— Сто и восем десят отроков? — неверяще переспрашивал Никула в третий раз, наблюдая за веселой возней, ставившей на уши весь городок при монастыре.

Да, пришлось пристраивать к монастырской ограде несколько изб — и для занятий, и для проживания отроков, и для всех служб.

— Так монастыри присылают на обучение, — объяснил я. — По благословению владыки.

— А обучателей где столько взяли?

— Самые первые, кого набрали, письмо да счет уже добре разумеют. Половину оставили в схолии, следующих учить, половину разобрали дьяки.

— А геометрия и риторика?

— Греки твои помогают, да с кир Герасимом пара человек приехала.

— Когда отроки в Пандидактерионе обучение закончат, с ними еще несколько человек приедет.

Радостный и от возвращения домой, и от того, что сделали такое огромное дело, Никула стоически вынес разнос от митрополита и принял наложенную по такому случаю епитимью. Привез он и новых книг, разбором коих занялся вместе с Феофаном, все время отвлекаясь на высокоученые беседы — образованных людей мало, найти понимающего человека трудно, поговорить почти не с кем. Ну да ничего, пусть их, главное чтобы они не перессорились из-за какой схоластической фигни, типа сколько ангелов может уместиться на острие иглы. Поэтому я в их общение понемножку вклинивался с отвлекающими вопросами об устройстве жизни в Царьграде и вообще в империи.

Никула подтвердил все мои опасения насчет Византии.

— Город весь в руинах лежит, никто старые здания не чинит и не разбирает, в казне денег нет даже на содержание Влахерны, — с горечью рассказывал хартофилакс. — Живут в одном крыле, остальные время рушит. Несколько раз свинец с кровли снимали и продавали.

— А что, из Мореи доходов нет?

— Деспоты сами по себе, императора признают, а налоги задерживают или не платят вовсе.

Ну понятно, все как у нас — есть великий хан, но коли он слаб, выход мы попридержим.

— А турки?

— Турки со всех сторон и сильнее год от года. Пятнадцать лет назад салтан уже Царьград осаждал, но без кораблей и пушек не преуспел. Ныне же у него и корабли и пушки в немалом числе есть.

— А люди? Греки на захваченных землях не бунтуют?

— Если бы! — аж скривился Никула. — Напротив, в магометанство переходят.

— Точно знаешь? — с широко распахнутыми глазами вопросил Феофан.

— Вот этими очами видел, — показал на себе Никула, — когда в Эфес и Смирну ездил.

— Никула, а зачем тебе туда понадобилось? — оторопел уже я.

Ну действительно, посылаешь человека с важнейшим делом, а он вместо того лезет буквально в пасть ко льву.

— Виссарион из Трапезунда и Марк Манганский, мужи большого знания, волей императора в митрополитов Никеи и Эфеса поставлены. С ними и я, грешный, поехал, чтоб в митрополиях вивлиофики уцелевшие разобрать. И множество книг оттуда привез.

— А как же вас турки пропустили?

— По просьбе императора Мурад-салтан фирман на проезд выдал.

— А ты видел, как у турок войско устроено? — подался я вперед.

— Знал я, что спросишь, княже, — улыбнулся хартофилакс. — Потому я туда сходно Господу нашему Иисусу Христу на осляти поехал и сведущих людей по дороге испытывал, и сам смотрел.

— Молодец, порадовал.

— У турок войско от тимара кормится, яко же древней византийской пронии…

И вывалил на меня Никула уйму информации. Оказывается, у турок уже все есть — и янычары, и поместное войско. Воины-сипахи получают тимар, который при ромеях назывался пронией и право собирать с него налоги.

— И по зову салтана должны конно, людно и оружно являться.

— Людно?

— Коли собрал три тысячи акче налога, должен всадника выставить.

Может, и нам пора на поместья переходить? А то вон бояре стонут, что воевать дорого, коней не прокормишь, доспех стоит как чугунный мост. Ведь была же такая система на Руси и работала. Значит, можно внедрить.

Я еще покрутил эту мыслишку в голове и чем дальше, тем больше она мне нравилась — ослабление крупных вотчинников, в первую очередь удельных князей. Ну да, они немедля сбросят с себя обузу содержания личных дружин, но я-то им уже другую игрушку подсунул — инвестиции в торговлю и промышленность. А для общего контроля создавать великокняжеских янычар, как правнук стрельцов создал. И зуб даю, Иван Васильевич срисовывал их именно с турок.

Поместья для начала раздать вдоль Оки, по Берегу, на самом опасном направлении. Пехоту в городовые полки, артиллерию же исключительно в великокняжеских руках держать. Вот и система выстроится, дешево и сердито. А на сэкономленные деньги понемногу выкупать титулы и владения у охудавших князей, увеличивать собственный домен.

Со всеми этими разговорами, планами и событиями замотался, забегался, даже Липку не успел в углу прижать, к вечеру решил, что надо бы от греха уместись спать куда подальше, залечь в тишине да посмаковать, сколько дивных книжек мне сегодня обломилось.

И вот шел я поверхом, соображая, с чего начать чтение — с Иоанна Грамматика или с комментариев к «Илиаде» и «Одиссее», как был пойман за рукав Машкой. С загадочным блеском в глазах она весьма целеустремленно, как муравей гусеницу, потащила меня в спальную палату и я уже приготовился слушать остросюжетную хозяйственню повесть «Княжеский двор в лицах», но обломался.

Или нет, не обломался.

Маша разделась, довольно быстро скинула повойник, распустила волосы, а потом, вопреки своему обыкновению, не стала укладывать их на ночь. Вместо этого она одним махом скинула льняную рубашку и голышом юркнула под одеяло.

Под мое.

— Э, э! Я же сказал — до шестнадцати лет!

— А я родилась на память пророка Илии в год от сотворения мира 6929-й! — торжествующе припечатала жена.

Память пророка Илии… так у нее сегодня день рождения!!!

Как ни помнили мужики в мое время всяких дат вроде именин, дня свадьбы или там первого свидания, так и сейчас не помнят. Или это я один такой с избирательным склерозом? За что и постигла меня немедленная кара.

Сладкая до невозможности.

Упали пахнущие ромашкой волосы мне на лицо и приблизились глаза голубые и стали двое одна плоть.

Машка только ойкнула и губу закусила, но второй заход начала сама, хоть и морщила носик. А я только сдерживался и старался помягче и понежнее.

Утром, когда в раскрытые оконца спальной палаты еле-еле забрезжил рассвет, мы проснулись и Машка, прислушавшись к тому, что происходит у нее в теле, довольно кивнула, а потом навалилась на меня крепенькой грудью и серьезно так начала:

— Липку…

Ну да, моногамия и все такое, от жениной юбки ни на шаг.

— Липку не отсылай, пусть при тебе будет.

Вот это да…

— Ну и где этот… — назвать молочного брата «сукиным сыном» не повернулся язык.

— Вестимо, в Кочедыге колобродят, — с некоторой даже завистью доложил Гвоздь.

Понятное дело, вино и бабы доведут до цугундера, а Ванька Патрикеев по младости лет такое времяпрепровождение считает наиболее желанным.

— Ослопом растешь, нет бы книгу почитал!

За спиной Патрикеева хихикнули рынды, он виновато развел руками, но хитрую рожу не спрячешь, видно, что думает совсем иначе.

— Вели поседлать, имать поедем.

Целый год, выпавший нам без особых ратных хлопот, великие князья в обоих лицах метались по всему внезапно выросшему государству. И так-то концы у нас немаленькие, а с прибавлением бывших литовских земель стало и того больше — что я, что Дима в Москве за год побыли, наверное, по месяцу.

То заводец или мельничку где новую поставить, льготы на нее выписать, наместникам все втолковать, то прикупить или выменять землицы, чтобы посадить чешскую или сербскую слободку. После поражения таборитов при Сионе стало ясно, что все, конец — и поток тех, кому слишком стремно было оставаться под возобладавшими католиками, заметно увеличился.

Два чешских полка создал Дима, четыре чешские слободы посадил на землю я — в Москве, Угличе, Нижнем и Владимире. И это не считая тех, кто мало-помалу, но с каждым годом во все большем числе, добирался до нас с благодатных Балкан, кому утеснения турок были страшнее, чем русские морозы и снега.