А ведь он может толкнуть страну вперёд, если выведет хорошие сорта зерновых, картофеля и кукурузы с подсолнечником. А перцы, а кабачки, баклажаны⁈ Нет. На два года уезжать нельзя. Кох даже думать об этом отказывался.

А на зиму? Вот, одну зиму точно без него обойдутся. Перебрать зерно… семечки тоже. С этим грек Андрюха справится. Ну, а ежели что, то четверо ветеранов крестьян успокоят крестьян, хотя вроде и так народ бунтовать не собирается, при Сашке, если и не изобилие настало, то жить точно полегче христианам, чем пять лет назад. Оброка толком нет, только три дня барщины, как в законе и прописано. Так новым немецким колёсным плугом, да с запряжёнными в него парой шайров, пахать не обуза, а удовольствие. А оброк? Смешной. То ягодами, то листьями малины или мухоморами даже. Это не пшеничку, с таким трудом выращенную, отдавать. Чудит барин, да и ладно — дурень же. Опять и часть своей пшенички или ржи дурень чуть не за бесценок продает обчеству, а посеявшие её счастливчики урожай получают, как бы и не в двое супротив обычного. Да и что говорить, хоть и непривычный продукт картоха, а подспорье зимой к столу хорошее, позволяет дотянуть до нового урожая, экономя хлебушек.

Сашка отогнал неожиданные воспоминания и прошёл вслед за «не тем» Радищевым и кикиморой в их половину второго этажа. Комнаты были болллллльшие. Они, как и во всех домах сейчас, располагались анфиладой, такую простую вещь, как коридор, ещё не успели изобрести? Но вот у них же в тереме именно коридор и двери в комнаты. Так и у Ксении в старом доме коридор был, ну, а новый перестроили по Сашкиным эскизам, и он там точно коридор не забыл.

— Вот эта была спальня моей покойной маменьки Елизаветы Васильевны, — остановился перед тяжёлой зелёной бархатной шторой полицмейстер. Он перекрестился трижды. Анна последовала его примеру, а дархан Дондук свёл руки перед грудью лодочкой и наклонил голову.

Спальня была метров шесть на шесть. Тут танцевать вальс можно, не боясь за что-то зацепиться. Радищев, нёсший подсвечник с тремя свечами, приподнял его над головой, позволяя квартирантам осмотреть спальню. Огромной кровати с балдахином, обычной мебели для спальни, здесь не было. У стены была лавка, скорее, чуть больше метра в ширину, застеленная такой же тёмно-зелёной, как и штора, бархатной материей. Рядом стоял секретер и пуфик. Два окна закрыты всё теми же зелёными шторами. На стене у этой кровати, что ли, висело зеркало в литой раме медной и несколько картин — натюрмортов в дешёвеньких рамах.

— Это картины нарисованные матерью в ссылке в Илимске. Анна Тимофеевна, думаю вам будет удобно здесь спать, — Радищев ещё раз поднял подсвечник.

И как тут они вдвоём разместятся. Печалька. Сашка тяжко вздохнул. Идея приехать в Петербург нравилась ему всё меньше. Следующей комнатой был кабинет. Полки с книгами, бюро, всё как у его отца, в тереме, в Болоховском. Потом ещё одна спальня. Ну, слава богу, хоть тут была та самая большая кровать под балдахином. Последняя комната была огромной гостиной. Или даже бальной залой. Примерно шесть метров на двенадцать. В углах несколько витрин с посудой, на стенах картины. Между окон у стен стулья венские. На потолке большая литая люстра с гнёздами для свечей и отсутствием этих свечей. Да до изобретения парафина и стеарина далеко. Пока только воск. А пуд воска — это шестнадцать рубликов на серебро. С доходом в пятьсот рублей в год свечи — это ещё та роскошь.

— Нама нраися. Мы остаеся, — Сашка дёрнул за рукав шубы Аньку, стоящую с мрачной физиономией. Столько дифирамбов пропел Виельгорский про эту квартиру, а тут мрачно, темно, бедно.

— Да, Ваше Высокоблагородие мы остаёмся. За каретник нужно платить отдельно, или он входит в стоимость проживания? — молодец Анька. Кох про дормез уже забыл. Так его эта бедность и будущая неустроенность из колеи выбила.

Не, надо быстренько обделать то дельце, которое себе наметил и валить назад к навозу и червям. И обязательно нужно выехать не позднее самого начала марта. Путешествия на санях по булыжной мостовой длинною всего в две версты достаточно. Встрять в такую же ситуацию по дороге домой, где-нибудь сразу после Москвы в лесу, не хочется. За битого двух небитых дают.

— Хм, каретник…

— Дэисят рубилей миесяца.

— Конечно, госпожа Серёгина. Пользуйтесь каретником и конюшней.

— Может ещё не поздно, давай Ань сегодня на рынок сходим, картошка, георгины, гладиолусы, тюльпаны, пионы и прочие ирисы, вдруг чего ещё продаётся, — растормошил утром сонную и злую кикимору Сашку.

— Вот ты дурень! Сашка, ну почему все с годами умней становятся, а ты только дурней? — Анька села на кровати, завернулась с головой в одеяло и только носик острый торчал.

— Чего опять? — Сашка только сделал зарядку со всякими отжиманиями и приседаниями и теперь от него пар валил. Тонкая хлопчатая рубашка промокла от пота и обтянула разгорячённое тело.

— А ладно, Ваша Светлость, вот купишь ты всё это. Придем сейчас пишиком на рынок, а там всё это продаётся. Купишь. Потратишь денег немерено, а потом что? Как ты зимой это всё довезёшь до Тулы, а потом и сохранишь до весны. Даже мне известно, что тюльпаны осенью в землю закапывать надо. Про остальные не знаю, — Анька носа из-под одеяла не высунула, точнее, как кончик торчал, так только он и продолжал торчать. Потому бурчание было глухое и нестрашное.

— Ну, и из Голландии ирисы в тридцатиградусный мороз… Кх. Брежу. Я говорю, что, если надо, я и из Голландии в тридцатиградусный мороз чего нужно привезу. А в дормезе тепло. Закопать в землю, завернуть в ткань и в сундук, а тот сундук в больший, и между ними войлок проложить. При перетаскивании сохранит температуру, а в дормезе топим. Пошли, Ань? А то один пойду.

— А когда этот ужас будем в порядок приводить? Я так три месяца не выдержу.

Да, это вам не Рио-де-Жанейро. Это гораздо хуже. В доме наследника первого революционера было несколько печей. И в той половине второго этажа, что сняла купеческая вдова Анна Тимофеевна Серёгина их было три. Печи-то были… Нет, и дрова были. По нескольку полешков возле каждой печи в специальных чугунных дровницах лежало. И даже несколько лоскутков бересты для розжига. Сашка с Ванькой младшим растопили и целый час примерно печи горели, нагревая воздух в комнатах. А потом дрова кончились. Пошли искать, а оказалось, что дров в доме больше нет и вообще покупайте дорогие постояльцы сами и топите сколько хотите. Это лакей всё тот же в полушубке сказал. А Радищев ничего не сказал.

— Почивает барин. Будить не велено. К завтрему ему рано на службу.

Не вымерзли. Температура к утру опустилась почти до нуля, но под одеялом пуховым и двумя шубами, обнявшись, до утра дожили.

— Так там на рынке и дрова может продают. Опять же, продукты купить надо и кухарку нанять.

— Тогда иди, только на меня ещё одну шубу набрось, — буркнула Анька. Сашка за пять лет к её утреннему бурчанию привык. Ну, сова кикимора. Ничего с этим не поделать. Выпьет сейчас отвара своего и станет прежней смешливой и ершистой Анькой. Или кофе лучше?

Пришлось отстать от совы и сони Сашке и раскочегаривать бульотку. Всё же великая вещь горячий кофий. Один запах чего стоит. Кох заварил две большие кружки. В бульотку, как раз, четыреста грамм примерно входит. Сашка чуть её усовершенствовал. Сделал ситечко и внутрь поместил через трубочку, изобретя, наверное, первую в мире гейзерную кофеварку.

Раз и две кружки кофе готовы. Как в мультиках или рекламах Сашка поводил кружкой перед носом сидя спящей кикиморы. И ведь сработала уловка рекламная, из-под одеяла высунулась рука. Вся в кольцах. Это не страсть такая у кикиморы его, это её Сашка заставил так вырядиться. Не запредельные деньги, но встречают именно по одёжке, а купчиха, по его мнению, должна быть вся разукрашена золотом и драгоценными каменьями. Нет у неё вкуса, зато есть деньги. Вчера так намучились, что Анька даже снять их на ночь забыла.