Шли розно девять дней, за которые Головня неожиданно понял, что его перестала терзать морская немочь — первые дни совсем худо было, а затем обвык. А вот дьяк Неклюдов мучался невероятно, Елисей всяко ему помочь старался, да не преуспел.

На первой встрече, уже у датских земель, их дожидался «Гуд Хоуп», да только о таких местах знали и мурманы — утром, как развеялся туман, увидали путешественники четыре лодьи, резво идущие впереймы.

— Шнеки с чердаками в носу и корме, — приставил ладонь к глазам Елисей, — мурманов по тридцать в каждой. Догонят за половину часа.

Головня пожалел, что нет с ним зрительной трубы, но ужаснулся, едва представил, что тайная вещь попадет в руки врагу.

— Прижмут нас к берегу, где нет маневра, и абордируют, — Разсон уже подготовился к бою и сверкал пластинчатыми латами. — Или пожгут.

— Так уходить надо! — Илюха с Затокой тоже вздели брони, что в малюсенькой каморке, выделенной посольству, было отнюдь не просто.

— Они быстрее, — флегматично заметил Разсон, — к тому же, их больше. Наша судьба в руце Божьей. Молитесь, каким у вас принято святым.

— Николе Морскому да Егорию Победоносцу, — перекрестился Илюха.

— Да? — удивился англянин. — У нас принято им же, будем надеятся, что они нас не оставят.

— А ежели те устюжские пушечки в ход пустить? — влез Затока.

За то время, что мурманы гребли наперерез, из трюма добыли, развернули, зарядили дробом и поставили вдоль борта пять пищалей. Приставили к ним трех англян, знакомых с огненным боем, да Затоку. Остальные же, кто в бронях, кто в тегиляях, кто с арбалетами, кто с широкими саблями, выстроились у борта. Пятеро лучников забрались в воронье гнездо на мачте.

Затока, кусая губы и бормоча молитву, наводил и ждал, примеряясь к движению волн. Когда до шнек оставалось саженей десять, он гаркнул «Пали!» и поджег фитиль своей пищали.

Мелкий дроб ударил в головную шнеку, вышиб сноп щепок и дощечек, снес троих за борт, а еще человек пять посек. На шнеке взревели от боли и ненависти.

Но остальные только прибавили ходу, в воздух уже взвились крючья, но тут, наконец, справились со своими пищалями англяне…

Грохнуло разом, заложило уши, и дальнейшее Илюха слышал будто сквозь войлок. Но как валится в воду мурман с кровавой кашей вместо головы, увидел. И как в строе у борта одной шнеки всю середку, как косой, срезало, а на ногах лишь трое-четверо по краям устояли…

В них разрядили арбалеты, а когда «Гуд Хоуп» накренился на волне, с нависшего над шнеками вороньего гнезда по устоявшим на ногах добавили лучники.

Но выжившие все равно вцепились в веревки, притянули шнеки к караке, перекинули мостки и полезли вперед с отчаянным ревом.

Затока выпалил еще раз и отскочил назад, утащив с собою пищаль, за ним поспели англяне, остальные же ринулись в сечу.

Ох и зло рубились мурмане, ох и зло!

Да и куда им деваться — отступать нельзя!

Драться на палубе среди бочек, свернутых канатов и кулей было несподручно, перед Илюхой мелькали щиты, тесаки, бородатые рожи, раззявленная пасть с тремя последними зубами, куда он удачно воткнул острие сабли…

Через несколько мгновений свалка разбилась на несколько кучек, звенело железо, рычали люди, под ноги, пятная доски черными каплями, упала отсеченная кисть. Головня вертел саблей, стараясь не оступиться о наваленное на палубе и не задеть соседей. Илюха и так сабелькой владел получше многих, а уж тем более морских разбойников, да еще к нему пробился Затока и они двинулись вперед вдвоем, прорубаясь сквозь нападавших.

Мало-помалу мурманов отжали обратно к борту, где они сбились в кучу и ощетинились железом, готовясь продать жизни подороже.

Это и стало их ошибкой — один из англян успел-таки зарядить пищаль и пальнул в упор. Прямо в здоровенного мужика в центре, не иначе, вожака.

Его щит разнесло в клочья, а его самого — в кровавые ошметки, коими забросало бившуюся внизу о карак шнеку. Остались только ноги, которые спустя миг, при общем потрясенном молчании, подогнулись и рухнули на палубу, заливая доски кровью и черной желчью.

— А-а-а-а! — истошно завопил стоявший сбоку мужик чуть поменьше, но сильно схожий с убитым вожаком, и кинулся вперед, прямо на Головню.

Отчаяние придало силы обреченным — они рванулись за ним вперед, но числом уже сильно уступали англянам.

Илюха отступал от обезумевшего противника, но запнулся о канат. Нелепо махнул саблей, пытаясь восстановить равновесие, но по ней со страшной силой ударил мурман и выбил из руки. Головня хотел было отшагнуть, да сзади под ногами оказался ящик.

Падая навзничь, Головня успел увидеть летящее к нему лезвие.

Затока не оплошал, сбил удар, Головня перекатился, вздел себя на ноги, но… сабля лежала далеко, и он выдернул из-за пояса первое, что попало в руку — привычно заткнутую туда волчатку.

Вдвоем с Затокой они добили мурмана, полоснул ему Илюха по башке плетью, да так, что глаз брызнул. Оглянулись — все, кончились находники, и бой кончился.

Англяне ловко раздели тела до исподнего да покидали в воду: своих с молитвой, а мурманов так, на корм рыбам. Русские только и перекрестились, уповая, что их минует смерть в море — как же упокоиться без могилы, без креста?

За тот час, что приводили «Гуд форс» и «Гуд Хоуп» в порядок после сшибки, на окоеме показались еще два корабля, а к вечеру пришел и последний, пятый.

Сэр Ульян повеселел — весь сквадрон в сборе, никто не потерялся!

Повеселел и Головня — все люди его целы, царапины не в счет, до англицкой земли заживут! Только Елисей ворчал:

— Опасный ход англянин выбрал, еще предки наши сюда токмо в бронях хаживали.

— Так другой дороги нету? — дьяк Неклюдов наконец оклемался от ужасов сшибки.

— На полуночь править да обойти. Только там льдины великие, а к зиме ближе так и вовсе сплошные. А мурмане ледовитый ход не любят.

— А как же льдом лодьи не бьет, не давит?

— Баял же, наши лодьи вичем вязаны, дном округлы, льдины их наверх без урону выжимают.

В три седмицы дойти не поспели, все тянулись и тянулись слева дацкие земли. Елисей угнездился в носу, в кастле, и все высматривал где губа, где островок и особенно оживлялся, когда видел на берегу знаки, сложенные из валунов или срубленные из бревен. Все увиденное заносил неведомыми закорючками на кусок пергамента, который всегда держал при себе.

— Жаль, вымерить нельзя, — пожаловался он как-то Илюхе.

— Да зачем?

— Морской ход описать, воду и ветер сметить, в число положить. Вон, к примеру, губа, так может в нее корабль зайти или нет?

— По большой воде али по малой? — спросил нахватавшийся морской премудрости Головня.

— Во-от! — воздел палец вверх Елисей. — Места разные есть, годные и негораздые. Зайдет не зная великий корабль по большой воде в губу, а как море вдохнет, так его на камни выкатит.

От дацких земель повернули на заход, к шкоцким, и на второй день увидали бредущий навстречу когг. Разсон сразу послал на мачты людишек, высматривать, чьи яловцы и прапорцы на корабле, а когда увидели, что дацкий, велел трубить к бою.

— Почто? — спросил Ульяна Илюха.

— Корабль бурей побило, да от своих отстал, легкая добыча, — оскалился Разсон и чуток поклонился: — Буду признателен, если велите своим людям достать фальконеты, это сильно облегчит абордаж.

— Того сделать не могу, сэр Ульян, — отказался Головня. — Тут ваше дело, а послам такое невместно.

— Жаль, вам же прямая выгода.

— В чем?

— В том, чтобы король данов и норвегов не узнал о нашем пути.

— Да что ему с того? Море велико, корабли многие ходят…

— За проход через пролив Зунда установлена с каждого корабля пошлина в один золотой нобль, наша торговля в обход, северным путем, его прибыли лишит.

Илюха только пожал плечами, но Разсон настаивал:

— Мурманы, от которых мы отбились, суть подданные датского короля, и вы вправе отомстить!