся! Летом рыбу ловим, зимой соль варим.

Соль-морянка Илюхе не глянулась: грязновато-серая, да на вкус горька. Хмыкнув, он вытребовал у игумена место для острога, распорядился послать туда привезенных мастеров городового дела, а сам пригласил настоятеля и старшую братию в разбитый неподалеку шатер.

— Слуги боярские боле вам пакостить не будут, вот государевы грамоты на острова сии, монастырю в вечное владение. О том же послано известие наместнику в Новгород, також в Корелу, Сороцкое да Усть-Онегу, — Илюха развернул бумагу и прочитал: — «…кто через мою грамоту что у них возьмет, и я, князь велики, казню, занеже мне обитель та надобна».

Монахи удивленно переглянулись.

— Насельников вам привез сотню человек в светские братья, десяток иноков, двоих из Спас-Андроника и отче Пафнутия, гимнографа знатного. Как острог срубят, сразу же ставьте для них избы, кельи, да амбары, припасу мы на год вперед навезли.

Зосима потемнел лицом:

— Мы от мира спасаемся, а государь мир к нам присылает!

— Не только государь, — Илюха в который раз подивился предусмотрительности князя и подал настоятелю очередную грамотку, на этот раз от митрополита.

Иноки благочестиво перекрестились, Феодосий прочел послание — его же словами, «не от мира спасаться, а трудами мир спасать» призывал митрополит Николай.

— Никто покой ваш не нарушит, — добавил Головня, — ближнее жительство от монастыря в ста верстах морем, здесь же только братия останется, миряне же со мной уйдут. А коли кому многолюдно, дак все острова теперь ваши, есть где скит поставить.

Брат Герман мечтательно возвел очи горе.

— А что скудна обитель, так вот еще, — Головня усмехнулся и вытащил последнюю бумагу. — Владение Борецких за великого князя взято, там государевы волостели управляют, им наказано передать монастырю леса да ловища на Корельском берегу, амбары в Усть-Онеге, тони по Выгу-реке…

— Так туда поди, доберись! — не выдержал Макарий. — Вот если бы по Кеми…

— Кемскую волость, коли первый урок монастырь справит добро, в управление получит всю, — отрезал Головня.

Монахи почали переглядываться — тучный кусок, да что за него потребуют?

— Мы же с послужильцы и миряны вверх по Кеми пойдем, к лопи, чуди и кореле, искать указанное князем.

— Тамо каянские немцы немирны, — упредил Зосима.

— Потому в силе идем, — заключил Илюха и встал под благословение, показывая, что разговор окончен.

До Кемского погоста дошли быстро, в два дня, последний все петляли между островками, искали стрежень в Кемскую губу, наконец, ткнулись в берег прямо возле укрепленного двора волостеля.

— Да-а, слабоват погостец, — протянул Затока, оценив невеликие размеры поселения.

Пять избушек, три сарая, да бревенчатый дом с глухими стенами наружу.

— Так и хорошо, что мал, бачка, — осмотрел округу Аким. — Где хошь строить можно.

Четыре седмицы возили сквозь окрестные болота лесины, шкурили, тесали, рубили острог, как велено великим князем. Ставили малую церквушку, как только ее подняли до шатра, Головня взобрался на самый верх. Все вокруг, будто снегом, засыпала щепа да стружка, над погостом поднимался густой древесных дух, без малого как в бане. А за ближними полянами раскинулись зеленые проплешины болот, невысокие леса, прорезанные речками да ручьями. И по неохватному небу плыли белые-белые, как щепа внизу, облака.

Работали споро и весело, с шутками и прибаутками, но чуть было не попались по оплошке — сторожи выставили мало, понадеялись на болота. Да только разве это преграда для местной чуди? Они-то все тропки да гати сызмальства знают…

Вот и выскочила немалая толпа в шкурах, с короткими охотничьими луками да сулицами. Пока спохватились да вздели брони, застигнутые врасплох отбивались топорами и ослопами, прячась за недостроенными срубами. Аким сообразил взлететь на последний венец церкви и оттуда бил стрелами.

Чудь уже ввалилась в погост, опрокинула котел с обеденным варевом, но подоспели оборуженные, рубились саблями и копьями, резались вплотную. Ловкий находник вышиб сулицей саблю Затоки, да Ноздрев не растерялся, бросился вперед и задушил голыми руками.

Илюха тем временем выстроил воев и ударил сбоку — а как только Аким чуть не последней стрелой свалил предводителя с мечом в руках, чудь побежала.

Преследовать не стали — и взять с них нечего, и в болотах незнаемых сгинуть можно, но с тех пор береглись в полную силу, пока не достроили почти все. Дальше ждать уже никак нельзя было, наказано вернуться к Свято-Андреевскому монастырю к началу сентября.

Оставили сотню с тремя лодьями погостец доделывать и на зимовку, дожидаться весной каравана из Усть-Онеги, что обещал великий князь. Помянули убитых, погрузили раненых и уплыли обратно на Соловки. Там уже вовсю устраивали новую варницу спас-андрониковские, с процеживанием рассола через войлоки, отчего он становился чистый да прозрачный. Коли и соль такова будет, цена ей выйдет на третью долю выше.

Ставили новоприбывшие и коптильню, и кузню, куда сдали весь вывезенный из Кеми железный камень. Даже малое поле озимых посеяли — баял андрониковский монашек, что-то зерно холода легче переносит. Игумен Зосима только головой качал — сколь разительно переменилась жизнь тихой обители и насельников ее!

На Соловках караван снова принял Глузд. Пообвыкший малость на море Головня наконец различил, чем пахнет от приятеля: ну, рыбой вестимо, Елисей чешуей даром что не с головы до ног облеплен. А еще смолой от лодей, ворванью от пропитки шапки, кафтана и сапог, да морским простором.

Когда на красноватом небе взошло по-северному негреющее солнце, Елисей только крякнул, но все равно велел грузиться да отчаливать:

— Ветер будет, Бог даст, до берега добежим, а там укроемся.

В снастях пронзительно завывали холодные вихри, лодьи и кочи у вымолов скрипели, терлись бортами, но отваливали один за другим. Из бухты выгребли на веслах, а за мысом, в Кислой губе, развернули паруса.

Илюха стоял за спиной у Елисея и грыз огромный ржаной сухарь — с утра ни росинки маковой во рту не было.

Может, потому его и не вывернуло, когда началась болтанка.

Било и бросало их всю дорогу до Онежского берега, Елисей только посмеивался да поглубже натягивал шапку из тюленьей кожи, чтоб не сдуло ненароком. Но то были еще цветочки, ягодки начались за мысом Ухтанаволок. Двинская губа встретила такими волнами, что Илюха оробел — как стены городовые!

Но Елисей твердо правил на восход, куда гнал караван суровый попутный ветер. Головня только держался покрепче — все скрипит, трещит, будто лодья сей же час развалится. Каждый бросок в яму меж валами, когда дух уходил в пятки, а страх сжимал горло, Илюха молил пресвятого Николу, покровителя моряков, о спасении. Елисей же, крепко расставив ноги в высоченных, до середины бедра, рыбацких сапогах, в застегнутом под горло кафтанце из шкур морского зверя, всей силой наваливался на рулевое весло и ругательски ругал морскую непогоду.

— Не сиди, воду отливай! — рявкнул Груздь сомлевшему было Илье.

Монотонная работа деревянным черпаком да кожаным ведерком отвлекла от ужасов бури и даже качка перестала донимать. Уже под вечер сквозь марево в голове Головня услышал:

— Прячь парус! К берегу!

А еще через малый час он стоял на берегу на четвереньках, даром что не целуя твердую землю.