Я придвинул Белоголовскому кружку.

- Твоё здоровье! - сказал я, приготовившись залпом употребить содержимое своей кружки.

- Постойте, святой отец! - испуганно произнес рыцарь, - я дал обет воздерживаться от удовольствий, пока не совершу свой первый подвиг.

Я удивленно моргнул, уставившись на чистое, простодушное и по-детски наивное лицо воина. М-да. Это могло стать проблемой, но разве можно при здоровом госте выпивать одному?

- А победа на турнире разве не считается? - удивился я.

- То был не рыцарский турнир, отче, - поспешно начал объяснять Джонатан, - всех соискателей высокого звания разбили на две команды, дабы они сражались друг с другом. Дабы обошлось без смертей, ваши братья - священники, зорко следили за боем, как и Высокий Совет благородных Магистров Королевского Рыцарства. Храбрейшие воины - образцы чести, они наблюдали за каждым новобранцем, а затем выбрали наиболее достойных.

Лично я турниры никогда не посещал, старый хрыч - отец настоятель - ни разу не счёл меня достойным столь великой чести. А жаль! Целебные молитвы на подобных массовых свалках позволяли хорошо заработать. Разумеется, согласно церковным правилам, лечение светлые братья и монахи возносили бесплатно, но только для того, чтобы не дать незадачливому вояке уйти на тот свет. На синяки, ушибы и даже легкие переломы волшебные кристаллы формально не тратили. Храброму воину полагалось стоически переносить боль. Синяки и шрамы, как известно, только украшают мужчину. Сидящие на трибунах благородные дамы определенно знали в этом толк. Впрочем, не всем благородным и изнеженным дворянчикам нравилось терпеть боль. Так что, ушлому монаху или светлому брату ничего не стоило разжиться "левым пожертвованием".

- Так тебя же выбрали, сын мой, чем не подвиг?

Джонатан печально вздохнул.

- Титул достался мне одним из последних, - сказал он, - ничего удивительного. Меня выбили из седла. Я не смог подняться и продолжить бой. К тому же моя команда проиграла состязание. Я старался изо всех сил, но не смог совершить подвиг. Даже отец, присутствующий на турнире, счёл меня недостаточно подготовленным. Остальные магистры согласились с его мнением, кроме...

Лицо Джонатана на миг просветлело.

- Кроме благородного Этельстана. Он лично защитил меня перед судьями и даже внёс за меня поручительство. Тогда я поклялся честью, что не обману ожиданий столько великого рыцаря и буду воздерживаться от всех удовольствий, пока не совершу подвиг!

Воин решительно отодвинул от себя кружку.

- А за благородного Этельстана? - поднажал я.

Джонатан на секунду задумался, а затем решительно замотал головой.

- Нет, святой отец! Клянусь честью, я пока не достоин поднимать бокал за столь благородного и великого воина.

Я тоскливо посмотрел на деревянную кружку, коей выпала незаслуженная честь именоваться "бокалом", а затем решил сменить тактику.

- Сын мой, - начал я, - что велит нам Светлый Владыка?

Джонатан приосанился.

- Беречь честь, не бояться врагов, содержать в чистоте тело, душу и совесть, а, главное, не терпеть несправедливости, распространяя свет по бескрайним землям Эадора, - выдал он цитату из старинного рыцарского кодекса.

Я покровительственно кивнул.

- А ещё?

На миг воин задумался, припоминая, но я уже приготовился дать подсказку.

- Воздерживаться от удовольствий!

- Верно! - согласился Джонатан.

- Так что, сын мой, - продолжил я, - мне, как слуге Божьему, тоже надлежит воздерживаться от всяческого греха и удовольствий. Таков образ жизни и великий долг, что я избрал себе.

Джонатан восхищенно кивнул.

- Но я пью сей божественный напиток, и знаешь почему?

- Почему?

- Потому что это - не удовольствие, - сказал я, - сейчас ночь, на улице холодно, и нам надо согреться. Так к чему сейчас, в темноте, идти в лес и понапрасну рубить деревья, Господом нашим выращенные, когда можно просто выпить по кружечке!

Джонатан задумчиво почесал лоб.

- Ну, если вы так говорите, - неуверенно начал он.

- Сын мой, если ты простудишься и заболеешь, твои подвиги придется отложить!

Рыцарь решительно поднял кружку.

- За Бога-Орла! - сказал он.

Мы церемонно чокнулись и залпом приговорили горькую клюковку. Ради человека ещё можно и по частям, но за Творца пьют только до дна!

Почему-то в Верхнереченском монастыре братьям запрещали разговаривать во время трапезы. Отец-настоятель говорил, что сие есть грех. Не знаю, сам я не мог похвастаться прочтением всех библиотечных книг, но у кого не спрашивал, все говорили, что про запрет вести беседу за едой нигде не написано. Везде стандартный набор строк о грехе чревоугодия. Лично я связи между сиим прискорбным грехом и застольными разговорами не улавливал, а посему продолжил расспрашивать Джонатана.

- Значит, сын мой, ты стал рыцарем, дал святой обет чести и отправился в долгое странствие?

- Всё так, - подтвердил воин.

- Отец, должно быть, очень тобой гордится.

На мгновение по лицу Джонатана как будто пробежала черная туча. Упоминание о благородном родителе весьма расстроило воина, но, как и всякий рыцарь, он старательно избегал сплетен.

- Уверен, что сейчас моих скромных заслуг недостаточно, чтобы порадовать отца, но, клянусь честью, он ещё будет мною гордиться, - торжественно произнес Джонатан.

Я из вежливости кивнул. Сильно сомневаюсь, что папаша любит своего отпрыска. Жалкая экипировка говорила сама за себя.

Разливая по второй, я задал Джонатану следующий вопрос:

- Так неужели, сын мой, - сказал я, - добравшись сюда, на самый край осколка, пройдя столько земель от столицы, ты так и не нашёл достойного применения своему мечу?

Рыцарь гордо приосанился.

- Сие не так, - гордо ответил он, - слово чести, от моего клинка уже успели пасть несколько достойных врагов.

Я недоверчиво вскинул бровь.

- Значит, сын мой, за тобой уже числится несколько подвигов?

- Ну..., - неуверенно произнес Джонатан, - я бы не назвал сии поступки подвигами. Защита невинных - всего лишь долг любого рыцаря. Правда, молодой бард, с коим мне довелось тогда пересечься, пообещал сложить песнь в мою честь. Но... Я сердечно попросил его этого не делать.

Я едва-едва не расплескал настойку. Сказанное Джонатаном звучало как нечто совершенно дикое. Рыцарь, отказавшийся от баллады, всё равно что гоблин, пожертвовавший своё золото бедным сиротам! Возможно, Джонатан просто не хотел рассказывать мне деталей: где, когда, а, главное, от каких задохликов ему пришлось с эдаким мечом защищать невинных. В среде рыцарей хвастовство считалось третьим по тяжести грехом, после трусости и Богохулия (именно в таком порядке, как ни прискорбно). Хотя в чём принципиальная разница между хвастовством и рассказом о подвиге, я лично понять не мог, особенно когда после каждой выпитой кружки число убитых врагов и спасенных дев удваивалось.

Что касается песни, сложенной любым, даже самым захудалым бардом, то здесь рыцари просто не знали, куда деть своё счастье. Уверен, если бы не благородные вояки, все музыканты Великого Королевства давно бы уже померли с голоду. Творчество творчеством, рифмоплетство рифмоплетством, а все певуны драли глотки только лишь о рыцарях, девах и драконах. О приключениях какого-нибудь зажиточного купца стихи не слагались. Торгаша балладой за живое взять - всё равно, что гнома уговорить кожаные доспехи надеть!

Джонатан, заметив мой ошалелый взгляд, немного смутился.

- Мне пришлось защитить от бандита одну небольшую деревушку, - осторожно произнес он.

- От бандита? Всего одного? - удивился я.

Одинокому разбойнику здоровенные сельские мужики, вроде нашего кузница, могли и сами кости пересчитать. Иногда, по причине неграмотности, они и богато одетых путешественников к разбойным людишкам причисляли, а то и купчишек мелких. О сборщиках налогах и говорить не приходится, тем без охраны в любую деревню дорога заказана. Мешок на голову, оглоблей сверху и в выгребную яму. Поминай, как звали. Ни стражника, ни, тем паче, судебного дознавателя к яме и на десять шагов подойти не заставишь.