— Ты нас отведешь к Гари? — спросил инквизитор. — Мне очень нужно поговорить с чародеем. Он же сможет мне сделать такой же?

— Сможет. Только не такой, наверное. Это для меня подходит Крылатая рысь, а для Корня, брата моего, уже Огненная птица. А еще нужно было палец проколоть и на оберег капнуть, только тогда он силу получает…

— Капнуть кровью… — брат Фурриас выпрямился. — Значит, мы договорились — ты проводишь нас к чародею… как его зовут?

— А вы что, не знаете? Чародеи имен своих никому не говорят. Нельзя, иначе чары пропадут.

— И то правда. Только ты прости меня, Заяц, мы тебя пока не развяжем. Нам очень нужно попасть к чародею, а ты вдруг испугаешься чего-нибудь или по глупости убежишь. Так что извини. Но потом, за Гарью, мы тебя сразу же развяжем. И отпустим. И даже дадим… — Инквизитор достал из-под плаща небольшой нож с деревянной рукоятью. — Хочешь?

— Хочу, — радостно кивнул Заяц, но тут же погрустнел. — Только не нужно ножик. Мне ведь не поверят, если я скажу, что за этакую малость такую вещь дали. Подумают, что украл. А у деда рука тяжелая, даром что еле ходит.

— Ничего, — сказал инквизитор. — Мы потом вместе вернемся в твою деревню, извинимся, что тебя задержали, а Корня испугали. И скажем, что нож — подарок. Так будет хорошо?

— Хорошо! — обрадовался Заяц.

— Тогда пойдем, — приказал брат-инквизитор. — Дайте мальчишке чем-нибудь прикрыться от дождя.

Отряд двинулся в путь.

Заяц шагал рядом с жутковатой фигурой в черном плаще и совсем не боялся. У него скоро будет нож, такой, какого нет ни у одного мальчишки, хоть все окрестные поселки обойди. Иззавидуются все.

Заяц даже перестал думать об отце, который ушел с ополчением. Ополчение было далеко, возле тракта, а нож — рядом.

Дождь становился все сильнее, окрестные поселки и деревни притихли, капли дождя били в саманные стены домов, стучали по камышовым крышам, по забытой на дворе посуде… Хозяйки, ругаясь на чем свет стоит, выбегали из домов, хватали вещи, торопливо снимали сушившуюся после стирки одежду…

А Барс должен был умереть.

Барс не успел до рассвета.

Поначалу пришлось пережидать, пока пройдет отряд инквизиторов, который двигался не торопясь, с опаской, все время забирая чуть в сторону. Когда началась какая-то суматоха с беготней, Барс стоял, прислонившись к дереву. Затем, когда инквизиторы совсем ушли в Темную рощу и остановились, так и не перевалив Порога, он вынужден был обходить лагерь наместника.

Барс чуть не налетел на дозорного, но вовремя замер, а потом медленно, шаг за шагом, шел, старясь не зашуршать травой или чтобы под ногой не хрустнула веточка.

Небо над Восточными горами уже порозовело, когда он, наконец, спустился с Порога в долину. И понял, что спаситель его странный не соврал.

Силы как-то разом покинули тело, и Барс чуть не рухнул на землю. Вернулась боль, и не просто вернулась, а прилетела, словно эхо, троекратно повторяясь в каждом суставчике, в каждой жилочке и в каждой косточке.

До родных Семихаток он добраться уже не успевал. Никак не успевал. Солнце еще не встало, а сил идти уже не было. Повязки на ногах пропитались кровью, на земле оставались кровавые следы.

Если он даже заставит себя идти дальше, понял Барс, то просто истечет кровью. И достаточно будет один раз упасть, чтобы больше не подняться. Потерять сознание и умереть.

Неподалеку должна быть небольшая деревенька Кусты, домов на десять, совсем крохотная. Нужно было идти туда, выбора все равно не оставалось.

Пронзительный ветер раскачивал деревья, а Барсу казалось, что это качается земля. Небо раскачивается. И горы раскачиваются.

Он шел, уже не видя ничего вокруг, только тропинку под ногами.

А потом оказался перед домом.

Дверь, плетенная из хвороста и обитая кожей, была распахнута, на пороге валялась тряпка, большая ценность в этих местах, где каждый клочок ткани бережно передавался от матери к дочери, а от нее к внучке. Лен в Последней Долине рос плохо, больше валяли шерсть и пряли шерстяную нить. Тряпку не могли просто так уронить и не поднять.

И глиняную плошку, совсем еще новую и совершенно целую, не могли бросить на полу единственной в доме комнаты. Но бросили.

Когда бежишь от врага, спасая свою жизнь и жизнь детей, то даже новехонькая глиняная плошка покажется сущей ерундой.

Жители Кустов куда-то бежали.

Вон, даже зерно просыпали. Видно, торопливо подхватили горсть-другую, но подметать и выбирать по зернышку, как положено, не стали. Не успели.

Барс постоял на пороге, покачиваясь.

В другие дома можно не заходить, подумал он. Там тоже никого нет.

Барс повернулся и вышел на двор.

Дождь уже лил, словно осенью, во вторую пору Трех Лун. Барс запрокинул голову, открыл рот, ловя воду пересохшими губами. Он стоял прямо в луже и не видел, как вода в ней окрашивается его кровью в бурый цвет.

Идти ему было некуда. И незачем.

Он нарушил свое обещание, не выполнил приказ мертвых друзей.

«Ты не можешь умереть», — прозвучало в ушах, но тихо-тихо.

— Могу, — сказал Барс. — Потеснитесь там, освободите для меня место…

Он не собирался ложиться и умирать, у него просто не было сил сделать хотя бы один шаг. Он мог только стоять и ловить губами дождевые капли.

Но понимал, что и на это сил уже не хватает.

Все вокруг дрожало и растекалось. Промокшая земля волнами ходила от дома к дому, норовя сбить Барса с ног.

Так бы он и умер. Если бы не дождь.

Барсу дождь спас жизнь.

Птица, мать Зайца и Корня, тянувшая на спине мешки с добром, когда дождь припустил особенно сильно, вдруг спохватилась, что оставила на крыше сарая большой кусок выделанной коровьей шкуры, из которой муж хотел выкроить куртку одному из сыновей. Наверное, Зайцу, его муж особо выделял из детей, всегда старался принести какой-никакой, а гостинец. Сейчас шкурой можно было прикрыть от дождя младшую дочку, которую мать несла в плетеной корзине.

Когда Корень среди ночи влетел в дом с криком, что чужие уже вошли в Долину и захватили Зайца, Птица вначале бросилась от дома к дому, разнося страшное известие. Каждому понятно, если чужие здесь, то ополчение разбито. Или даже…

Из деревни пришлось уходить последней, схватив, что под руку подвернулось. И уже дойдя от Кустов до Буковой пущи, она вспомнила о той шкуре.

И, сунув корзину с дочкой матери мужа, женщина побежала обратно в деревню, не обращая внимания на крики односельчан.

Она бежала, понимая, что в ее доме уже могли хозяйничать чужаки. Но муж хотел из той шкуры выкроить куртку для сына, и хоть мужа уже нет, а сына захватили чужаки в ночном лесу, шкуру она должна забрать. Обязательно забрать.

Птица вбежала на свой двор и замерла, зажав руками рот. Перед домом стоял страшный — с черным лицом, в изодранной одежде, покрытой бурыми пятнами, по щиколотку в крови — человек. Или оживший мертвец?

Человек поднял к лицу руку, обмотанную чем-то черно-коричневым, и с нее часто закапала алая кровь.

Живой. Он живой!

Женщина метнулась к человеку и успела подхватить его, когда тот стал оседать в кровавую лужу.

Она тащила Барса на себе до самой Буковой пущи, туда, где ее ждали остатки семьи и где были остальные жители деревни.

Как она его дотащила — Барс не помнил.

Потом, придя в себя, он смог вспомнить только капли дождя, бьющие его по лицу, и вкус дождевой воды.

К полудню, как Коготь и обещал, они увидели замок. Что бы там ни говорил Коготь о том, что камни замка целы, что только дерево и металл разрушились в старинном сооружении, Гартан все равно не был готов к тому, что предстало перед ним.

Черная стена перегораживала угол равнины, от скалы до скалы. Даже издалека, с вершины небольшого холма, стена показалось высокой и массивной, и чем ближе всадники подъезжали к ней, тем ниже непроизвольно опускали головы, втягивали их в плечи, словно признавая, что такая громадина достойна уважения и может внушать страх.